В середине декабря 2012 года возникли ментальные проблемы, и он попал в специальную клинику. Но и там мечтал о февральском турнире в Юрмале, хотя врач-психиатр считал, что в таком состоянии об игре в каком-либо соревновании надо забыть.
Позвонил Петре. Она подтвердила: да, Виктор в клинике, врач говорит, что надо провести там минимум неделю для всестороннего обследования, но он не хочет, рвется домой.
– Вы же знаете Виктора, у него такая сила воли, что он может уйти оттуда, убежать.
– Так он же в коляске…
– Он и в коляске может убежать!
Тогда же говорил с Игорем Корчным.
– В психиатрической лечебнице, куда его привезли поначалу, доктор-румын оказался большим любителем шахмат, соответственно относился и к Папику. У доктора дочка тоже играет в шахматы. Так вот, отец полагает, что доктор будет специально удерживать его в лечебнице, чтобы он давал его дочери уроки шахмат. Что здесь сказать, ведь Папик всегда был конспирологических дел мастером. Он уже, кстати, ухитрился подать в суд на дом престарелых, где жил, а на днях пригрозил Петре, что подаст в суд и на нее, после чего ее выгонят из Европы. Я предложил тогда уж подавать в суд сразу на Толю Карпова. Папик захихикал и тему очередного суда забросил…
В первый день Рождества, 25 декабря 2012 года он неожиданно позвонил сам. Голос слабый, запинающийся, проблемы с речью скорее усилились. Очень просил перезвонить ему завтра утром. Звоню.
– Очень п-приятно, что вы пп-позвонили. Очень, очень п-приятно…
Редкая, невозможная для него фраза. Он часто останавливался, чтобы собраться с мыслями, найти правильное слово или просто передохнуть. Порой вставлял в речь какие-то иностранные слова и, понимая это, спрашивал, как это будет по-русски. К концу устал и запинался всё больше, да и паузы – становились всё длиннее… Уже давно, чтобы избежать аберрации памяти, часто встречающейся у вспоминающих прошлое, я решил записывать разговоры с ним, а точнее – всё, что говорил он. Вот этот монолог, записанный без каких-либо сокращений.
– Я вам сразу вопрос задам: если я в Москву вернусь, сильно мне по шапке дадут, как вы думаете?
– Кто даст?! – спрашиваю ошарашенно.
– Ну как – кто? Путин! Сейчас я вам всё объясню. Я в больнице в Арау. В больнице. Началось всё 26 сентября, когда я на улице упал. Шел по улице и чувствую: нога меня не слушается… И упал… Рвота началась страшная. Страшная… Это всё последствия фалла, ну как это по-русски называется? Падение? Йа, йа, после падения! Потому что мозг не слушается, не работает правильно… Нет, сознание вроде не терял… Привезли меня в больницу, где пролежал я довольно долго, несколько недель… Но ходить после этого уже не могу… А что, кстати, Спасский? Видели его? Нет? Только по телевизору? На коляске привезли? И как он? Думаете, я лучше его? Но не в этом дело… Вы можете позвонить в посольство Советского Союза, чтобы они создали военно-медицинскую комиссию? Как – зачем? Чтобы она приехала, освидетельствовала меня и признала, что меня здесь держат насильно… Насильно! Я до этой больницы был ведь еще в другой. Как получилось? Я у Петры 200 франков попросил, не знаю уж, зачем, но она женщину вызвала – голландку, кстати. Так вот, пришла эта женщина, так я ей ножницы показал… После чего меня на полицейской машине и увезли в ту больницу… Подождите, подождите, мне сейчас почту принесли, женщина принесла, смотрит как-то странно на меня… Так вот, в той больнице был доктор-румын. Румын, понимаете? Когда ему из Риги позвонил спонсор турнира, где я играть должен был, так этот румын ему сказал, что играть я там не могу, не буду играть… А что Спасский, играет уже? Но не в этом дело. Меня в эту больницу в Арау привезли, а в той Петра осталась, она ведь, как бы сказать… Не вполне логично сейчас рассуждает… Не всегда логично… Но самое главное – надо комиссию военно-медицинскую создать и меня на волю выпустить отсюда… На волю! Как – куда на волю? На волю! Я вот сегодня решил на службу сходить католическую, ведь Рождество сейчас, так меня и на службу не пустили… Вы не могли бы позвонить в посольство Советского Союза и попросить военно-медицинскую комиссию, чтобы приехала, освидетельствовала