– Ни в коем случае, Люба в порядке, просто Тимман решил написать статью о своем коллеге, о старых днях…
– М-да… Для меня это странно. По-моему, есть много шахматистов, заслуживающих такой статьи больше Любоевича, много, много больше. Ведь Любоевич – просто любитель, он играл в шахматы как любитель. Очень способный, талантливый, но – любитель… А статья о Че Геваре в
В самом конце он впал в состояние, определяемое врачами как «старческий эгоизм». Специалисты говорят о придирчивости, упрямстве, детском капризничанье, несговорчивости, сужении интересов, постоянном выдвижении каких-то требований. В пожилом возрасте признаки старческого эгоизма нередко проявляются даже у совершенно здоровых людей, что же говорить о почти ничего не слышащем человеке в инвалидном кресле, к тому же всю жизнь зацикленном на себе самом. Родственникам такого человека нужно иметь огромное терпение, но полностью избежать капризов и обид им не удастся, как бы они ни старались.
– Купил ему наушники к телевизору для плохослышащих, так путает их со слуховым аппаратом, да и тот носить не хочет, хоть и не слышит ни хрена. По телефону общаемся всё меньше и меньше, – рассказывал Игорь Корчной. – А то вдруг неожиданно позвонил: «Хочу покаяться». Я напрягся: думаю – что за покаяние такое? А он: «Я долго жил, друзей терял… Помни, если появится болячка, надо лечить ее до упора». Слушаю – что-то не похоже на покаяние. Но характер не изменился: как было когда-то, так и сейчас – полное отсутствие компромисса… А то под Новый год говорит Петре: «А где же шампанское, какой же Новый год без шампанского!» Так сам поехал в своей коляске шампанское покупать, благо до супермаркета метров триста всего. Но его по дороге изловили и обратно привезли. У Папика левая ступня ведь выворачивается после инсульта, по земле волочится, он ногу себе до кости стер бы. А то – теперь новый мотив появился: «Жизнь бессмысленна, жизнь кончена, хочу, чтобы укол сделали, и всё – сразу!» Чуть что – накидывается на Петру: «Да, не зря мне йоги в Багио говорили – с этой женщиной я никогда не стану чемпионом мира…» Когда я предложил ему играть онлайн, заупрямился: «Это что-то ненастоящее. В шахматах фигуры надо в руках держать, ощущать их…» Говорю: это же как магнитные! А он: «Нет, магнитные для анализа!» Или сказал однажды: «Может, мне на композицию перейти?.. Хотя нет, я не композитор, я – практик. Практик я! Нет нормальных шахмат, так другие и не нужны». Я ему планшет подарил, настроил и всё показал, и он с удовольствием следил за партиями онлайн, часто с комментаторами не соглашался, говорил: «Что за чепуху они несут!» Но потом всё забыл и взвалил вину на Петру, что делал постоянно и в других случаях. «При чем здесь Петра? – говорю. – Вы, Виктор Львович, как фигуры двигать, тоже у нее совета спрашиваете?» Хихикает только. Когда я уехал, он уже всё окончательно забыл, и как выходить в онлайн забыл, а потом и планшет куда-то задевал…
Прощальный молебен
В конце жизни, обозревая свою карьеру, Корчной сказал: «В моем характере были недостатки, которые я не смог преодолеть и исправить. Именно эти недостатки помешали мне стать чемпионом. В тот момент, когда я овладел самыми важными тайнами шахмат, я уже отдал слишком много энергии». Недостатки в характере? Что он имел в виду? Свою быструю раздражительность? Легкую возбудимость? Перехлест эмоций? Что-то другое?
Но явилось ли для него такой уж трагедией незавоевание высшего титула? Не уверен. Как богатые англичане в XVIII–XIX веках, отправляясь в путешествие по Европе, делали это не ради того, чтобы прибыть на место, а ради самого путешествия, так и он сражался и играл в шахматы ради процесса как такового, даже если внешне это выглядело борьбой за осуществление великой цели. И постулат «движение всё – цель ничто» подходил ему, как никому другому. Возможно, он и сам понимал это, и когда за несколько лет до его смерти интервьюер воскликнул: «Да вы счастливый человек!» – Корчной немедленно возразил: «Я против такого определения. У счастливого человека нет будущего!»
Выступая в Рейкьявике (2003), заявил, что собирается играть в шахматы до гробовой доски, а лучший вид смерти – за шахматной доской. Когда его спросили, что он, наверное, так и представляет свою собственную смерть, уточнил:
– Но только я должен доиграть партию и поставить мат!
А мне сказал однажды:
– Я вот давеча комментировал свою партию с Багировым, так вспомнил, что он умер во время игры. И позиция у него выигранная была, когда его удар сразил. Кажется, и Гипслис умер за партией, да и Суэтин вроде. Вот замечательная смерть – умереть за шахматами!
В конце несколько раз заговаривал об эвтаназии. Когда жена советовала оставить такие мысли, говорил:
– Вам, Петра, хорошо – вы сидите и свои кроссвордики решаете. А мне что делать? Я в шахматы не могу играть!
И его раздражала не только Петра. Раздражали молодые, возомнившие о себе бог знает что, новые шахматы, в которых бездушное железо не позволяет творить за доской, раздражал сегодняшний он сам, быстро устающий, то и дело допускающий просчеты, а то и просто грубые зевки. Но, даже сидя в инвалидной коляске, не желал приспосабливаться к жизни с неподчиняющимся ему телом. С трудом выговаривая слова, планировал сыграть еще в чемпионате Швейцарии по блицу:
– Я вот… один вариан-тик… француз-ской анализирую, есть… там у меня… кое-какие… идейки…
Короткий матч с Ульманом (Лейпциг 2014) играл, сидя в инвалидной коляске. На следующий день давал сеанс одновременной игры и, подписывая бланк победителю, девятилетнему ребенку, не смог отказать себе в замечании:
– Мальчик, у тебя была совершенно проигранная позиция, да и вообще – играешь ты очень слабо…
Год спустя снова должен был играть с Ульманом, уже в Цюрихе.
– Занимаюсь Грюнфельдом, – доверительно сообщил за пару недель до начала. Я спросил, почему именно Грюнфельдом, ведь Ульман всегда играет староиндийскую? Согласился:
– Это правда. Но в последнем туре в Буэнос-Айресе в 1960 году он решил поразить меня, сыграв Грюнфельда. Выиграть тогда не удалось, и вместо того чтобы занять чистое первое место, я разделил его с Решевским. Думаю – а если он и сейчас выйдет в Грюнфельда? Нет, надо быть готовым к любым неожиданностям…