Первые рынки

Независимо от того, было ли терпимое отношение к чужакам, приходящим на чью-то территорию для сбора необходимых ресурсов, предшественником торговли, торговля в привычном смысле слова началась, когда участники стали обмениваться товарами лицом к лицу. Первые простые рынки, вероятно, располагались на границе территорий из уважения к частному пространству каждой стороны, при этом предоставлялась возможность для выборочных проверок, гарантирующих, что ведется справедливый обмен.

Но что было справедливым? Сделки между людьми из одной общины обычно принимали форму случайного обмена[754]. Доверие было достаточным, чтобы не ожидать полного равенства, подобно тому как христиане обмениваются подарками по праздникам. Если одна из сторон не соответствовала, они могли компенсировать это в следующий раз. Торговля между обществами отличалась, поскольку была менее предсказуемой: в этом случае было больше споров и оплошностей, а также существовал больший риск испортить отношения.

Легкое отношение к обмену внутри обществ исчезало по мере роста поселений. Когда торговцы, как правило, предлагали очень разные товары и услуги, а в обществе появлялось все больше незнакомцев, едва знавших друг друга, за предлагаемыми ими товарами необходимо было закрепить особую цену. В результате взаимодействие внутри обществ стало больше походить на торговлю между обществами. Чумаш, охотники-собиратели Калифорнии, в своих поселениях использовали бусины в качестве валюты, назначая цену на товары в современном смысле.

У охотников-собирателей недавнего прошлого цепи передачи поддерживались преимущественно за счет торговли, объясняемой широкими связями между общинами[755]. Такие товары, как лекарственные растения, точильные камни и охра, перемещались от одной группы австралийцев к другой, иногда через весь континент. Цена товаров с расстоянием росла, такая же закономерность наблюдалась и у американских индейцев[756]. Жемчужная раковина, должно быть, казалась волшебным материалом, когда она появлялась в далеких внутренних районах страны для применения в орнаментах. Некоторые предметы использовали не по назначению. Бумеранги перестали делать на севере Австралии столетия назад. Обитатели юга, продолжавшие их изготавливать, в конце концов смогли обменивать бумеранги на другие товары, когда север оказался охвачен новым увлечением: эти метательные предметы стали использовать не как оружие, а в качестве ударных инструментов для музыкальных представлений[757].

Помимо сырья и готовых изделий, общины обменивались идеями. Все, от модного слова до усовершенствованного способа изготовления орудия, общества, находясь на значительном удалении друг от друга, могли копировать. Об обрезании, которое практикуется во время церемонии инициации мальчиков, аборигены, вероятно, узнали от индонезийских торговцев в XVIII в. Процедура получила широкое распространение в Австралии, и у некоторых аборигенов такая практика приняла крайние формы в виде рассечения пениса на всю его длину[758]. Аборигены также копировали друг у друга песни и танцы. Лучше всего документально подтвержден пример, о котором впервые сообщалось в 1897 г. Ритуал молонго народа воргайя был связан с фантастическими представлениями в течение нескольких длинных ночей. Главная особенность представлений заключалась в замысловатых костюмах. В последующие 25 лет ритуал молонго распространился в Центральной Австралии на территории протяженностью 1500 км, даже несмотря на то, что только воргайя понимали его слова[759].

Некоторое представление о социальных связях служило поддержкой для беспрепятственного взаимодействия обществ. Охотники-собиратели часто устраивали браки между представителями своих обществ ради привлечения союзников; супруги обычно имели возможность посещать дом, таким образом, у них существовал некий эквивалент двойного гражданства, что не встречается у других животных[760]. Понимание друг друга было главным. Помогало то, что, как результат долгой истории межгрупповых взаимоотношений, многие охотники-собиратели говорили на языках своих соседей. И у австралийцев, и у индейцев Великих Равнин были широко распространены общие языки жестов, использовавшиеся в дипломатии. Некоторые жесты были видны издалека, поэтому участвовавшие в переговорах могли общаться на расстоянии, превышающем дальность полета копья[761]. У тех же жестов имелось и второе назначение: воины во время набега могли подавать друг другу сигналы для безмолвной координации нападения.

