Именно это и осуществил Михайлов. Он рассчитывал поначалу на то, что керенки будут обмениваться на банкноты высокого качества, изготовленные в США по заказу Временного правительства. Банкноты доставили во Владивосток в конце декабря 1918 года, однако под давлением британского и французского правительств американцы решили напечатанные Американской банкнотной компанией денежные знаки задержать впредь до признания какого-либо из российских правительств.
Огорошенным Капущевскому и представителю МИД Клемму 25 декабря 1918 года сообщил об этом французский комиссар во Владивостоке Мартель. Несмотря на попытки уговорить союзников и американцев изменить решение, 30 декабря транспорт с денежными знаками ушел из владивостокского порта. Вместе с ним ушла и надежда на стабилизацию (хотя бы временную) денежного обращения. Это было, однако, только началом истории: «американскую мечту» о качественных банкнотах колчаковские финансисты пытались претворить в жизнь на протяжении всего 1919 года.
Никольский полагал, что задержка с передачей качественных денежных знаков объяснялась материальной заинтересованностью американцев, собиравшихся выпускать для нужд своих экспедиционных войск рубли, приравненные к 50 центам, — по примеру японцев, печатавших иены с надписями на русском. Всего японским «Чозен-банком» было выпущено в обращение до начала 1920 года таких денежных знаков на сумму около 10 млн иен. Французский полуправительственный Индо-Китайский банк также планировал выпуск в обращение франко-рублей, по курсу 60 сантимов за рубль. Протесты российских финансистов и дипломатов заставили французов и американцев отказаться от своих намерений. Впрочем, неизвестно, что сыграло большую роль — уговоры А. Г. Рафаловича, разъяснявшего в Министерстве финансов Франции, что выпуск франко-рублей является грубым нарушением прав Российского правительства, или падение рубля, сделавшее фиксированный курс франко-рубля крайне невыгодным.
На наш взгляд, в отказе передать Омскому правительству кредитные билеты меркантильные соображения вряд ли сыграли решающую роль, ведь никто не мог гарантировать, что оно не исчезнет столь же быстро, как его предшественники.
Ко всем прочим бедам запрет на хождение керенок снизил мотивацию бойцов армий белых. Ранее одним из стимулов был захват денег у пленных или убитых красноармейцев. Жалованье у них было выше, чем у белых, и командование красных как будто не скупилось на «премиальные». Теперь эти бумажки теряли цену.
Недоверие к сибирским деньгам и их плавающий курс, наличие в обращении наряду с ними пользовавшихся наибольшим доверием денежных знаков — романовских, а также денежных знаков Временного правительства различных номиналов и всяческих денежных суррогатов создавало благодатную почву для спекуляций. На разнице курсов валют играли менялы-китайцы, спекулянты прочих национальностей во Владивостоке и Харбине и даже солидные банки. Генерал-лейтенант А. И. Дутов «вне всякой очереди» телеграфировал Верховному правителю со станции КВЖД Ханьдаохедзы о причинах случившейся здесь железнодорожной катастрофы, а также забастовки рабочих:
В этом тексте отчетливо отразились умонастроения значительной части российских военных и политических деятелей: объяснение тех или иных проблем происками иностранцев и инородцев, и — как ни странно это звучит для уха бывших советских людей, привыкших считать белых защитниками «помещиков и капиталистов», — антибуржуазность. Белые добивались помощи от иностранцев — и одновременно боялись их, боялись, что они воспользуются беспомощностью России для захвата ее территории и установления своего господства в экономике.
Слухи о неблаговидной деятельности Русско-Азиатского банка ходили и в дальнейшем. После очередной скандальной информации, появившейся в прессе, новый министр финансов Л. В. фон Гойер, сменивший Михайлова в августе 1919 года, в прошлом управлявший Шанхайским отделением Русско-Азиатского банка, сообщал в отделение банка в Харбине: Агент Российского Телеграфного Агентства в Харбине телеграфирует: «Игра на деньги достигает апогея. Лаж: 2500 сибирских за 1000 романовских. Вдохновителем игры является Русско-Азиатский Банк открыто торгующий деньгами располагая громадными запасами мелких знаков банк отказывает в них населению, продавая китайцам-менялам. Население поставленное игрой в невозможные условия открыто ропщет. Необходимы немедленно радикальные меры пресечения».
Примите немедленно меры категорическому опровержению в печати. Заявите автору телеграммы в будущем бездоказательные нападки вызовут преследование судом за клевету.
Срочно телеграфируйте остаток Вашей кассы общую сумму также отдельности каждого вида денежных знаков каких купюрах сколько какие мелкие. Правда ли что имея достаточное количество мелких денежных знаков Вы отказываете размене. Почему?
