«Этот, что ли, – мотнул головой Корчной, едва взглянув на худенького мальца, – ну, разве что вслепую…» Партия закончилась быстро. Французская защита, сразу после дебюта Виктор провел типичную комбинацию с жертвой слона на h7 и поставил мат. Боря заплакал.

А спустя два года в том же Дворце состоялась и первая официальная встреча. Партия, тоже длившаяся недолго, сохранилась. На 12-м ходу, решив, что крупные материальные потери неизбежны, Боря сдался и снова заплакал. «Чего это ты? – спросил его более умудренный соперник и показал, как можно было продолжать борьбу. – Позиция, конечно, плохая, но фигура ведь не проигрывается…» Боря заплакал еще горше.

Корчной и Спасский возглавляли в те годы юношескую сборную города, и той команде была посвящена даже целая поэма доморощенного автора. Начиналась она так: «Ленинградский мастер Зак привез десять злых собак. Первый пес – это Корчной, он мотает головой. Спасский – это пес второй…»

Но уже через несколько лет их пути разошлись: юный Спасский вошел в круг претендентов на мировое первенство, а Корчной еще только боролся за гроссмейстерское звание.

Оба они закончили ленинградский университет: Корчной – исторический факультет, Спасский – факультет журналистики. Дипломная работа Корчного называлась «Народный фронт и коммунистическая партия Франции накануне Второй мировой войны». Уже находясь на Западе, Виктор заметил, что понятие «история» в сталинское время было очень условным и что по-настоящему его интересовали филология и психология. Не договорив – после шахмат, разумеется. Но это и так было ясно.

Спасский поступил было сначала на математический факультет, но быстро понял, что шахматы с математикой совместить будет непросто, и перевелся на журналистику. Тема его диплома была непосредственно связана с шахматами: «“Шахматный листок” в Петербурге в период с 1859 по 1863 год».

Надо ли говорить, что расписание у обоих было свободным, и в университете студентов-шахматистов видели нечасто. Корчной на лекциях обычно потихоньку передвигал фигуры на карманных шахматах, а Спасский, вспоминая студенческое время, сказал: «Советский университет не дал мне никакого образования. Правильнее было самому осваивать какие-то предметы – античную литературу, философию…» И почему-то больше всего ему запомнился курьез: на каком-то экзамене он не мог назвать правильно всех титулов Мао Цзэдуна.

Вот как старший по возрасту вспоминал то время и основные вехи их карьеры: «Мы родились и воспитывались в одном городе. Свое первое шахматное образование получили у одного и того же педагога – Владимира Зака. На протяжении многих лет были в приятельских отношениях. Не изменил этой ситуации и матч 1968 года, когда Спасский буквально разгромил меня! Но приятельские отношения – это далеко не дружеские. Друзьями мы не были никогда. Во-первых, я старше Спасского на шесть лет. Во-вторых, у нас не совпадало имущественное положение. В юности я был беден, а он много, несравнимо беднее. Лет через двадцать пять я стал человеком обеспеченным, а его можно было назвать богатым. В-третьих, у нас не совпадало время лучших достижений. Я еще только выходил в гроссмейстеры, а он уже играл в соревнованиях на первенство мира. В-четвертых, у нас довольно скоро стали развиваться различные взгляды на жизнь. Мы, повторяю, воспитывались с ним у одного педагога, только я был с Заком до конца, до своего бегства из СССР, а он пошел в обучение сперва к Толушу, потом к Бондаревскому. Конечно, гроссмейстеры старшего поколения могли, смогли выучить его многому. Но они же прививали ему циничное отношение к жизни… Наконец, в-пятых, шахматный стиль у нас с ним тоже был разный, причем один не питал уважения к шахматному стилю другого. А в остальном, если хотите, мы были приятели!»

Вспоминая те годы, Корчной сожалел не только о том, что не пошел в обучение к Толушу, но и что отказывался от сотрудничества с чемпионами: «Когда в матче Москва – Ленинград я выиграл у Ботвинника, он пригласил меня для подготовки к матчу-реваншу с Талем (1961). И со стороны Таля тоже поступали аналогичные предложения. Я решил: если сам собираюсь бороться за звание чемпиона мира, не должен делать этого. И отказал обоим, о чем теперь жалею. Вот Крамник, например, будучи молодым и многообещающим, Каспарову помогал, а потом и прибил его, да и Иванчук с Карповым работал, так что зря я не сделал этого, тоже мог бы многому научиться».

Судьбоносным для обоих стал 1976 год. Когда Спасскому после различных рогаток удалось добиться разрешения на брак с француженкой русского происхождения, многие друзья побоялись поздравить его лично: молодые жили в дипломатическом доме, который прослушивался и проглядывался КГБ.

