– Наверное, эта девица приехала из Америки, – шутила Катрин. Мне, конечно, было бы что добавить о российских традициях. Но лишь хозяйка дома могла позволить себе такую шутку. Потому что была примером поведения за столом не только для меня, но и для её собственных внуков: все сидели прямо, держали приборы правильно, не начинали есть раньше того, кто подавал к столу. Следовать этим правилам оказалось нетрудно и приятно. Потому что за ними была не только традиция этого дома, но и глубокий смысл.
А ведь наш российский характер, проявляемый за столом, подпортила не только советская власть со своим ноу-хау под названием ГУЛАГ, через ворота которого пропущено едва не треть населения бывшей империи. Перечитайте рассказ раннего Чехова «Глупый француз». Герой рассказа, клоун Генри Пуркуа, зашёл в московский трактир позавтракать. Заказав консоме, он обратил внимание, что русские страшно много едят.
«Пять блинов, – подумал француз, – разве один человек может съесть так много теста?» Чеховский герой вспомнил своего дядю Франсуа из Бретани, который на пари съедал две тарелки супа и пять бараньих котлет, что для нас пустяки. «Эти русские, – подумал Пуркуа, – путём обжорства хотят покончить с собой. Нельзя безнаказанно съесть такую массу! Дикари!» – решил он, когда увидел, как за столами люди поедали горы блинов, сёмгу, икру…
Обжорство, как и гостеприимство, – национальная традиция. Этим всегда славилась Русь. Так выглядели русские в глазах французов. Ну, а что думали русские о французах? Всякое. Вот ещё один рассказ раннего Чехова «На чужбине». Помещик Камышев завтракает в своей столовой за роскошно сервированным столом. С ним сидит бывший гувернёр, французик Шампунь. Камышев куражится: «Французу что ни подай – всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов… бррр! По-вашему, всё русское скверно». При этом, Камышев не возражает, что французы – «умный народ… все учёные манерные… Француз никогда не позволит себе невежества: вовремя даме стул подаст, раков не станет есть вилкой. Не плюнет на стол, но… нет того духу… у вас у всех ум приобретённый, из книг, а у нас врождённый. Если русского обучить как следует наукам, то никакой ваш профессор не сравняется».
Но то до революции. Что же думают русские о французах сегодня, в конце 90-х? А ничего путного об этой стране, как и о многих других, нам пока ещё сказать нечего. Ибо мы десятилетиями не ездили никуда. А ежели и появлялись за границей – то тащили туда свои убеждения, со своими привычками-ухватками, без языка и всякого желания познать страну, ибо для этого нужны не тоска и верность родине, а усилия, культура узнавания, а не отрицания. Вот о чём я думал, когда бродил без знания французского по улочкам Сен-Мало или ел в ресторанчике луковый суп и расспрашивал Гзавье об экзотическом и очень дорогом блюде из лягушек, которое, как оказалось, можно отведать только на юге Франции или в очень эксклюзивном парижском ресторане. Здесь же, в сказочном уголке французской Бретани, с помощью Гзавье я узнавал об этой стране то, чего не найти ни в каком туристическом буклете…
Ранним утром я выходил из дома и по запаху находил маленькие булочные-пекарни, где покупателей ждали только что выпеченные круассаны. Рядом уже были открыты крошечные кафетерии, где можно посидеть за чашечкой душистого кофе. Потом я отправлялся на набережную, где наблюдал за гигантскими отливами. Прямо на глазах море уходило на километры, обнажая песчаное дно. Через шесть часов десятиметровый слой воды опять будет наступать на пляж. И до могилы Шатобриана можно будет добираться уже не пешком по морскому дну, как ещё пару часов назад, а вплавь. Кстати, никто не знает, как считать этот кусочек земли, где похоронен поэт по его завещанию – островом или полуостровом? Для туристов, впрочем, висит предупреждение, что, проморгав прилив, они рискуют заночевать на островке до утра.
Благодаря отливам и приливам тут возникло ещё одно чудо – гигантское устричное хозяйство. Оно расположилось в соседней с Сен-Мало деревушке – Канкалю. Здесь выращивают самые вкусные в мире устрицы «Белон», за которыми каждое утро ещё французские короли посылали из Парижа специальных курьеров. Во время отлива можно увидеть устричные садки, оборудованные на морском дне. Площадь их составляет тысячу акров. На набережной в центре деревни расположился рынок, куда мы с Гзавье пришли в один из дней поесть устриц. На моих глазах продавец ловко вскрыл дюжину только что выловленных из моря раковин и подал их на тарелке с уже разрезанными половинками лимона… Устроившись на парапете набережной, мы ели этих устриц, вкушая неповторимый запах морской свежести, который, наверное, не давал покоя и французским королям.
Отведав устриц, мы в то незабываемое утро вернулись в Сен-Мало и пешком прошли вокруг старого города по проходу, сделанному на крепостных стенах высотой в двенадцать метров. Стены были построены в XII–XIV веках. Постояли у памятника родившемуся в Бретани знаменитому французу-мореплавателю Жаку Картье, открывшему Канаду… Направляясь к собору XV века, расположенному в центре старого города, мы наткнулись на группу английских туристов. «Сегодня Сен-Мало известен как место парусных океанских гонок, – услышали мы голос гида, который вёл группу, – ежегодно город привлекает десятки тысяч туристов со всех концов мира…»
Когда мы двинулись дальше, я заметил уныние моего «гида».
