Порядок из хаоса

Невзирая на свойственную современности одержимость расовыми группами, реальные физические различия не являются единственными показателями идентичности. Человек с «каплей черной крови» может быть таким же белокожим, как любой представитель белой расы. И к недоумению чужаков, пытающихся разобраться в бесконечном конфликте израильтян и палестинцев, люди, вовлеченные в это противостояние, выглядят очень похожими: раввины у харедим и имамы у исламистов даже щеголяют одинаковыми бородами. Данные генетики доказывают, что эти люди принадлежат к одному небольшому племени, то есть обладают сходством, которое они сами, вероятно, признали бы с трудом[470].

Однако физические различия, которые действительно существуют, трудно игнорировать; на самом деле мы склонны их преувеличивать. За последние 12 000 лет наши правила, касающиеся социальных обязательств, адаптировались сначала к узко определенным группам, таким как гомогенное население соседнего общества охотников-собирателей, а затем к расам в том виде, как мы понимаем их сегодня. В наши дни термин «расы» широко применяется по отношению к людям, соответствующим неточным словесным портретам, которые мы самоуверенно считаем столь отчетливыми, что кодируем их по цвету: белый, черный, коричневый, желтый, красный. То, что эти категории – искусственные, можно доказать, продемонстрировав, как легко они меняются. В начале XX в. лишь немногие американцы считали белыми итальянцев, не говоря уже о евреях, греках или поляках. Разграничения, проводимые в то время в Соединенных Штатах, свидетельствуют, вероятно, о преувеличенно виртуозном определении мельчайших различий между людьми. А британцы того времени относили к чернокожим не только африканцев, но и индийцев, и пакистанцев[471].

Сравните эти грубо определенные по цвету расовые категории с тем, что я называю «генеалогическими расами», такими как бушмены или аче, каждую из которых, несмотря на разделение на множество обществ, можно проследить во времени как единую, умеренно компактную общую популяцию. Несмотря на то что наша склонность выделять разные морфологические признаки у людей может быть древней, едва ли чувствительность к изменчивому виду людей изначально появилась в процессе эволюции для того, чтобы реагировать именно на различающиеся в популяциях Homo sapiens расовые признаки, например цвет кожи, большинство которых появились как тонкие градации на огромных расстояниях, в том числе даже между континентами.

Несомненно, категории рас или этносов редко формируются лишь на основе одного комплекса человеческих черт. Точно так же, как ребенок понимает, что представлено на картинке, где лев превращается в тигра, видя одно или другое животное, но не оба сразу, мозг считает лица, черты которых являются промежуточными между группами (между расами в большинстве исследований), соответствующими либо одной, либо другой группе. Но мы так же тонко воспринимаем и другие нюансы идентичности, которые представляются нам менее неоднозначными и более четко определенными, чем это есть на самом деле. Когда исследователи придумали изображение человека с чертами лица, переходными между двумя расами, но его прическа была типичной для одной из этих рас, человека относили к расе, ассоциирующейся с прической. Поместите указатель, такой как прическа «афро» или ряды мелких косичек на голове, и испытуемые уверенно объявят человека чернокожим[472].

Именно так Рэйчел Долезал, женщина европейского происхождения, в детстве обладавшая бледной кожей и прямыми светлыми волосами, выдала себя за афроамериканку и стала президентом отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в Спокане. Она уделяла особое внимание стилю и структуре своей прически, при этом поддерживая загар, чтобы выглядеть так, будто у нее имеется необходимая «капля черной крови». Лишь немногие сомневались в ее самопровозглашенной идентичности до того, как ее двуличность разоблачили в 2015 г.[473]. Когда обнаружилось, что никакой «капли крови» не было, ее сущность «чернокожей» исчезла, раскрывая искусственность и бесполезность ее очевидных расовых маркеров.