К сожалению, ответная телеграмма в деле отсутствует, однако содержание послания фон Гойера весьма показательно. Требуя немедленно опровергнуть сообщение РТА, он в то же время как будто допускает возможность подобной игры.
Правительственные финансисты стремились поддержать неуклонно падавший курс сибирского рубля, сочетая при этом административные и рыночные меры. Причем им, прежде всего Никольскому, находившемуся в центре событий (Владивосток и Харбин считались финансовыми столицами Дальнего Востока), приходилось нередко отстаивать перед местной администрацией рыночные принципы.
В начале августа по приказу Минфина Иностранный отдел Кредитной канцелярии во Владивостоке запретил торговлю валютой в меняльных лавках и на улицах, установив обязательную еженедельную отчетность банков по валютным операциям. На совещании по валютным вопросам у начальника Приамурского края Никольский добился исключения из текста постановления запрещения всех валютных сделок и взятия на учет всех валютных счетов, так как это привело бы к параличу внешнеэкономической деятельности.
Никольский считал необходимым возобновление закона от 5 июня 1917 года о контроле над валютными операциями. Он предлагал установить лимит приобретения валюты для частных лиц или фирм — 250 зол. руб. в месяц, дополнительно валюта могла быть приобретена с разрешения комиссии при Инотделе. Никольский предлагал также предельное сокращение разрешенных к ввозу товаров и даже запрет на выдачу загранпаспортов, «кроме особо уважительных случаев».
Наряду с административными мерами по укреплению рубля (точнее, по предотвращению его падения) Никольский планировал и меру сугубо рыночную — валютную интервенцию. Он заключил соглашение с Русско-Азиатским банком, нью-йоркским «Ситибанком», Гонконг-Шанхайским, Индо-Китайским и Промышленно-Китайским банками о покупке рублей во Владивостоке и Харбине в течение трех недель на сумму в 1 млн иен. Нетрудно заметить, что к этой операции Никольский планировал привлечь французские, а также американский и британский банки, обойдя японцев. Причина этого заключалась в следующем: Здесь многие, стоящие близко к делу лица настойчиво указывают, что последние [японцы] неоднократно производили понижение рубля в целях ухудшить экономическое положение, усилить недовольство и ослабить центральную власть, — телеграфировал директор Инотдела в Омск. — Не имея по этому поводу исчерпывающих данных, я все-таки обязан считаться с существующими подозрениями, особенно по поводу операции, требующей большого доверия и расходования крупных сумм в иностранной валюте.
Интервенция, однако, так и не была проведена. В конце сентября 1919 года, сообщая в Омск о резком понижении курса рубля, усиленной покупке иен японцами и отчасти китайцами, а также о «несомненных» крупных спекулятивных продажах рубля, Никольский предлагал вообще запретить нетоварные покупки валюты. Однако какие бы меры ни принимались, они не могли устранить фундаментальные причины падения рубля. В октябре (число на телеграмме оторвано) Никольский сообщал в Омск:
За последние две недели курс рубля понижаясь скачками дошел с 45 до 70 за иену. Сделки на незначительные суммы расценка номинальная так как все Банки воздерживаются от операций. При отсутствии каких-либо твердых оснований котировки рубля вообще, в частности сокращения последнее время вывоза, все же не подлежит никакому сомнению преобладающий спекулятивный характер понижения.
Но курс рубля определялся даже не столько прискорбным для сибирской экономики соотношением импорта и экспорта, сколько положением на фронте. Если 3 октября в Харбине за иену давали 58 рублей, то 31 октября — уже 90. Настоящий обвал произошел на следующий день после сдачи Омска — за одну иену 15 ноября давали 191 рубль! Правда, затем рубль несколько укрепился, и в декабре средний обменный курс был выше, чем в ноябре. А. И. Погребецкий объяснял этот странный феномен надеждами населения на новое правительство, сформированное в Иркутске, в частности, тем, что оно может заменить режим диктатуры и сумеет объединить Восточную Сибирь и Забайкалье.
На самом деле объяснялось это гораздо проще: во время эвакуации Экспедиция заготовления государственных бумаг несколько недель не работала, что и привело к снижению инфляции. Но одновременно — и к острой нехватке наличности. Минфин засыпали телеграммами с требованиями предоставить денежные знаки: атаман Семенов (подписавшийся на сей раз как командующий войсками Читинского округа) требовал 15 млн руб., поскольку «большой недостаток денежных знаках банках Забайкальской области ставит войска критическое положение». Паническую телеграмму прислал директор Судженских копей Прошковский: