Виннер рассказывал, что может не выходить из дому по 10 дней. Бродя по комнатам, он подолгу останавливается – ему звонят по одному из 86 телефонов, расставленных в разных углах. Жизнь здесь началась для Майкла ещё в далёком детстве. Тогда его семья располагала всего одной квартирой на первом этаже. Постепенно Виннеры скупили весь особняк. К нему Майкл пристроил кинотеатр, бассейн, сауну, тренировочный зал, гараж… Всю эту роскошь, тем не менее, Майкл называл одним словом: «Безумие!» Что он имел в виду тогда, сказать трудно (знаменитый кинорежиссер и продюсер умер в 2013-м. –
Почему Майкл решил напомнить о себе соотечественникам таким образом? У него возникла идея организовать ретроспективный показ его 30 фильмов, о которых отзывались не очень высоко. И, может быть, это был способ привлечь к себе внимание? Ну что ж, ретроспектива – это то, на что решиться нелегко даже у себя на родине, где резонно рассчитывать на понимание.
Тем примечательнее оказалась тогда же ретроспектива, правда, мини, на которую показала американка Маус Катс. В одной из галерей лондонского пригорода, в графстве Кент, открылась выставка её работ под названием «От разрушенных мифов к созданию новых». Здесь были представлены скульптура, живопись, графика Маус за минувшие десять лет. Большая часть её работ связана с мифологией, вернее, с её интерпретацией. Маус попробовала посмотреть на мифы с точки зрения современника и порой даже переиначить их. Оригинальность, самобытность такого подхода сами по себе примечательны. И всё же, что стоит за интересом к мифам? Попытка уйти от действительности? На мой вполне стандартный вопрос Маус ответила, что выставка – это реальность, хотя и мифическая. К тому же исключительно её реальность, выражающая её и только её взгляд на действительность. Ведь реальность на самом деле у всякого художника своя, и не только у художника: у банкира – своя, у рабочего – своя…
На этой выставке мы говорили о влияниях, которые испытала в разное время американская художница. Их было много. Немецкие экспрессионисты, латиноамериканская, индейская, египетская культуры. Эгон Шелли, Матисс, Ван-Гог… Весь этот пёстрый ряд показывает, как важно художнику иметь возможность знакомиться со всеми школами. Для этого надо жить и работать там, где хочется, путешествовать, видеть, выбирать. В 1990-е годы это происходило наконец и с российскими художниками. В лондонских галереях их работы выставлялись всё чаще. Помню, весьма успешной была выставка Кати Михайловской, в то время она жила в Петербурге, а работала чаще здесь, в Лондоне. Мир её картин – любовь… «Я пишу только про любовь и больше ни про что, – простодушно говорила она. – Потому что больше меня ничто не интересует в живописи». Тема эта в то время находила поклонников: работы Кати раскупались в галерее довольно быстро. И не только лондонцами, но и туристами, гулявшими в Челси.
В одной из галерей, кстати, висели работы ещё одной российской художницы, моей бывшей жены Марины Карпенко. Она выставилась впервые в жизни в Париже. Потом последовали вернисажи в разных городах Англии. Ну, а последняя выставка прошла в Лондоне, где Марина живёт. В Англии она выставляла работы, написанные не только в Лондоне, а и ранее, в России. Одна из картин Марины была продана на аукционе в известнейшем торговом доме «Сотбис».
Новые времена для наших отечественных художников создают условия, в которых лишь и может жить искусство. И не только изобразительное. Хотя тут не всё так просто, как кажется. При всей толерантности, гостеприимстве лондонцев и их скепсисе. Помню, пианист Владимир Овчинников готовился исполнять Первый концерт Чайковского в Лондоне. Он приехал с Петербургской государственной капеллой. Дирижёр капеллы вместо любимца англичан Овчинникова во время гастролей всякий раз норовил подсунуть им своего любимца, молодого пианиста, тоже Владимира, но Мищука. В «семейный» скандал были втянуты публика, критика. В результате, о Чайковском забыли… Удручённые англичане констатировали, что «русские приехали выяснять отношения в Англию вместо того, чтобы выяснять их у себя дома». И пообещали, что этот оркестр уже никогда не будет гостем на Британских островах.
Из российских гостей, оставшихся в моей памяти тех лет, конечно, визит в Лондон человека, «который изменил мир», как окрестили его лондонцы – Михаила Горбачёва с супругой. Он приехал впервые после отставки. Эта поездка носила сугубо коммерческий характер. На встречу с Горбачёвым мог прийти практически любой, кто готов был заплатить от 12 до 25 фунтов. Мой английский слушатель – специалист по коммерческой юриспруденции – был приглашён на завтрак с Горбачёвым в деловой центр. И затем он получил приглашение на ужин, которое уступил (без всякого сожаления) своему боссу, – стоимость билета составляла 375 долларов.
