Через неделю после окончания приемки золота несколько министров колчаковского правительства и представители союзнических дипломатических и военных миссий по приглашению Михайлова проинспектировали золотой запас Государственного казначейства, хранившийся в подвале Омского отделения Государственного банка.
18 мая 1919 года председатель колчаковского Совмина П. В. Вологодский записал в дневнике: Оказалось, что всего в наличности золота на 651 532 117 руб. 86 коп. Из этого числа: 1) российской монеты — 514 820 613 р. 78 к., 2) иностранной — 40 577 839 р. 36 к., 3) слитками золота на 95 078 493 р. 25 к., 4) золота полосами на 529 594 руб. 24 к., 5) кружками на 525 447 р. 25 к. Кроме того, в операционной комнате банка было выставлено серебро в вещах, награбленных большевиками в помещичьих имениях и хранившихся большевиками на складах в Казани. Вещи эти представляют большой интерес по разнообразию их, по художественности изделий и по историческому происхождению их. Всего было раскупорено 6 ящиков с такого рода вещами, а их находится на складе 172 ящика.
Приглашенным, включая главу правительства, сообщили сведения о количестве и стоимости золота по банковским книгам; на самом деле, как мы знаем, его было на шесть с лишним миллионов меньше.
Отметим еще одну любопытную деталь. В состав золотого запаса входили монеты 14 государств. Более всего было германских марок, далее по паритету шли испанские «альфонсы» (золотые песеты с портретом короля Альфонса XIII) и английские соверены. Наиболее экзотическими — на фоне американских долларов, французских и бельгийских франков, японских иен, греческих драхм и т. д. — были чилийские золотые кондоры.
ПРОДАЖИ
Вышедший из Омска 10 марта 1919 года «золотой поезд» после различных приключений прибыл во Владивосток 23 марта. Владивосток представлял собой разительный контраст по сравнению с захолустным Омском: «Красавец город, первоклассный порт, по расположению сильно напоминающий Константинополь, раскинулся на берегу Тихого океана и сиял тысячами электрических огней. Множество красивых зданий, богатые магазины, великолепные мостовые, оживленные улицы давали ему вид большого европейского города». Треволнения Никольского были компенсированы настоящей русской баней, растопленной по приказу директора местного отделения Госбанка. «После Омска, где сходить в баню значило заболеть тифом и где ванны отелей служили номерами, после долгой дороги это был настоящий „дар богов“», — вспоминал человек, распоряжавшийся девятью тысячами пудов золота.
Александр Александрович Никольский, которому предстояло осуществлять продажу российского золотого запаса, сравнительно опытный финансист, в прошлом чиновник Кредитной канцелярии Министерства финансов, был, по выражению сибиряков, «навозным человеком» (то есть «привозным», приезжим). В 1919 году ему исполнилось 37 лет. Трудно судить, чем объясняется его блестящая карьера: личными способностями или нехваткой квалифицированных специалистов в «великой Сибирской интеллектуальной пустыне» (по его же выражению). Министр финансов Михайлов публиковал призывы идти на службу даже в газетах за рубежом, туда же посылались и угрожающие, и умоляющие телеграммы. «Чтобы спасти положение, мне приходилось брать на службу людей без каких-либо рекомендаций, совершенно неизвестных никому, с риском злоупотреблений, — вспоминал Никольский. — Среди таких попался один бухгалтер, как потом оказалось — член международной воровской шайки, который произвел крупную кражу в кассе Иностранного Отделения, подделав все необходимые документы».
Однако подобные случаи были весьма редки, чиновники в подавляющем большинстве служили честно и добросовестно, «следуя старой доброй традиции Императорского Министерства Финансов». Учитывая мизерный размер их заработной платы, Никольский заключал, что «исполнение служебного долга при таких условиях — светлая страница в истории русского чиновничества».