– Понимаешь, – объяснял Гзавье, – всякий раз, когда я приезжаю сюда, я вижу, что город теряет от неконтролируемого роста туризма. Здесь прошло моё детство. И я очень хотел бы, чтобы к памятникам старины относились с трепетом. Тут же всё подчинено коммерции. Вот, пожалуйста, это улица, где я жил прежде. Сейчас тут роют огромный котлован. Что будут строить? Подземный гараж. Но зачем же было сносить старые здания? Их надо было реставрировать, чтобы ничего не исчезло…
Этот грустный разговор прервала неожиданная встреча. В проходившей мимо пожилой женщине Гзавье узнал бывшую соседку Жаклин, жену рыбака, у которого семья покупала свежую рыбу. Пока они разговаривали, я сделал снимок. Гзавье пошутил:
– Ты для Жаклин, как динозавр – первый русский, с которым она познакомилась. Так что давай лучше я сфотографирую тебя с ней, а ты пошли ей снимок.
Это была последняя фотография, которую мы сделали в Сен-Мало, жемчужине Бретани. Её я отослал Жаклин, когда вернулся в Лондон.
4. Я влюбился в… Израиль
Так я озаглавил мой материал в «Панораме» – 2000. Очень может быть, что тогдашние заметки кажутся сегодня излишне экзальтированными. Да и тогда эти впечатления отличались от реальности. Как, скажем, тот, кто приезжал впервые в Лондон, где я жил уже больше десяти лет, многое видел иначе, чем я. Жители Израиля, которые постоянно рискуют собой, детьми, испытывая на себе все сложности бескомпромиссного существования во враждебном окружении своей страны, назовут мои восторги наивными и даже иллюзорными. И они правы. Ведь полезно иной раз посмотреть на то, к чему привык, с чем сжился, глазами заехавшего туриста, иначе говоря, со стороны.
Прежде всего, хочу признаться, что раньше не хотел ехать в Израиль. Я понимал, что я – плохой еврей, что не говорю на идиш, на иврите, не хожу в синагогу, отмечаю религиозные праздники лишь время от времени, лишь когда напоминают или приглашают друзья. К тому же я был убеждён, что страна эта слишком идеологизированная и религиозная. И всё это будет давить на меня и пробуждать воспоминания о жизни в тоталитарном Советском Союзе. Я не смогу избежать религиозных обрядов, должен буду пассивно участвовать в них…
Перечисленные предрассудки я вывез когда-то из СССР и как будто находил подтверждения чуть ли не ежедневно: в телепередачах в Лондоне можно было увидеть сцены насилия в этом регионе, толпы протестующих, митингующих; в лондонских газетах я читал про агрессию соседей против Израиля, про отпор, который давал народ этого маленького государства… Словом, все эти годы, живя на Западе, я очень сочувствовал, но не находил в себе силы поехать и увидеть страну, не просто выживающую, но каким-то чудом быстро развивающуюся. И всё же, говорил я себе, когда-нибудь надо поехать, посмотреть…
За минувшие годы я приобрёл в Англии какую-то внутреннюю защищённость. В Лондоне вы чувствуете себя комфортно и безопасно, хотя в столице лишь 40 процентов жителей составляют англичане, остальные 60 процентов – иностранцы. Тут чудесным образом уживаются индийцы и пакистанцы, греки и турки с Кипра, евреи и палестинцы… Они торгуют на одних и тех же улицах, живут добрыми соседями и не обсуждают тех проблем, которые когда-то заставили их покинуть родину и переселиться сюда. Эту ситуацию мне невольно приходилось сравнивать с тем, что происходило в те годы в Москве, куда я ездил навещать мою мать. Там чувствовалась враждебность ко всем, кто переселялся из стран ближнего зарубежья, ранее входивших в состав Империи зла. Ну, и так случилось, что именно в Москве я решился на поездку в Израиль.
В клубе международных путешествий собралась группа журналистов из столичных газет. Для них организовали тур сразу в две страны – Иорданию и Израиль. Вероятно, чтобы имели возможность сравнить две соседние страны Ближнего Востока. Устоять от такого соблазна было невозможно. И я присоединился. Самолётом «Аэрофлота» из Шереметьева мы прибыли в столицу Иордании – Амман. В большом современном здании аэропорта, украшенном портретами короля Хусейна и одной из его жён, нас, группу журналистов, на паспортном контроле почти не задержали. Прямо с самолёта мы пересели в автобус, в котором нас ждал русскоязычный гид. Оказалось, что он когда-то учился на историка в Ростове-на-Дону и теперь с женой работает с русскими туристами. С женой его мы познакомились чуть позже…
Мы ехали к пограничному пункту Алленби-бридж по улицам Аммана с благоустроенными многоэтажными зданиями по обе стороны. Гид пояснил, что эти строения принадлежат весьма зажиточным амманцам, что это район новостроек, что сами иорданцы не строят, а предпочитают приглашать рабочих из других стран, особенно из Турции… Ознакомительная поездка была непродолжительной. Рассказ гида прервался, когда мы выехали из города и вскоре оказались на приграничном участке перед мостом через реку Иордан.