Торговля и культурные различия

Индивидуумы взаимодействуют тем спокойнее, чем больше у них общего, это же справедливо и для обществ: сходства облегчают путь к дружбе[762]. Например, похожие языки и сходная культура упрощала партнерство между ирокезами. Археологи говорят о взаимодействии между обществами как о «сфере взаимодействия», в которой сопоставимые ценности и другие аспекты идентичности помогают движению товаров[763]. Сам процесс торговли все больше усиливал сходство между обществами. Это особенно верно, когда перемещающиеся товары представляют собой нечто большее, чем просто сырье, как в случае, когда, например, группы торгуют новыми методами изготовления вещей, или методами действий, или самими изготовленными предметами.

И все же общества должны оставаться достаточно отличающимися друг от друга для того, чтобы сохранить у своих представителей чувство ценности и значимости, по крайней мере, насколько можно судить по данным, полученным психологами. В этом и заключается компромисс, который так часто влиял на ход истории. Сходства – это плюс, но до определенного момента. Слишком интенсивный взаимообмен может рассматриваться как угроза уникальной идентичности людей. Возможно, проблема осложняется еще и тем, что похожесть может привести к обратным результатам: в случае, когда вдруг выясняется, что общества стремятся получить одни и те же редкие объекты или изделия и вступают из-за них в драку.

Раньше я уже говорил о теории оптимальной отличительности, согласно которой индивидуумы стремятся быть достаточно похожими на других членов своего общества, чтобы заслужить их уважение, и в то же время хотят достаточно отличаться, чтобы чувствовать себя особенными. Разумно предположить, что при построении взаимоотношений со своими соседями общества точно так же стремятся к компромиссу: установлению сильной связи, которая возникает благодаря сходствам, и сохранению гордости в связи со своей самобытностью. Быть здоровым обществом или уравновешенным человеком – значит быть таким же и иным. Даже общества, очень похожие внешне, должны сохранять собственные отличительные признаки, близкие сердцу людей.

Сокращение числа частичных совпадений между обществами могло соответственно снижать конкуренцию; так утверждает теория, предложенная для объяснения, например, различий в рационе племен, живущих в непосредственной близости в Амазонии[764]. И желание ценить различия могло быть удовлетворено в полном объеме за счет появления различных экономических ролей, выполняемых обществами. Кроме того, у сторон, предлагающих идентичные изделия, было мало причин для торговли. Общество могло обменивать избыток орудий, изготовленных членами общества, на предметы, изготовление которых они считали слишком трудным, чтобы заниматься этим самим. Принимая во внимание универсальность, которая была необходима в локальной группе охотников-собирателей, чьи представители оттачивали общие умения, отличавшиеся только в зависимости от пола и возраста людей, специализация на уровне обществ, вероятно, возникла прежде, чем среди индивидуумов внутри обществ.

Хотя подобные различия в способностях между обществами охотников-собирателей не были распространены повсеместно, данные свидетельствуют, что они встречались. «В каждой местности обычно делали определенные объекты с мастерством и талантом, которыми восхищались в других местностях», – пишет об аборигенах Джеффри Блэйни, австралийский историк. Разные группы изготавливали копья, щиты, миски, точильные камни, украшения и т. д. На самом деле, добавляет Блэйни, «по большей части специализация существовала на протяжении поколений, и ее происхождение даже стало темой племенных мифов»[765]. На Тихоокеанском Северо-Западе одеяла, сотканные тлинкитами чилкат, и лезвия для тесел, изготовленные другими племенами, обменивали вдоль всего побережья (или их воровали). Имеется множество документально подтвержденных примеров двусторонних отношений между маленькими племенными обществами, зависимыми от домашних животных и культурных растений. Например, земледельцы фур в Судане обеспечивали просом различные племена пастухов-скотоводов в обмен на молоко и говядину[766].

За счет достижения оптимального уровня отличительности общества прежде всего становились взаимозависимыми на протяжении длительных периодов времени, и их народы находили все больше оснований избегать ожесточенности и разыскивать друг друга ради взаимной выгоды. Но, я подчеркиваю, каждое общество сохраняло свои границы, независимо от того, как часто члены общества вступали в контакт с чужаками или обменивались с ними товарами или насколько зависели от них каким-то другим образом. Так обстояло дело (если рассмотреть два примера австралийских обществ) и с кое-как перебивающимися обществами Западной пустыни, и с сытыми рыбаками, управлявшими водными путями, полными угрей, в районе горы Эклс. «Торговля не разорила еще ни одного народа»[767], – сказал Бенджамин Франклин, и так оно и есть не только в экономическом плане, но и в социальном[768]. Индейцы североамериканских Великих Равнин мандан и хидатса сохранили свою идентичность, когда их культурные центры превратились в центры торговли: это обстоятельство заставило другие племена выучить их языки[769]. Что касается ирокезов, то Лига должна была оставаться достаточно свободной, чтобы входящие в нее племена не утратили свою автономию или землю. В действительности контакта между обычными людьми из разных племен ирокезов почти не было, и разделение между ними сохранялось и, возможно, усиливалось, несмотря на их взаимозависимость.

