После спектакля Харриет рассказывала:
– Мы очень серьёзно готовились к выступлению на сцене в Стратфорде. Наш режиссёр Грэгори Доран приглашал на репетиции участников недавней войны в Югославии. Ведь профессия полководца Макбета – война. И этим ещё определяется отношение его жены к характеру мужа – воина, всегда готового действовать смело, не рассуждая, не сомневаясь. Мы беседовали с психологом, исследующим психику преступника-убийцы. И тут открылось, например, что тот, кто отдаёт приказ убить, сам не видящий крови, психически более устойчив, чем непосредственный исполнитель. Можно только поражаться гению Шекспира-драматурга, дающего так много для актёра. И ещё я увидела в своей роли, что Великая Любовь правит миром…
Беседовали мы с Харриет на русском языке, что для неё было непросто. Но это был наш уговор – я приеду сюда, чтобы моя студентка, рассказывая о театре и городе Шекспира, использовала только русские слова и фразы. И она честно старалась выполнить это задание. К тому же ей, игравшей в пьесах Островского и Чехова, казалась естественной связь языка Шекспира с языком русских драматургов. Эта связь стала импульсом, чтобы обсудить книгу о творческом пути, которую Харриет написала, а издательство выпустило в свет. Актриса высказала довольно забавное Предположение:
– Почему мы, англичане, и вы, русские, почему мы имеем хороший театр? Потому что мы в жизни сдержаннее, чем, скажем, итальянцы или испанцы. Они эмоциональнее. Больше жестикулируют. Им не так нужен театр, их каждодневная жизнь – театр. Нам же, англичанам, как и русским, думаю, больше нужна сцена, чтобы компенсировать сдержанность… Поэтому у нас родился Шекспир, у вас – Чехов, Станиславский…
Я не знаю, права ли Харриет, но здесь, в Стратфорде, провидчески звучали слова Вена Джонсона, современника и первого издателя пьес великого драматурга, о значении Шекспира: «Ликуй, Британия! Ты можешь гордиться тем, кому все театры Европы должны воздать честь. Он принадлежит не только своему веку, но всем временам!»
На следующее утро после спектакля я вышел из гостиницы и направился в расположенную рядом церковь Святой Троицы, где под алтарём похоронен Шекспир. Было восемь часов утра. Туристы ещё не появились. Я постучал, привратник открыл мне дверь, о которой я накануне прочитал целый трактат: её навесили ещё в XV веке, а дверной молоток, как определили специалисты, аж XIII века! В эту дверь входили не только прихожане. Дверь эта порой открывалась для преступника: если ему удавалось добраться до неё раньше, чем его настигнет погоня, то он в течение 37 дней находился под защитой церкви. Таков был закон «жестокого» времени. Кстати, ещё одна деталь: никто не мог человека арестовать за дверьми его собственного дома. Надо было ждать, когда нарушитель закона выйдет на улицу. И не потому ли, судя по архивным документам, отец Шекспира, Джон, весьма уважаемый человек в городе, попав в сложное финансовое положение, длительное время даже не посещал церковь, укрываясь от должников и долговой тюрьмы за дверью собственного дома.
Итак, я вошёл в церковную дверь и через мгновение стоял у могилы великого Шекспира. Он умер 23 апреля 1616 года. На простой каменной плите под этой датой я нашёл ту самую загадочную надпись, которая не даёт покоя исследователям-шекспироведам:
Над могилой стоит бюст Шекспира, которому, наверное, справедливо достаётся за формальность и невыразительность. Он в самом деле выглядит странно: покрытые румянцем щёки, локоны рыжие, кафтан алый… Прямо какая-то лубочная картинка. Но эта лубочность сочеталась с правдой времени. Всё тот же привратник рассказал мне, что осенью 1973 года неизвестные сняли с памятника этот бюст, отбили часть цоколя. Что они искали? Они решили, вероятно, что в скульптуре спрятаны шекспировские рукописи… Из церкви я прошёл к зданиям, почти не изменившимся с тех времён: Гилдхолл, богадельня, школа, где учился Шекспир, подошёл к дому старшей дочери Сюзанны и её мужа, доктора Джона Холла. Кстати, составляя завещание, Шекспир оставил большую часть своего наследства именно Сюзанне, а не своей жене Энни Хатавэй. Текст этого завещания я нашёл в Шекспировском центре. Там в самом деле есть свидетельства, что Шекспир был не очень щедр к жене, которая по закону имела право на треть имущества. Но Шекспир не оставил ей ничего, кроме «второй по качеству» кровати. Если знать традиции того времени, то «вторая кровать» – как раз признак особого расположения к супруге, ведь первая кровать в доме должна была оставаться для почётных гостей. Есть объяснение и того, почему Шекспир передал права на владение собственностью деятельной чете – Сюзанне и Джону Холл. Дело в том, что жена Шекспира была старше его на восемь лет. Когда он умер, ей как раз исполнилось шестьдесят, и супруг не мог рассчитывать, что в таком возрасте жена хорошо распорядится наследством.