меня… Почему военно-медицинскую? (Пауза. Думает.) Ну, «военно» звучит как-то солиднее… Или вы думаете, что они не будут спасать человека, который был советским, да сбежал? Как вы думаете? Или вот что – свяжитесь с важными людьми, с послами Швейцарии, России, поставьте их в известность… Чтобы был созван международный консилиум врачей, пусть определят правильность лечения… Было ли бы в Волене – лучше? Да, конечно, там дом, там ведь тоже уход можно наладить, пусть и Петры нет, но и еду могут приносить, и таблетки… Вот мне сейчас четыре таблетки принесли, женщина будет смотреть, чтобы я всё выпил… Подождите секундочку… (Пауза.) Аллё, аллё, вот она ушла, и я вам скажу, почему они следят, чтобы я всё принимал… (Понижая голос, едва слышно.) Таблетки-то в Швейцарии дорогие, вот они и думают, что будут таблетки откладывать, а потом продавать, так от этих таблеток на улицах трупы будут валяться… Чьи трупы? А тех, кто эти таблетки приняли… А женщину ту, голландку, которая машину вызвала, нельзя ли как-то разыскать? Или еще лучше – найти что-нибудь в ее биографии эдакое… Вы понимаете, что я имею в виду? Я с тренером сейчас занимаюсь, он меня поддерживает, и упражнения в зале делаем… Наверное, и Спасский в Москве тоже упражнения делает, но я хожу уже по комнате, а ходит ли Спасский? Надеюсь, через неделю буду ходить уже без помощи… Хотя румын сказал спонсору турнира, что я болен, очень болен и участвовать в турнире никак не смогу… (Снова понижает голос.) Подождите, подождите, вот женщина проходит, хочет посмотреть – от кого я письма получаю… Я конверты с адресами переверну… вот так…так… Вы мне лучше скажите, – а говорит Спасский лучше меня? Можете позвонить мне через часок, после того как с большими людьми поговорите? Как – с кем? С послом Швейцарии, например… С послом Швейцарии – где? (Пауза.) Действительно… С трудом соединили со мной? Та-ак… Неудивительно, я это и ожидал. Позвоните тогда на «Нокию». Так телефон называется, только вот номера не помню, знаю, что «Нокия»… Включен ли? А кто его знает… От чего лечат? Кажется, от сердца, еще от чего-то, поэтому и говорю – нужна военно-медицинская комиссия… Только военно-медицинская! Да, еще: если что – мой паспорт в трезоре. Как это по-русски называется? Ну знаете, трезор, где деньги еще хранят? Сейф! Сейф, конечно. В сейфе, в Волене… Если хотите с Петрой поговорить, она через несколько часов здесь будет, если позвоните… Но, знаете, Петра ведь сейчас тоже не вполне логично говорит… Ну, до свиданья, до свиданья, я снова вижу – женщина появляется…
Два дня спустя говорили снова. Всё то же самое, разве что в конце появились знакомые мотивы:
– Не могли ли бы вы доктору-румыну позвонить и сказать, что я согласен тренировать его дочку до конца этого года, а за это он отпускает меня домой. Куда домой? В Волен, конечно… Сколько лет дочери? Двенадцать-тринадцать, я сыграл с ней шесть партий. И выиграл их все – кхе-х… кхе-х… Все!
Почему он постоянно поминал военно-медицинскую комиссию? Очень может быть, потому, что почти сорок лет назад, в разгар развязанной против него кампании в советской прессе, он лег «на обследование» в ленинградскую клинику Военно-медицинской академии. Тогда это был довольно распространенный способ затаиться, лечь на дно и переждать смутное время. Наверное, можно подвергнуть расшифровке и другие ассоциации, сплетаемые его мозгом, – только вот надо ли это? И так понятно, что был он не в порядке, и мозг его ткал удивительные кружева из старых страхов и комплексов.
Но – оправился, вернулся домой в Волен. А в феврале 2013-го я впервые увидел его уже в инвалидной коляске – в качестве почетного гостя на турнире в Цюрихе. Сначала запинался, потом как-то разговорился, разошелся.
– Вы заметили, что я теперь в рольстуле, как это будет по-русски?..
– Инвалидная коляска. Но, знаете, рольстул звучит как-то мягче, даже во рту перекатывается – рольстул, как-то по-роялистски звучит… Стул на колесиках. По-голландски, кстати, то же самое – рольстул…
– Спасибо, спасибо… – приободрился Виктор. Охая и кхекая, поддакивал: «Йа-йа, йа-йа». Искал слова, совсем неожиданно вставлял немецкие.