Непохожие народы тоже находили способы получать взаимную выгоду. Путь к торговле мог оказаться тем короче, чем более радикальными были их различия. Аборигены Австралии радушно встречали индонезийских рыбаков, прибывавших на северное побережье в XVIII в., а бушмены торговали изделиями с пастухами банту, жившими среди них на протяжении двух тысячелетий[770]. Пигмеи и их соседи-земледельцы продвинулись на шаг дальше, кодифицировав взаимоотношения, которые способствовали выживанию и тех и других в лесу, где можно было с трудом прокормиться как за счет возделывания бедной почвы, так и за счет охоты на редко встречающуюся в джунглях добычу. Каждая группа пигмеев, которые большую часть времени существовали в качестве охотников-собирателей, стала объединяться с деревней. Там каждый пигмей поддерживал деловой контакт с одним из земледельцев, часть года работая на его полях и обеспечивая его мясом и медом из буша в обмен на зерно и другие товары. Связи между пигмеями и земледельцами настолько прочно и давно укоренились, что некоторые фермеры считают, будто пигмеи первыми привели их в лес[771].

Одна из предполагаемых функций маркеров якобы заключается в том, что они удерживают людей от подражания чужакам, когда чужие способы действий способны нанести вред[772]. Я в этом сильно сомневаюсь. Конечно, чужое влияние может быть пагубным. Но, даже если соседи резко отличаются, оба стремятся перенять друг у друга то, что им подходит, при этом взаимообмен не вызывает катастрофу. Действительно, люди способны обратить несоответствие во благо. Несомненно, сначала проблема коммуникации с непохожими другими могла оказаться серьезной помехой. При этом народы в этих обществах, скорее всего, имели совершенно разные материальные потребности; даже если одно общество считало, что другое занимает по отношению к нему более низкое положение, возможно, они не были соперниками из-за одних и тех же вещей. Их образ жизни и навыки могли дополнять друг друга, как в случае пигмеев и земледельцев.

Сходства и различия между обществами, большие или малые, обязательно оказывали влияние на мнение людей о чужаках, например о теплоте их отношения и компетентности. Это, в свою очередь, влияло на то, в какой мере чужаков рассматривали в качестве грозной враждебной сущности или как людей, с которыми можно вести честные переговоры. Как только древние люди усовершенствовали свои способы хорошего обращения с другими, результатом таких оценок стало взаимодействие между обществами, которое могло быть таким же разнообразным, отлаживаемым и способным к адаптации с течением времени, каким оно является и в наши дни. До образования союза вошедшие в него племена ирокезов были жестоки по отношению друг к другу; на самом деле мира между ними можно было добиться только посредством войны. Как мрачно заметил один специалист, «иногда лучший способ заставить кого-то перестать воевать – воевать с ним до тех пор, пока он действительно не перестанет»[773]. Тем не менее после достижения договоренности о прекращении военных действий между ирокезами настала очередь вождей племен нервничать вдали от дома. По иронии судьбы, гармония между обществами может привести к насилию в этом регионе за счет появления более опасного противника для тех, кто воплотил в жизнь дружеское соглашение[774]. Одного врага сменяет другой.

Нейронная сеть мозга, в состав которой входит миндалина, никуда не исчезает, и она по-прежнему запускает древние защитные рефлексы «бей или беги». Преодоление таких базовых побуждений для установления взаимного доверия между обществами, предвзято относящимися друг к другу, – трудное занятие, ключевая проблема дипломатии. Даже в случае групп, находящихся в отличных отношениях, сублимированные предубеждения гарантируют, что игра никогда не будет абсолютно честной, поскольку каждая сторона добивается лучших условий сделки. Наша коллективная идентичность подстегивает нас быть своекорыстными и беспощадными, подрывая хорошие отношения и создавая благодатную почву для появления врагов в трудные времена[775]. Соперничество между группами не порождает этноцентризм, но выявляет его самые отвратительные стороны[776].