Особое отношение к Улановой сохранилось и после смерти Сталина. В 1957 году она почти удостоила саму себя Ленинской премии, выступив с речью в поддержку собственной кандидатуры перед комиссией. Однако 9 февраля 1957 года руководитель Отдела по культуре ЦК Дмитрий Поликарпов выразил несогласие с ее номинированием, ссылаясь на то, что награда должна присуждаться за новые работы, а не прошлые заслуги. Тем не менее балерина добилась желаемого[614].

Как ученица Агриппины Вагановой, Уланова была продуктом педагогического подхода, заключавшегося в синхронизации работы головы, торса, ног и рук. Его целью было не только техническое совершенство, но и синтез эмоций и интеллекта; такая безукоризненная координация открывала возможность коммуникации со зрителями. Ваганова посвятила главу учебника 1934 года по русскому балету правильной поддержке и несколько страниц — движениям запястий, например, как они должны сгибаться, показывая крылья умирающего лебедя. Знаменитый балетный педагог сделала лучшее традиционным, что очевидно из рисунка в ее учебнике, изображающего трех балерин. Танцовщица слева, названная «французской», подобострастно наклонена вперед; исполнительница справа, названная «итальянской», стоит твердо и прямо, как на батуте. «Русская» артистка в центре держится свободнее и демонстрирует оттянутую назад ногу[615]. Это Уланова, а если продолжить, то и все последующие великие советские балерины.

Исполнительница приняла «Ромео и Джульетту» после того, как Прокофьев отрекся от спектакля. Он наткнулся на стену художественного и политического сопротивления в лице Вагановой, Лавровского и Улановой, художников, педагогов и сценаристов — всех, кто верил, потому что им приходилось верить, что спасение танцевального ремесла — в драмбалете. Композитора наставляли поддерживать натурализм и отказаться от бессвязности экспериментальных постановок вроде «Светлого ручья». Он пытался, теряя достоинство и принося в жертву свое здоровье, но точно не понимал, чего от него хотели. Его второй советский балет, «Золушка», после тяжелого старта завоевал ряд наград, но музыку снова изменили без разрешения, и в дальнейшем автора ждали все более неприятные столкновения с цензорами.

Там, где Шостакович и Прокофьев потерпели неудачу с официальной точки зрения, преуспел композитор и дирижер Арам Хачатурян. Он приехал из южной советской республики и носил современный грузинский народный костюм и армянскую одежду времен своих предков. Сын переплетчика, Хачатурян был воспитан в простом доме, стоявшем на горном склоне в Тбилиси; его скромное пролетарское происхождение апеллировало к чувствам советских зрителей. В итоге он запутанным путем внедрился в советскую музыкальную номенклатуру и удерживал лидирующие позиции в Союзе советских композиторов, откуда в 1948 году был изгнан со скандалом (политическим и финансовым), суть которого заключалась в предоставлении чрезмерных льгот и кредитов близким коллегам. В итоге Хачатуряна осудили за то, что он не поддерживал социалистические принципы в музыке и занимался антипопулистскими экспериментами, хотя дирижер и его помощник в профсоюзе Левон Атовмян просто заботились о друзьях.

Первый балет Хачатуряна имел скромный успех, второй, ставший, как известно, переработкой первого, отмечен громким успехом. Третий и самый знаменитый балет «Спартак» с трудом достиг сцены не по вине композитора и впоследствии завоевал международную известность. Этот спектакль по сей день находится в репертуаре Большого. Хачатурян заключил первый контракт с театром в 1939 году, чиновники ласково называли его «молодым талантливым композитором»[616]. Этот талант заключался в большей степени в его способности находить нужные постановки репертуара XIX века, чем в мелодическом и гармоническом даровании. Поскольку он мог сочинять больше двух параллельных линий, Хачатурян ушел намного дальше Асафьева. Его фантазия затмила достижения Глиэра — предмет советской музыкальной гордости.

Хачатурян начал с работы в театре вместе с армянским сценаристом Геворком Ованесяном и хореографом Ильей Арбатовым. Их поддерживал Анастас Микоян[617], один из самых преданных Сталину политиков. «Было трудно не испытывать к нему симпатии, — отозвалась о Микояне Валери Хемингуэй, невестка писателя, после встречи в Гаване, — у него были самые круглые и самые черные глаза, которые я когда-либо видела»[618]. Министр восторженно восхвалял вождя на празднике НКВД 21 декабря 1937 года в Большом театре; сам он занимался отбраковыванием армянских коммунистов; а также подписал в 1940 году приказ о расстреле 22000 польских офицеров в Катыни, долго отрицавшийся акт варварства, долго осложнявший российско-польские отношения. Эта деятельность не соответствовала официальным обязанностям советского министра торговли. В мемуарах партийный деятель метафорически смыл кровь со своих рук, утверждая, что таковы были времена, он сопротивлялся, и кроме того, пытался защитить семью и детей. «У меня не осталось выбора, кроме полного подчинения», — заявил Микоян[619].