Прически навешивают на нас настолько явный ярлык, что, если у кого-то с неопределенными расовыми чертами будет прическа, ассоциирующаяся с темнокожей расой, мы будем считать его или ее кожу более темной, чем в действительности[474]. Происходящий сдвиг в восприятии оттенка кожи очень похож на то, как мы воспринимаем один и тот же отрезок, который кажется нам короче или длиннее в зависимости от того, куда направлены стрелки на его концах – внутрь или наружу[475].

Оптическая иллюзия работает, потому что мозг не любит путаницы, в том числе и в социальных категориях. Если чья-то идентичность приводит нас в замешательство, наше изобретательное серое вещество определяет, в какую категорию она вписывается, систематизируя другую информацию, которую мы считаем полезной. Яркими примерами, наряду с прической, являются ермолка иудея, тюрбан сикха и черный наряд гречанки-вдовы. Более приглушенные признаки могли использовать охотники-собиратели, внешний вид которых, вероятно, редко значительно отличался, а если таковые различия и были, то, возможно, они не имели значения. В результате такого мыслительного процесса люди превращают искусственные (мысленные) категории в социальную реальность.

Раньше я поднимал вопрос о том, как маркеры ускоряют рас-познавание групп. Удивительно, как стремительно и бессознательно впитывается информация. Мы фиксируем комплекс маркеров человека без всякого обдумывания. Алекс Тодоров, жизнерадостный болгарин с яркой копной волос, кабинет которого находится рядом с кабинетом Хассона на факультете психологии в Принстоне, продемонстрировал, что лицо, увиденное мельком на десятую долю секунды (слишком короткий промежуток времени, чтобы произошло осознание), подсознательно оценивается по целому ряду показателей: эмоциональное состояние человека, пол, раса, а также (заверил меня Тодоров) его этническая принадлежность и общество[476]. Проворное определение маркеров должно снижать когнитивную нагрузку на наш мозг – затраченные нами сознательные усилия. И как признавал в 1940-х гг. Соломон Аш, пионер в области социальной психологии, мы способны помешать этим впечатлениям не больше, чем запретить себе слышать мелодию[477].

Иногда, если маркеры, даже взятые в совокупности, не справлялись, признаки идентичности насильно навязывали людям. Евреи были обязаны носить желтый знак в средневековой Франции и «звезду Давида» – в Европе, находившейся под властью нацистов. Власти определяли эти принудительные видимые метки как знак позора, но, вне всяких сомнений, причина их введения заключалась в том, что представителей этого народа теперь было невозможно неправильно идентифицировать. Доказательством того, что слова наносят такой же вред, как любая палка или камень, служит тот факт, что даже молва может поставить метку на человеке: слухи о происхождении семьи стали предпосылкой гибели множества людей при антисемитских режимах.

Когда давление становится очень сильным, люди склонны настолько тревожиться из-за возможности ошибочно принять незнакомых чужаков за членов своего общества, что допускают ошибки и делают вывод, что некто, кажущийся странным, не принадлежит к их обществу, даже когда он или она на самом деле принадлежит к этому обществу. Такая тенденция настолько предсказуема, что психологи называют ее (довольно нескладно) эффектом внутригруппового сверхисключения[478]. Иногда последствия исключения из внутренней группы бывают катастрофическими, как свидетельствует новостной репортаж времен Второй мировой войны:

Целый поезд немецких беженцев из Гамбурга, ошибочно принятых нацистскими чиновниками за депортированных евреев, был истреблен гестапо в «камерах смерти» концентрационного лагеря для евреев рядом со Львовом, сообщает сегодня Manchester Evening Chronicle… Когда поезд прибыл, голодные и измученные немецкие беженцы немногим отличались от голодных и измученных евреев, которых всегда привозят в этот лагерь на смерть в газовых камерах. Гестаповский конвой, не теряя времени, заставил вновь прибывших раздеться и отправил их в газовые камеры[479].

