Стереотипы – это мысленные условные обозначения, неизбежный результат подразделения нашего опыта на категории, которые делают мир понятным. Без подобных надежд на регулярность и порядок мы бы постоянно удивлялись, не ожидая почувствовать аромат лилии или жалящий укус пчелы[486]. Уолтер Липпман, журналист, давший термину «стереотип» его современное определение, писал о стереотипах так: «…усмотрев в каком-то человеке знакомую, свойственную определенному типу черту, мы восполняем отсутствующую информацию о нем с помощью стереотипов, содержащихся в нашем сознании»[487][488].

Поэтому, отнеся объект к категории «кресло» за счет восприятия его характерных ножек и сиденья и потому ожидая, что объект будет служить нашему желанию сесть, мы плюхаемся в кресло, даже не потрудившись подумать. (Возможно, однажды мы удивимся, когда наш стереотип в отношении кресла не сработает и, не заметив, что оно сделано из бумаги, мы вместе с креслом с грохотом упадем на пол.)

Конечно, мы, как правило, не ассоциируем стереотипы с мебелью. Когда термин применяется по отношению к людям, как это обычно бывает, стереотипы – это признанные обществом упрощенные прогнозы, создаваемые перегруженным мозгом для оценки других. Некоторые из наших прогнозов безобидны. Мы отдаем деньги баристе в кафе не задумываясь. На самом деле мы относимся к нему или к ней (наиболее откровенно это проявляется, когда нас отвлекают или мы торопимся) больше как к машине, которая снабжает нас кофеином, чем как к человеку. Бариста может воспринимать это спокойно, в свою очередь относясь к нам как всего-навсего к очередному клиенту из длинной череды покупателей. Тем не менее мы также создаем стереотипы, касающиеся людей, принадлежащих к обществам и этническим группам внутри их. Например, мы ожидаем от них определенных действий, включая и то, как эти люди будут вести себя по отношению к нам, или заранее делаем выводы о том, что они будут думать о людях из нашей собственной группы[489]. Сущность, которой, по нашим представлениям, обладают другие, соответствует не только поддающимся проверке человеческим маркерам, но и багажу наших убеждений и предубеждений, касающихся людей, обладающих этими маркерами. Такие обобщения могут нанести вред, поскольку на людей из определенного общества или происхождения навешивается ярмо в виде комплекта нежелательных и по большей части совершенно неверных предположений[490].

Наши личные предубеждения распространены гораздо более широко, чем нам нравится считать. Один из эффективных инструментов для выявления наших стереотипов – тест имплицитных (подсознательных) ассоциаций. Тест состоит из ряда попарно появляющихся на экране изображений, которые скомбинированы случайным образом: одно из изображений – слово, а второе – лицо человека, чаще всего или с темной, или со светлой кожей (хотя при использовании изображений двух этнических групп тест тоже работает). Наблюдателя просят связать тип лица с определенной группой слов. Например, человеку могут сказать, что он должен нажимать на кнопку, только если слово рядом с фотографией темнокожего имеет позитивное значение, скажем «мир» или «радость», и не нажимать на кнопку, если слово носит негативный оттенок, например «насилие» или «болезнь», и действовать в обратном порядке при демонстрации лиц светлокожих.

Оказывается, почти каждый создает психологический портрет по расовому признаку. Американцы выполняют задачу быстрее и с меньшими усилиями (с меньшим числом ошибок), когда их просят соотнести темнокожие лица со словами с негативным значением, а светлокожие лица – с позитивным. Это справедливо даже для тех, кто считает стереотипы нежелательными и гордится тем, что он непредвзят. Результаты теста вызывают потрясение у большинства участников эксперимента, которые редко задумываются о собственных предубеждениях. Но еще больше поражает тот факт, что, по словам социальных психологов, разработавших тест, «знание о скрытых предубеждениях, по-видимому, не помогает нам избавиться от них»[491]. Практика не улучшает результаты.

Авторы мюзикла «Юг Тихого океана», композитор Ричард Роджерс и либреттист Оскар Хаммерстайн, в песне выразили общепринятое представление о том, как такие предубеждения проникают в наше сознание:

Это неверно: ни одного мальчика или девочку не нужно систематически учить подобным вещам. Наоборот, усвоение стереотипов – это дополнение к совершенствующемуся мастерству ребенка в определении закономерностей, основная задача каждого не достигшего зрелости существа, стремящегося к независимости.

Для ребенка различение категорий людей – всего лишь начало. Ребенок ассоциирует эти категории не только с примерами действий людей, которые он видит сам, но и с тем, что об этом поведении говорят другие, и более того, оцениваются ли эти действия как хорошие или плохие. Для подобной дискриминации не требуется мотив. Людям не нужно чувствовать, что другие являются врагами или их конкурентами в чем-либо. Подобные предубеждения легко появляются, даже когда группы совершенно условны. Например, дети, случайным образом распределенные в одну из двух групп, предполагают, что те, кто находится в другой группе, чаще поступают плохо[492]. В сущности, группы – и особенно долговременные и важные, такие как нации и этносы, – представлены мысленными файлами, которые начиная с детства наполняются эмпирическими правилами, от безобидных, например «итальянцы едят пасту», до таких сомнительных выводов, как «мексиканцы выполняют черную работу».

«Расизм – это не то, что происходит с ребенком, а то, что он делает», – утверждает психолог Лоуренс Хиршфельд[493]. К трем годам дети не просто различают расы: они воспринимают расы не поверхностно, а находясь под грузом стереотипов[494]. Это происходит неотвратимо, потому что при формировании своей точки зрения ребенок усваивает отношение других людей, не только родителей. В действительности мама и папа зачастую обладают на удивление малым влиянием[495]. Даже дети прогрессивных родителей впитывают предубеждения своего общества. Молодежь – это маленькие машины предубеждений, демонстрирующие негативное отношение, которое по силе равно негативному отношению взрослых, но им плохо удается его скрывать[496].

Детям также важно выяснить, чему они сами соответствуют. Для этого дети основную часть своего времени отдают наблюдению за другими. Вместо того чтобы изучать свое отражение в зеркале, они обращают больше всего внимания на людей, принадлежащих к той же расе и этносу, что и их родители или воспитатели[497]. Но, если ребенка усыновляют люди другого этнического происхождения или воспитывает няня-иностранка, он, по-видимому, определяет свое собственное происхождение и то, какого поведения от него ждут, по тому, как к нему относятся другие люди[498]. Тот факт, что ребенок принимает идентичность, навязываемую ему другими, – это признак характерного для человека сильного желания найти свое место. Вне всякого сомнения, если бы ваш мозг в младенчестве трансплантировали в голову ребенка из джунглей Сенегала или из микрорайона Макау, вы бы выросли, как дома, в той социальной среде, точно так же, как вы росли в социальной среде, которая сформировала вашу нынешнюю идентичность. Дети даже могут впитать две культуры, хотя по мере взросления они, вероятнее всего, будут рассматривать себя в основном как представителя или одной, или другой[499].

Хотя ни одно конкретное предубеждение не определяется генетикой, наша врожденная склонность к предвзятости имеет неприятные последствия: однажды сформировавшиеся стереотипы не поддаются пересмотру. По заключению группы ведущих психологов, этот прискорбный факт «может отчасти объяснить, почему конфликты между разными языковыми и социальными группами распространены повсеместно и их трудно искоренить»[500].

Скоропалительные суждения

При всех вышеперечисленных условиях скоропалительные суждения – это норма. Алекс Тодоров, психолог из Принстонского университета, выяснил, что за ту же самую десятую долю секунды, которая нужна нам, чтобы отнести человека к категории, мы уже делаем вывод о его надежности, помимо остальных стереотипов. Чужак по отношению к нашей группе получает самую быструю и поверхностную оценку. Вид чужака стимулирует запускающее реакцию беспокойства миндалевидное тело, или миндалину, – ту же область мозга, которая становится активной, когда мы с ускоренным сердцебиением отмахиваемся от пчелы. Наша усиленная, поспешная реакция на все, что мы считаем потенциальной угрозой, «устойчива к изменениям и предрасположена к обобщению», как написал один нейрофизиолог[501]. Меня поражает, что мы выносим такой вердикт еще до того, как наше сознание зафиксирует этого человека. Если мы продолжим рассматривать лицо человека больше чем мгновение, единственным результатом станет лишь подтверждение выводов, уже сформированных подсознательно. В сущности, в этот критический, первый момент восприятия мы не видим человека. Вместо этого мы фиксируем наши стереотипы о нем или ней, мысленно создавая его некое подобие, образ, который перекрывает большинство характерных черт реального человека.

Любое демонстрируемое людьми отклонение от наших стереотипных представлений о них является мерой их индивидуальности. Ценная информация, не правда ли? Тем не менее мы серьезно рассматриваем только людей, принадлежащих к нашему собственному обществу или этнической группе. Детализация черт личности тех, кому мы даровали подобные особые привилегии, начинается в латеральной затылочно-височной извилине (веретенообразной извилине) – участке височной и затылочной долей, который отвечает за распознавание лиц. Например, если лицо, вызывающее сомнения, будет нами интерпретировано по «ярлыку», связанному с прической «афро», как лицо чернокожего, то более вероятно, что мы сформируем более полное представление об этом человеке, если сами – чернокожие. Эта реакция усиливается в том случае, если у нас с этим человеком имеются особые общие интересы, скажем, политические пристрастия: импульсная активность нейронов смещается к нейронам нижней части медиальной префронтальной коры, в ту же область, которая активируется, когда мы думаем о себе[502].

Цена такой автоматизированной системы фильтров – затруднения в понимании чужаков. Я не утверждаю, что мы не хотим тратить дополнительные усилия, чтобы узнать, скажем, такую социальную характеристику человека из внешней группы, как его имя. Однако, учитывая, насколько неуклюже мы индивидуализируем тех, кто не относится к «своим», мечта Мартина Лютера Кинга остается гонкой с препятствиями: даже людям с добрыми намерениями часто не удается судить о представителях другой группы исключительно на основе черт их характера.

В определенном смысле в момент встречи мы автоматически судим о книге по ее обложке и не ограничиваемся беглым взглядом лишь в том случае, если обложка пройдет проверку. К тому же мы вспоминаем людей более точно через часы, дни и недели после встречи, если они принадлежат к нашей группе. Если же это не так, то любые детали, связанные с этими людьми и которые мы, возможно, разглядели, исчезают из нашей памяти. Одним из результатов становится печальный факт: многие ложно обвиненные люди оказываются в заключении на основании показаний свидетелей со стороны обвинения, расовая принадлежность которых отличается от расовой принадлежности обвиняемых[503].

Казалось бы, тот факт, что достаточно сильные сигналы могут вытеснить вредные предубеждения, служит хорошим знаком для отношений групп внутри и между обществами. Например, если человек другой расы или другого этнического происхождения носит футболку нашей спортивной команды, эта футболка может стать основной деталью, по которой человека оценивают: приняв во внимание нашу общую преданность команде, мы можем забыть о его статусе чужака[504]. К сожалению, изменение будет временным и повлияет только на человека, надевшего эту футболку. Стоит нам увидеть его или представителя его этноса щеголяющим в другой футболке – и наши укоренившиеся предубеждения восстановятся. Попытки подавить наши собственные негативные представления могут дать обратный результат за счет такого же эффекта, который вызывает фраза «не думай о слоне»: мы будем думать о чем-нибудь, например о слоне, даже больше, если попытаемся насильственно переключить наше внимание на что-то другое. В итоге мы еще больше активизируем наши предубеждения[505]. Ирония заключается в том, что затрата энергии на попытки преодолеть стереотипы может привести к утомлению, и, как следствие, мы будем допускать ошибки и вести себя еще хуже[506].

Можно было бы подумать, что остроту проблемы можно снизить, если разные этнические группы или общества узна́ют друг друга лучше. Однако, как свидетельствует история расовых предубеждений, касающихся афроамериканцев в Америке, даже там, где живет много чернокожих людей, частых контактов недостаточно, чтобы преодолеть влияние стереотипов. Психологи Кимберли и Отто Маклин сравнивают проблему с движением транспорта на Манхэттене: пешеходы видят тысячи машин, но, поскольку у них нет причин иметь собственную машину, не способны отличить один автомобиль от другого. В лучшем случае они знают опознавательные знаки такси[507]. Для того чтобы отличать чужаков как личностей, а не исходя из стереотипов, нам нужно не просто видеть их, подобно тому как жители Нью-Йорка видят машины. Вот новое направление, в котором применима идиома о яблоках и апельсинах: справедливое отношение к чужакам означает выход за пределы легковесного представления о них как об аналоге яблок, и о нас – как обо всех сортах интересных видов цитрусовых. Отношение к чужакам с такой детализацией не формируется без усилий и встречается нечасто.