Несмотря на то что он гордился родиной (деревня Санаин в Армении) и презирал русских, политик принял видение Сталиным Советского Союза, в котором республики имели лишь иллюзорный контроль над собственной судьбой. РСФСР определил СССР; русские доминировали в дружбе народов. Толстогубый композитор с густыми волосами обязан Микояну работой. Некоторые опусы Хачатуряна звучат как исконно армянские, но на деле представляют собой развитие вековых русских музыкальных традиций. Подобно тому, как Коба когда-то лечил ревматизм, покидая Москву с Микояном, чтобы окунуться в термальные источники на Кавказе, композитор черпал вдохновение из фольклорных источников, связанных с этим регионом. На основе фундамента русских музыкальных традиций он построил удивительные мелодические структуры ярких экзотических цветов, но, что парадоксально, несмотря на поощряемый ориентализм, Хачатурян отвергал ряд тривиальных клише, пришедших вместе с ним. Во время войны он жаловался на то, что застревает «в границах национальной музыки»[620]. Такова была судьба, позволившая ему оказаться в центре внимания.

Хачатурян разработал формулу для кульминационных частей балета, сцен, любимых балетными труппами за легкость понимания. Трудно подобрать эпитет к музыке, которую он создавал для исключительно мужских групп танцовщиков. Мощная, точная и немного дикая — она служит идеальным аккомпанементом для демонстрации виртуозной физической подготовки. Рецепт Хачатуряна включает в себя фрагменты быстрого остинато[621]; оригинальные музыкальные темы медных и деревянных духовых инструментов, сопровождаемые «фольклорными» партиями струнных; неожиданные пентатонические переходы; и еще более неожиданные хроматические разветвления. Смещения на полутон в высоких и низких партиях подчеркиваются измененными ритмическими акцентами. Из этих элементов соткан «Танец с саблями». Мелодические медленные изгибы и повороты совпадают с движениями тела и рук танцовщиков в расшитых бисером костюмах. Контрапункты напоминают структуру переваренной пасты в котлах, полных кипящих эмоций. Вездесущие адажио в первых двух балетах выражают тревогу в преддверии нацистского вторжения. Однако оно может быть, как показал Кубрик в фильме «2001 год: Космическая одиссея», звуком холодного открытого космоса.

В 1939 году композитор сочинил музыку к балету с армянской тематикой. Он создавался весной и летом в сжатые сроки, премьера прошла в относительно новом театре в Ереване, а затем 24 октября 1939 года в Большом театре. Эта постановка являлась частью десятидневного фестиваля, посвященного армянской народной традиции — по крайней мере, так мероприятие определяли в Москве. Сталин пригласил участников на прием в Кремль, где Микояна превозносили за то, что он «побудил всех армянских рабочих поднять культуру и искусство на высший уровень»[622]. Балет выпустили в разгар фестиваля. Названный «Счастье», он был очевидным победителем. Положительные отзывы заполнили газеты наперебой с сообщениями о войне в Европе. Рецензия в «Правде» начиналась со ссылки на французскую сказочницу графиню д`Онуа[623]: «Это не сказка о Синей птице, о счастье, украденном у людей», — замаскированный укол был адресован Лопухову с его поверхностным формализмом. «Счастье» оценивалось как «аутентичная симфония танца», изображающая «людей счастливых в работе, в любви и превозносящих советскую родину»[624].

Балет представлял собой коллаж из картин изнуряющего труда и отдыха, плюс сцену с солдатами, собирающими вещи и отправляющимися в утомительный поход. Самое важное происходит в пространстве арьерсцены, вне видимости, в самой глубине. После того, как кордебалет пляшет под условно народную музыку, показываются враги, которые, вероятно, истребят собирателей винограда из Араратской долины, армянского райского сада. Символичный национальный герой, Армен, должен решить, отказаться ли от собственных удовольствий (в данном случае, речь о романе с главной героиней, Кариной) для того, чтобы присоединиться к товарищам из Красной Армии на передовой.

Как советский человек, персонаж не поддался трусости и вступил в невидимую нам битву, и раненый вернулся домой. Он встречается с Кариной и танцует с ней, чтобы унять страх девушки за жизнь возлюбленного, ведь им суждено быть вместе. Свадебный вечер расширяется празднованием дружбы народов и чествованием лидера государства. В заключительных строках партитуры четко указано: «Апофеоз акта заключается в гимне лидеру народов, великому Сталину. Пограничники присоединяются к колхозникам в песне о Сталине».