Нельзя сказать, что лондонские журналисты были однозначно приветливы к визитёру. Одна из газет поместила репортаж, по жанру весьма смахивающий на футбольный, с употреблением всевозможных футбольных терминов. Дело в том, что организацию турне Горбачёва взял на себя известный спортивный импресарио Джон Смит. На что надеялся Смит, вопрошали знатоки? Смиту напомнили судьбу его аргентинского коллеги, в своё время взявшегося организовать подобный тур в Южной Америке. Надежда подзаработать обошлась тому очень дорого – в ходе турне он потерял все деньги, стал банкротом и покончил с собой. Что ждёт бедного Смита, вопрошали скептики сразу после прибытия Горбачёва в Лондон…
Туристическое турне творца Перестройки, впрочем, завершилось благополучно. Смит остался жив, хотя больших барышей лекции бывшего советского президента ему не принесли. Если судить по газетным отчётам, Горбачёва всюду встречали аплодисментами и стоя. Но, увы, это был зачастую единственный волнительный момент во всех его речах. Люди слушали из вежливости, некоторые засыпали. Читателей же репортёры в своих отчётах развлекали всякого рода не очень удачными вопросами и замечаниями Раисы Максимовны. И так уж выходило, что главной темой этих отчётов была скука. Она варьировалась на все лады. Один журналист вспомнил даже о великих викторианских временах. Тогда, если группу особенно глупых джентльменов собирались пригласить на обед, то единственным способом избавиться от необходимости слушать их болтовню о самих себе было предложение захватить им с собой музыкальные инструменты. Один из джентльменов – бывший президент – предполагался играющим на соло-гитаре, один из лордов, принимавших его, – на трубе, другой лорд брал на себя вокал. Что касается импресарио, то он, с помощью дирижёра, мог бы вполне справиться с треугольником.
Согласимся, не очень тактично по отношению к человеку, который, повторим, «изменил мир». Но что поделаешь! Таковы традиции независимой британской прессы, регулярно «огревающей» скепсисом своих любимцев как из настоящих, так и из бывших лидеров И тут даже не стоит искать разделения на «свой» – «чужой». И Маргарет Тэтчер в дни визита Горбачёва могла прочитать о себе в одной из лондонских газет высказывания, например, бывшего французского президента Жискара д"Эстена: «Она не нравится мне ни как мужчина, ни как женщина», и действующего тогда Франсуа Миттерана: «У леди Тэтчер рот Мэрилин Монро и глаза Калигулы». Французы, конечно, имели мало оснований любить Тэтчер. Но зачем же так!?
Потому делать выводы, что англичане негостеприимны – опрометчиво. Ну, а то, что писали о гостях такого масштаба, как бывший советский лидер, – это была лишь часть правды. Горбачёв заработал лекциями свои полмиллиона, благодаря щедрым меценатам. И сохранял интерес к себе, по крайней мере у английских дипломатов. Так что он мог с успехом испытать гостеприимство лондонцев в будущем. А на такое могут рассчитывать далеко не все.
Ну, и ещё один пример гостеприимства, которому слишком доверять нельзя, когда речь о России 1990-х. Лондонское телевидение показало фильм, снятый тогда англичанами, «Обнажённые из новой России». Фильм разрушал один из коммунистических мифов, будто советские женщины и девушки всегда имели преимущество перед продажными западными. Вот что писала «Таймс» по поводу этой киноленты, отснятой англичанами в стенах первой в Москве школы стриптиза, которой заведовала бывший цензор Госкомитета по охране тайн в печати: «Это была грустная интригующая программа, в которой было много русских бюстов, и весьма бледного вида, которые тряслись перед лицами зрителей, да так, что позже всё ещё казалось, что, подобранные по парам, эти бюсты болтаются по стенам вашей гостиной». Фильм о запоздавшей на 30 лет сексуальной революции в России помимо провинциализма удручал содержанием этой революции, от которой никто не получает удовольствия – ни зрители, созерцавшие бюсты, ни женщины, готовые продавать своё тело, ни мужчины… Иллюзии, которые двигают эту революцию, очень быстро развеивались. Что оставалось?
Чтобы отвлечь читателя от грустного, приведу пример того, что позабавило в те дни лондонцев и их гостей. Денис Пфейфер сообщила журналистам, что четырежды встречалась с Майклом Джексоном, что она имеет десять его автографов и в свои 23 года готова следовать за ним повсюду. «Я действительно счастлива, – заявила Денис во время лечения Майкла в лондонской клинике, – и вы можете писать всё, что хотите обо мне, но не смейте говорить ничего гадкого о Майкле». Фото этой девушки подтверждало, что она не только вполне нормальна, но и привлекательна.
