23 марта 2016 года поздравил его с днем рождения. Благодарил односложно, а когда я заметил: «Вы теперь на пути к 86, как бы ни скомпрометировала себя эта цифра», – ничего не ответил: если уж не знал в последние годы, где и какие турниры играются, откуда было взяться интересу к политике, к России, к каким-то нешахматным рейтингам и процентам.

Для спорта, тем более такого индивидуального, как шахматы, не редкость погружение в себя, в собственные проблемы, собственные переживания. В профессиональных шахматах можно встретить немало эгоцентричных, полностью сконцентрированных на себе людей, и Виктор Корчной ни в коем случае не был исключением.

Но ему был свойствен не только эгоизм и эгоцентризм, присущий многим шахматистам, но и бьющая через край агрессивность, следствие избыточной энергии. Полагаю, что эта избыточная энергия была у него качеством генетически обусловленным, и в традиционном споре биологов nature versus nurture (природа против воспитания) – спор о примате либо врожденных, либо привитых навыков поведения – я, знавший маму Корчного (не вырастившую его мачеху, а родную мать), склоняюсь к первому объяснению. Наличие этого признака невозможно объяснить одним только влиянием среды, даже если среда, в которой пребывал юный Корчной, стимулировала развитие его энергии и честолюбия: сегодня невозможно представить, насколько фетишизированы были тогда шахматы в Советском Союзе.

При всем при том неуравновешенность, агрессивность, слишком часто прорывающаяся наружу, несправедливые обвинения и безосновательные упреки чудесным образом сочетались у него с шахматной мудростью, интересным замечанием, метким психологическим наблюдением, запоминающейся ремаркой, своеобразным чувством юмора.

И слово «амбивалентность» – так или иначе приходит на ум, когда сегодня вспоминается Виктор Львович Корчной.

С какого-то момента он воспринимался не иначе как имя и судьба, а его необычная биография и специфический характер стали отбрасывать отблеск на его партии. Но, несмотря на то, что в истории шахмат остались в первую очередь его неистовость и одержимость, все вспоминатели и коллеги, включая и автора этих строк, за часто непредсказуемыми, порой взбалмошными поступками и суждениями, не могли не видеть прежде всего выдающегося шахматиста, бросившего когда-то вызов огромному монстру – могущественнейшему государству.

В самом начале пятидесятых годов на вопрос, что он делает, молодой мастер ответил, что учится в университете на историческом факультете. «Вот и прекрасно! – воскликнул собеседник, – будешь писать историю шахмат!» Только фыркнул в ответ и процедил сквозь зубы: «Не я напишу, обо мне напишут!»

Сегодня, когда я пишу о нем, вспоминается не только замечательный шахматист, которого сама Каисса осенила благодатным прикосновением своих крыльев, но и удивительный человек, один из самых неординарных, встретившихся мне на жизненном пути. Пусть и – о-о-о! – такой нелегкий в общении.

Библейское слово жестоковыйный – читай: непослушный, непокорный, своевольный – лучше всего характеризует Виктора Корчного. В основе этого слова образ ретивого коня, не сгибающего шею и не дающего надеть на себя упряжь. Даже в самом конце, в больнице, когда для контрастного снимка требовалось выпить какой-то раствор, упрямо сжимал губы, повторяя только одно слово – домой! Врачи отступились, и два дня спустя, 6 июня 2016 года, он умер в Волене, в собственной постели, заснув и не проснувшись.

На похороны пришли несколько десятков человек, в основном швейцарские и немецкие шахматисты, его одноклубники, спарринг-партнеры последних лет. Отслужили молебен (по-немецки). Звучала музыка Моцарта. И Филидора.

Сначала думали положить в гроб шахматы, потом решили этого не делать. Но шахматная доска из живых цветов стояла рядом с гробом человека, для которого шахматы были важнее жизни самой.

Лето 1970 года. Вот мы идем, молодые, по зеленогорской дорожке, усеянной сосновыми шишками, он смеется и рассказывает что-то, я слушаю внимательно. Будущее – неведомо. Настоящее – просто и безоблачно. Ни он, ни я не знаем, что нам еще предстоит.

Вдруг он останавливается:

– А что если в позиции, которую мы сейчас смотрели, сыграть… Как вы там сказали – на разрыв аорты?

Фотографии

Вите – шесть лет. С отцом Львом Меркурьевичем и мачехой Розой Абрамовной. Корчной всегда называл ее приемной мамой. Петергоф, лето 1937.

Его первый четвертьфинал чемпионата СССР: Виктор Корчной – третий слева. Львов, октябрь 1949.

Со своим тренером Владимиром Григорьевичем Заком после завоевания первой золотой медали чемпиона СССР. Ленинград, февраль 1960.

За анализом Тигран Петросян, Виктор Корчной, Марк Тайманов и Семен Фурман (секундант Корчного и будущий тренер Карпова). Конец 1960-х.

За минуту до соглашения на ничью в 1-й партии матча претендентов Корчной – Таль, где я был секундантом… Михаила Таля. Москва, 25 июня 1968.