Из Шекспировского центра я прошёл ещё раз к месту, где со времён Шекспира играют его пьесы: здание театра за четыре века не раз сгорало дотла, но всякий раз возводилось снова. Отсюда я увидел мост XV века с красивыми арками, прошёл по нему к автобусной станции, взял билет за 10 фунтов и через три с половиной часа был в Лондоне.
2. Что думать об англичанах
Мемуары Маргарет Тэтчер «Годы на Даунинг-стрит», изданные в 1993-м, помню, наделали тогда много шуму. Факт появления мемуаров «железной леди» на прилавках лондонских магазинов был обставлен с таким шиком, который сравним разве что с выходом в свет брежневских произведений «Целина», «Малая земля» в СССР семидесятых годов. Все более или менее значительные лондонские газеты публиковали главы из книги Тэтчер, рецензии, отклики от самых восторженных до резко критических. Аршинные портреты баронессы можно было видеть в газетах, на рекламных щитах лондонского метро, витринах. Вечерами с телевизионного экрана опять смотрела на зрителей Маргарет Тэтчер. Она рассказывала о своей жизни и деятельности…
От комментаторов и авторов колонок можно было услышать разное, но, в том числе, и слова «выдающийся политический деятель», «самый великий из живущих политиков Британии»… Тэтчер называли лучшим премьером, по крайней мере со времён Уинстона Черчилля. Эту параллель проводили многие журналисты, но по-разному. «Демон или демократ?» – под таким заголовком газета «Гардиан» поместила критическую статью Джэфри Виткрафта. «Черчилль окружил себя шарлатанами, искателями удачи и просто жуликами, – пишет автор статьи. – Но даже его «приятели» по сравнению с тэтчеровскими – свита мудрецов и волшебников». Это, впрочем, не помешало Джэфри со свойственным ему скепсисом в конце статьи предостеречь от недооценки роли Тэтчер в истории Англии.
Желчные отзывы баронессы о своих бывших коллегах в правительстве, впрочем, рекордный гонорар, превысивший три миллиона фунтов стерлингов, широкая реклама в газетах и по телевидению способствовали ажиотажу вокруг книги. События же, упоминаемые в мемуарах, такие как фолклендская война, падение Берлинской стены, встречи с лидерами ведущих держав, вывод на авансцену Михаила Горбачёва и другие, в самом деле весьма значительны и дали повод телевизионщикам поднять ворох киноархивов. Одних телеинтервью сама баронесса в эти дни дала в общей сумме на 50 часов, из которых и был составлен 4-х серийный фильм, посвящённый ей. Примечательно, что это был единственный случай, когда Тэтчер доверилась режиссёру, отказавшись от какого-либо редактирования.
Видела ли сама леди всё, что показывали, передавали и писали о ней в тот период? Кажется, на это у неё времени не было – с такой скоростью она передвигалась сначала по Англии, а затем по другим странам, в том числе и по Америке, куда она отправилась, как раз когда начался киносериал. Однако это вовсе не означает, что леди равнодушна к телевидению и газетам, сообщающим что-либо о ней. Дело обстоит как раз наоборот. «Я люблю, когда обо мне все и всё время говорят», – заявила она как-то. Ну, и журналисты стараются. От их взгляда не ускользают даже второстепенные, весьма второстепенные детали.
Интересны в такой же степени и ругательные отзывы, появлявшиеся в газетах наряду с комплиментарными. Пресса жёстко критиковала бывшего лидера и её курс, особенно в последние годы правления, высмеивала Маргарет, порой бестактно. Дело доходило до непристойностей: например, сравнение её знаменитой кожаной сумочки с зубастым влагалищем. Особенно яростный огонь критики вызвала сама автор мемуаров, наградившая нелестными характеристиками многих своих бывших коллег. Не стал исключением и тогдашний премьер, заступивший на этот пост сразу после Тэтчер. «У Джона Мейджора мало опыта и не хватает политической интуиции», – писала она. Лорд Гилмор назвал даже её книгу «полной желчи обо всех». Однако леди тактично умалчивает кое о чём, например, о королеве, о разных скандалах. Вне критики оказался едва ли не единственный человек, находившийся рядом с ней на Даунинг-стрит все годы её правления. Это сэр Денис, муж Маргарет. Он всегда и во всём служил ей поддержкой, пишет автор мемуаров, и она «должна ему и признаёт этот долг». «Какой человек! Какой муж! Какой друг!» – восклицает «Железная леди».