5. Молодец, вот тебе огурец!
Теперь не об изощрённой британской прессе последнего десятилетия XX века с её скепсисом, юмором и традициями, а о российской. Я уже был в эмиграции пять лет, когда вдруг у меня выплыл в памяти портрет Соотечественника, который отдался наконец страсти объясняться печатно. На страницах свободных российских изданий 90-х годов он калякал по всякому поводу, пиная стоящих у власти и подбирающихся к ней, выражаясь исключительно забористо и наслаждаясь отсутствием цензуры. Не ведая того, что рисует собственный портрет… Для теории хаоса портрет этот не очень существенная деталь общей картины распада империи. Для вдумчивого читателя, желающего знать, что и кого читать, а что и кого – нет, портрет этот есть весьма важная часть сегодняшней жизни. Потому приглядеться к лику графомана совсем не лишне.
Ну, прежде всего, всякий, имеющий что сказать публике (а таких в России обнаружилось великое множество), присваивает себе роль, скажем, борца за интересы народа, роль патриота, а ещё лучше – роль простодушного дурачка, рассуждающего о жизни. Рождается специфический язык. Этим языком газет, состоящим из высокопарных восклицаний вперемежку с площадной бранью людей из народа по адресу грязных остатков издыхающей царской тирании, возмущался ещё Бунин. Его раздражала поза, изводил рёв человека, в котором проснулась обезьяна, желавшая доказать свою преданность новой власти. Жаргон тех же большевиков, та же нетерпимость, тот же цинизм, та же пошлость в заголовках газетных статей: «Нынче брюнет – завтра блондин», «Учинить допрос с пристрастием», «Или-или – третьего не дано», и так далее. От этого высокопарного слога в своё время не уберегся даже Короленко. Ведь и ему Бунин не простил, когда тот вместо «я сел на лошадь» писал: «Я оседлал своего пегаса», вместо жандармов – «мундиры небесного цвета».
Один из ведущих зарубежных очеркистов советского периода Мэлор Стуруа и в девяностые после исчезновения «империи зла» посылал в Россию свои репортажи из Америки. Читателя по-прежнему радовали его фразы типа «взять быка за рога», «погрязть в трясине всеобъемлющих реформ», «тёплая ласковая вода сделала своё дело, и я отдался объятиям Морфея». Соотечественник наш – и читающий, и пишущий – никак не мог оторваться от «родного корыта». Впрочем, было во всём этом кое-что похуже его вкусов.
Известно, что раб, получивший свободу, злоречив. Но менее известно, что он ещё и честолюбив. «Меня несколько раз изгоняли из комсомола, долго не принимали в партию, – хвастал в девяностые годы Стуруа. – Состоя в партии, я схлопотал кучу строгих выговоров, дважды по пять лет был невыездным с формулировками, попахивавшими изменой Родине и экономической контрреволюцией. Я вышел из партии до того, как её запретил Ельцин и распустил Горбачёв, вышел не втихаря, а возвестив об этом аж по «Голосу Америки»…
Как-то бессовестно выглядит это странное фанфаронство, пусть и невольных, но активных функционеров режима, на фоне миллионов, пострадавших от тоталитаризма чуточку больше и остающихся безвестными. И даже гораздо бессовестнее, чем самоотчёты после путча 1991 года, когда всякая корреспонденция начиналась: «Был на баррикадах Белого дома», «Сам не был, но дети мои были», «Занимался организацией и координацией сопротивления по телефону», «Во время путча был за границей, откуда не мог вылететь, так как не было билетов», «Всячески сочувствуя борьбе против коммунистической партии и ненавистного КГБ, сидел под домашним арестом, навязанным супругой, с которой теперь в разводе…» Такие отчёты, кстати, появляются после всякой революции: надо же ответить на фискальное: «А что вы делали и где были, когда народ сражался за свободу и демократию?»
Редактор одной из подмосковных газет трое суток не выходил из кабинета. В одном углу у него был сложен отпечатанный тираж с передовой статьей – за путчистов (на случай их успеха), а в другом углу тираж со статьёй – против. Редактор сидел перед телевизором и в нужный момент пустил под нож один из тиражей, а другой – оперативно выпустил в свет. Стоит ли укорять редактора или возмущаться отсутствием принципов? Герцен, изучая жизнь российского общества после восстания декабристов, отметил сильное понижение интеллектуального уровня нации. Увы, есть повод поверить в справедливость этого наблюдения и сегодня.