«Но Корчной пришел! – вспоминал Борис. – Причем не на свадьбу в Дом бракосочетаний, а к нам домой поздно вечером. Вдруг звонок, Марина открывает. На пороге в полумраке – Корчной с цветами! Стоит на пороге сконфуженный такой чёрт (он ведь на чёрта похож!) и протягивает букет. Жена тогда даже перепугалась. Не поняла, кто это… А я до сих пор Корчному благодарен…»

Когда Корчной стал невозвращенцем, под осуждающим коллективным письмом советских гроссмейстеров не было четырех подписей (не считая Карпова: он осудил отдельно). Если нонконформизм Бронштейна и Гулько имел для обоих неприятные последствия, а Ботвинник пояснил, что вообще никогда не подписывает коллективных писем, то к Спасскому даже не обращались. В свое время он наотрез отказался подписать коллективное письмо в защиту Анджелы Дэвис (активистки компартии США, подозреваемой в соучастии в убийстве). К тому же Спасский уже сидел на чемоданах: месяц спустя он и сам был на Западе.

В узком кругу Борис ерничал: «Партийная организация советских шахматистов понесла тяжелую утрату, – медленно произносил он траурным голосом. – Ее ряды покинул член КПСС с 1965 года Виктор Львович Корчной…» И добавлял: «Какой парадокс – когда Корчной жил в СССР, он был коммунистом и русским. Когда оказался на Западе, стал антикоммунистом и евреем».

У Корчного, разумеется, тоже был собственный взгляд на своего вечного соперника: «После проигрыша матча Фишеру позиции Спасского, ранее прочные, пошатнулись. По-прежнему один из сильнейших в мире, он получал много приглашений на турниры, но дорогу на Запад ему всё чаще закрывали. В прошлом он любил показать себя фрондером, но теперь ему не прощали ничего. Он принял правильное решение – развелся со своей советской женой и женился на француженке, внучке деникинского генерала, сотруднице французского посольства в Москве. И, посетив самые высокие сферы советского руководства, получил разрешение покинуть СССР и обосноваться в Париже. Его, человека с двойным гражданством, знакомые стали называть “диссидентом на одной ноге”».

В 1977 году в Белграде судьба свела их в финальном матче претендентов на первенство мира, победитель которого выходил на Карпова. Оказавшись на Западе, оба бывших ленинградца не стали близкими друзьями, но сохранили вполне коллегиальные отношения. Всё изменилось после того белградского матча. «Мы начали его приятелями, а закончили врагами», – вспоминал позже Корчной.

В первых десяти партиях он одержал пять побед при пяти ничьих. Разгром казался неминуемым, но последующие четыре (!) партии выиграл Спасский. Счет почти сравнялся. Корчной был в бешенстве – он играл теперь как бы сам с собой: Спасский постоянно сидел в специальном боксе, оборудованном для него на сцене, обдумывал позицию, глядя на демонстрационную доску, потом появлялся перед соперником, делал ход и возвращался в свое убежище.

«В тот момент я находился в тяжелом состоянии, – признавал Корчной. – Несмотря на сохранившийся перевес в счете, я всерьез подумывал сдать матч. Но группа любителей шахмат, парапсихологов, обещала, не выезжая из Швейцарии, помочь мне обезопаситься от вредного влияния извне».

Уточнял: «После беседы со швейцарскими парапсихологами я потребовал поменять боксы местами – чтобы Спасский смотрел мне не в затылок, а в глаза. Вскоре эта “мелочь” сыграла важную роль. В те дни я отметил, что сопровождавшая меня на матче Петра тоже находится под сильнейшим парапсихологическим влиянием. Эта новинка советской прикладной психиатрии получила дальнейшее развитие на матче 1981 года в Мерано».

На финише Корчному удалось собраться и победить в двух партиях. После матча оба соперника обвиняли друг друга в психологическом и всяких других воздействиях, явственно слышимых внутренних голосах, внушавших им слабые, а то и проигрывающие ходы.

Спасский до сих пор уверен, что Корчной каким-то образом влиял на его мышление: «Он усадил тогда в первый ряд шесть человек, чтобы те мешали мне играть. Они старались гипнотизировать меня. Визуальный прессинг! Я чувствовал, что не могу сосредоточиться… Не говоря уже о том, что Корчной просто мешал мне играть! Когда шли мои часы, он строил рожи. Фыркал. Но самое отвратительное – принимался скрести ногтями по столу. Некоторые не переносят этот звук. Собираясь предложить ничью, Корчной вызывал судью – передавал предложение через него. Хотя я сижу напротив – говори, что хочешь…»