Лондонский корреспондент одной российской газеты в ажиотаже вокруг мемуаров Тэтчер увидел повод устыдиться по совсем другому поводу. «Наблюдая, как Британия воздаёт ей должное, – писал он в своей лондонской корреспонденции, – снова и снова задумываешься: почему бы и нам так же не относиться хотя бы к некоторым «бывшим»? Неужели никто из них не заслуживает доброго слова?» Оказалось, ухо российского корреспондента выхватывало в этом ажиотаже привычное: «выдающийся лидер», «великий политик»… Может быть, именно из-за отсутствия скепсиса у нас, русских, такая реакция?
Да что мемуары! В прежние времена мы, читавшие репортажи советских иностранных корреспондентов, были абсолютно уверены в свирепости лондонских «бобби»: мол, чуть что, полицейские вынимают дубинку, чтобы огреть сограждан-нарушителей. Смешно, но уже в годы перестройки полицейских Лондона ставили в пример слишком «либеральной московской милиции». На самом деле, лица этих парней в касках скорее миролюбивые, чем зверские. И отличаются «бобби» как раз готовностью помочь. А потом уж, при необходимости (в случае нападения на них), отдубасить. Таковыми они предстали перед публикой и накануне праздника под названием «Гай Фокс», отмечаемого ежегодно начиная с 1605 года. Тогда этот самый Гай Фокс попытался взорвать здание парламента, за что поплатился головой в буквальном смысле. С тех пор за неделю до праздника и неделю спустя, в лондонском небе разрываются тысячи фейерверков сжигаются чучела Фокса в назидание тем, кто поднимает руку на демократию. Помню, тогда, в 90-е, мне всё было в новинку: лондонцы палили из ручных ракетниц до глубокой ночи повсюду – у себя в саду, вылезали на крышу дома, собирались в парке, на площадях, на улицах…
Забава эта, как оказалось, не так уж невинна. В те дни попали в госпиталь 942 человека. Рост числа обратившихся в «скорую помощь» – 25 процентов. Статистика развязывала руки лондонским полицейским. На вполне законном основании, чтобы обезопасить жизнь сограждан, они могли бы преследовать всякого, кто приобретает и берёт в руки ракетницу… Вместо этого, вполне логичного шага в Лондоне решили тогда попробовать выбить клин клином: за две недели до праздника в центре устроили грандиозный фейерверк с демонстрацией мер предосторожностей. На следующий день во всех подробностях об этом фейерверке сообщали газеты.
Или вот ещё пример терпимости, граничащей со скепсисом. Отцы города Лондона могли бы перестрелять или потравить к чёртовой матери стаи голубей на Трафальгарской площади, облюбовавших 170-футовую колонну адмирала Нельсона. Вместо этого ежегодно городская казна выделяет 150 тысяч фунтов стерлингов, необходимых для того, чтобы очистить статую адмирала от голубиного помёта. Когда же этому памятному сооружению исполнилось 150 лет, высотник Рэдж Досел забрался на колонну, почистил фигуру адмирала и покрыл её специальным составом, который отпугивает птиц запахом.
Пожалуй, единственный случай, когда цивилизованным лондонцам отказывает терпимость – это когда кто-либо посягает на традиции. Тут они становятся едкими и безапелляционными, даже если на эти традиции покушается сам премьер-министр. Это хорошо почувствовал на себе Джон Мейджор. Он решился предложить внести изменения в ежегодный ритуал вступления в должность лорд-мэра Лондона. Скептики тут же обозвали премьера «очень смелым человеком». Как можно посягнуть на традицию, которой четыре сотни лет! Премьер же всего-навсего заявил, что было бы правильно являться на приём в Гилдхолл в обычных полосатых костюмах, а не в расшитых золотом ливреях и смокингах с белой бабочкой в крайнем случае, что ужин на 700 с лишним персон мог бы состоять не из семи, а из одного блюда. Ну, и как говорят, Джон Мейджор лишь намекнул лорд-мэру, что тому недурно было бы встретить его, премьер-министра страны, в дверях, а не заставлять проходить 50 ярдов через помещение библиотеки Гилдхолла, чтобы затем вместе с лордом следовать в банкетный зал. В ответ якобы премьер услышал: «Лорд-мэр в дверях встречает только монарха!»