Подсознательные сигналы тревоги

Как наш мозг обрабатывает информацию об идентичности людей, с которыми мы встречаемся? Как только мы отличили человека от животного, компьютера или другого объекта, мозг переключается на прием информации об этой персоне, оценивая, помимо других факторов, является ли он или она угрозой. Подобные оценки необходимы в мире неопределенности, это вопрос жизни и смерти для охотников-собирателей, неожиданно наткнувшихся на кого-то, или для войск во время войны. Но оценивание происходит даже в менее рискованных ситуациях как часть фоновой активности нашей нервной системы.

Последующая психическая реакция зависит от того, кто эти люди и насколько мы знакомы с ними или их группой. Если человек нам незнаком, но идентифицирован как один из членов нашей или другой безопасной группы, благодаря нашему знанию его или ее маркеров идентичности незнакомец кажется более знакомым[480]. Независимо от того, постараемся ли мы индивидуализировать этого человека (то есть отнесемся к нему или ней как к личности) или нет, у нас имеются некие гарантии, касающиеся его убеждений и поведения, хотя мы, возможно, по-прежнему будем начеку, если кто-то кажется нам сомнительным или неприятным или если у него просто выдался плохой день.

Чужаки – и определенно те, кто принадлежит к нелюбимому или незнакомому обществу, – могут вызывать подсознательные сигналы тревоги независимо от их поведения. Как минимум, мы чувствуем дискомфорт в их присутствии. У бушменов даже след чужака, например странно сделанный наконечник стрелы, найденный в земле, вызывал тревогу, потому что поведение человека, изготовившего этот наконечник, нельзя было предсказать[481]. Один исследователь, изучавший бушменов г/ви, отмечал «вновь обретенную уверенность и снижение напряжения, которое наблюдается, когда незнакомца распознают как своего собрата г/ви»[482].

Между незнакомцем (человеком, которого мы не знаем, независимо от того, является ли он или она частью нашего общества) и чужеземцем, или «чужаком» (членом другого общества, не важно, знаем мы его или нет), большая разница. У нашего вида эти два понятия четко отличаются: мы можем дружить с иностранным студентом, который учится в нашем классе по обмену, и при этом ни разу не встретить загадочного ближайшего соседа. Психологи, к сожалению, часто смешивают эти два понятия, поскольку в английском языке это различие размыто. Например, слово «ксенофобия» часто волей-неволей одинаково применяют по отношению к нашей негативной реакции и на незнакомцев, и на чужеземцев. В действительности же человеческий мозг, по-видимому, развивался так, чтобы реагировать на незнакомцев и чужеземцев по-разному, и сильнее всего – на чужеземных незнакомцев[483].

Наше мгновенное и бездумное отнесение людей к категориям имеет явные адаптивные преимущества. Как мы видели, оно заставляло нас настороженно относиться к тем, чьи действия нельзя было предсказать, и снижало напряжение по отношению к тем, кто был на нас похож. Оценка происходит, не только минуя наше сознание, но и влияет на нас до мозга костей. Например, у большинства участников исследования, просматривавших видео, на котором людям делали укол шприцем для подкожных инъекций, наблюдались менее интенсивное потоотделение и меньшая активность в передней части островка в обоих полушариях мозга, когда человек, которому делали инъекцию, принадлежал к расе, отличающейся от расы испытуемых. Такая нейробиологическая реакция свидетельствует о пониженной эмпатии[484]. Даже шимпанзе будет демонстрировать подобную избирательную связь с другими, зевая в ответ только на зевок другого шимпанзе, который принадлежит к его собственному сообществу[485]. Такая реакция выдает основной компонент человеческих взаимоотношений: мы ведем себя так, будто сущность людей, принадлежащих к нашей группе, является высшей, будто в нас больше человеческого, чем у других групп. Столкнувшись с тем, кто не вписывается, мы дистанцируемся. В экстремальных ситуациях мозговая активность человека, смотрящего на индивида, которого он или она считает чужеземцем, выглядит так же, как мозговая активность человека, смотрящего на животное. Едва только люди будут обозначены как чужаки, мозг отказывается от детализации и может совсем исключить их из категории «человек». В совокупности эти реакции поддерживают шаткое здание человеческих стереотипов.