Ситуация на финансовом рынке Владивостока была уникальной для России, что создавало, с одной стороны, сложности, с другой — возможности для маневра. Российское императорское правительство противилось допущению иностранных банков на внутренний рынок. Ввиду особых отношений между Россией и Францией (главного кредитора России до начала войны) исключение было сделано лишь для «Лионского кредита» и в декабре 1916 года — для нью-йоркского «Ситибанка». Мотивы последнего решения тоже вполне понятны — российское правительство стремилось получить доступ к американским кредитным ресурсам. При этом во Владивостоке в течение нескольких месяцев 1918 года появилось — в обстановке безвластия — семь отделений «самых могущественных банков в мире»: японских «Иокогама-спеши-банка» и «Мацуда-банка» (филиал «Чозен-банка»); английского Гонконг-Шанхайского банка и канадского «Ройял-банка» (который вскоре закрыл свое отделение); французских Индо-Китайского и Промышленно-Китайского банков, а также нью-йоркского «Ситибанка».
Схема открытия иностранных банков во Владивостоке была стандартной — вслед за приходом транспорта с войсками союзников появлялся банк для обслуживания нужд командования. Никольский считал, что «это стремительное нашествие иностранных банков за штыками экспедиционных частей происходило с благословения их правительств, по выработанной компетентными учреждениями широкой программе. Несмотря на все выгоды, которые сулила работа в богатейшем крае, условия анархии были слишком опасны, чтобы банки за свой страх и риск ввязались в эту авантюру». Иностранные банки торопились утвердиться на российском рынке в условиях вакуума власти и временного отсутствия русской торговли и русских банков. Вначале деятельность иностранных банков сводилась к обслуживанию соответствующих военных миссий и кредитованию экспортно-импортных операций. И хотя союзники не хотели разрешать своим банкам операции с непризнанным правительством, позднее они стали смотреть на вещи проще, и серьезное место в деятельности банков заняли операции по покупке золота у Омского правительства.
Согласно Никольскому, «самая множественность иностранных банков создавала их слабость, а не силу. Разделенные национальными различиями, противоположными интересами и взаимной конкуренцией, они работали друг против друга и играли нам в руку». Переговоры поначалу шли трудно, и лишь через месяц после прибытия во Владивосток Никольский смог сообщить Михайлову о некотором прогрессе, а тот не замедлил наложить резолюцию: «Срочно поручить Никольскому продать 2 тысячи кило на доллары».
В начале мая Никольский продал за 8 млн фр. 125 пудов золота французскому Промышленно-Китайскому банку. «Условия были не блестящи, — признавал он, — но чрезвычайно важно было создать „прецедент"». Тем не менее Министерство финансов расценило операцию как успешную, и министр по прямому проводу поздравил Никольского с «победой».
«Победа» была сомнительного свойства. Финансисты испытывали явный дискомфорт, прибегая к такой мере, как продажа золотого запаса. Товарищ министра финансов Омского правительства Н. Н. Кармазинский, запрашивая смету на содержание заграничного представительства, писал Сукину: «Конечно, предпринимаемая нами мера продажи золота — мера чрезвычайная, вызываемая исключительно остротою момента, и я глубоко убежден, что Вы, разделяя этот мой взгляд, и с своей стороны примите энергичные меры с
Получить заем было не так легко, что же касается продаж, то лиха беда начало. Дальнейшие продажи пошли как по маслу и уже при участии союзных правительств, так как золото приобреталось главными эмиссионными учреждениями союзников. Динамика продаж (вырученные суммы приведены в долларовом эквиваленте), согласно Новицкому, выглядела следующим образом:
В мае 1919 г. французскому правительству на 1 371 745 долларов, англичанам — на 5 617 620 долл.
В июле англичанам и французам — на 7 599 028 долл.
В августе японцам — 6 989 365.
В сентябре японцам — 5 443 430.
В сентябре французам — 8 165 145.
Всего на сумму 35 186 333 долл.