Однажды в разговоре с Анишем Гири речь зашла о Корчном, и я заметил, что маэстро неважно себя чувствует. Юный гроссмейстер не удивился: «Так ему ведь уже девяносто!» Когда я поправил – не девяносто, а восемьдесят, Аниш тут же согласился: «Ну, восемьдесят…»
Для молодых старость не знает градаций – старый и есть старый. Но старики, если им посчастливилось достичь очередного рубежа, знают: семьдесят пять – не семьдесят, а восемьдесят – не семьдесят пять.
Гордясь своим возрастом, Корчной одновременно и полностью его отрицал. Он не желал смириться с тем, что безразличное ко всему время не останавливается, что ему стукнуло уже семьдесят пять и не успеет он оправиться от ужаса, как тут же будет восемьдесят. И самое страшное, что процессы старения беспрерывны, а время мчится и мчится, нанося удары по всему организму и ни на миг не давая возможности перевести дух.
Принадлежа к не такому уж редкому типу стариков, думающих, что при правильном образе жизни можно избавиться от всех недугов, он не знал, что если удастся преодолеть восьмидесятилетнюю, а потом, если бог даст, и девяностолетнюю планку, будет еще хуже, что это состояние – каждодневное, оно – естественная плата за долголетие. Он не соглашался с тем, что старые люди всегда воспринимаются, как балласт на корабле и вынуждены играть роль статистов, особенно в шахматах.
Он не мог принять вечного закона жизни, что каждое последующее поколение рано или поздно становится предыдущим. И, не усвоив эллинского отношения к неизбежному, походил на великана, у которого в пылу битвы отсекли голову, а тот, не заметив потери, продолжает сражаться.
Накопленный опыт, жизненный и профессиональный, перечеркивался ухудшением слуха, быстрой утомляемостью, повышенной тревожностью, еще более усилившейся мнительностью, ворчливостью, вспышками гнева. Его результаты неуклонно падали, но он не хотел признать, что его мозг, весь его организм требует если не покоя, то по крайней мере передышки, и опять сетовал, что Тимман уже который год играет в Мальмё, а его почему-то не зовут…
В ноябре 2010 года, сразу по окончании трехдневного рапид-турнира в эстонском Отепя, он измерил давление: 200 на 150. Рассказал, что перед этим провел пару недель в швейцарском санатории и регулярно принимал таблетки, но сбить давление не удалось. И всё же Виктор не смог отказаться от кругового турнира при 32 участниках, да еще с гандикапом (пять разных контролей времени, в зависимости от силы соперника).
Я начал очень осторожно говорить о наблюдениях над шахматистами, проводившихся еще в Советском Союзе, о кровяном давлении, измерявшемся до, во время и после партий. О том, как затем по распоряжению свыше наблюдения прекратили, опасаясь, что после публикации результатов шахматы могут и вовсе отменить.
Хмыкнул что-то, пожал плечами и заговорил о своей игре на Олимпиаде в Дрездене (2008), стал диктовать какую-то позицию…
Правы будут пожалевшие человека, ничем кроме шахмат не интересовавшегося: несчастный Корчной! Ведь другие, скажут они, смогли позаботиться о старости и отступить на заранее подготовленные позиции. Не важно, каковы эти позиции – работа ли над компьютерной программой, как у Ботвинника, пение и сочинение этюдов, как у Смыслова, открытие шахматной школы и хлопоты с малыми детьми, как у Тайманова, написание статей и книг, как у Авербаха, или составление задач и этюдов, как у Бенко.
У Виктора Корчного были только шахматы – сам процесс игры! Эта игра стала не только наркотиком, без которого он не мог обойтись, но и страстью, не отпускавшей его до самого конца. И разве не правы будут те, кто скажет: счастливый Корчной! Сохранить в преклонном возрасте градус эмоций молодого человека, юношескую увлеченность – вот счастливый человек!
Здесь нет правых или неправых: из огромного числа возможностей, имеющихся в жизни у каждого, Корчной выбрал шахматы (или они выбрали его?) и оставался им верен всю жизнь.
После восьмидесяти начались серьезные проблемы с ногами, но отказаться от очередного чемпионата Швейцарии (июль 2012) он был не в силах. Во время одной из партий, медленно поднявшись со стула, заковылял в туалет, и каждое движение давалось ему с огромным трудом. Мастер Оливер Курман попытался помочь маэстро, но тот только раздраженно отмахнулся, объяснив швейцарцу:
– Знаете, Курман, как Иисус сам нес свой крест, так и я буду нести.
Хотя еще год назад в пятый раз стал чемпионом страны, в том не очень сильном чемпионате он занял последнее место… Но затем чуть приободрился, сыграв в турнирчике под Цюрихом, где проиграл только гроссмейстеру Вадиму Милову, привычно обругав соперника после партии. А 23 сентября 2012 года провел свой последний официальный поединок – ничья с итальянским гроссмейстером Микеле Годеной в 7-м туре командного чемпионата Швейцарии.
Успел и слетать буквально на день в Киев, чтобы дать большое телевизионное интервью. Выглядел неважно, тяжело опирался на трость, но в эмоциональных ответах, экспрессии и страстном желании в очередной раз доказать свою правоту порой проступал еще тот Виктор Корчной, каким он был всю жизнь – запальчивым, самозаводящимся, противоречивым и не дающим спуску интервьюеру:
– Нет, не так! Совсем не так!
Уже будучи тяжело больным, позвонил мне 27 июня 2013 года:
– Плохо. Лучше не становится, а врачи не знают, в чем дело. Они не понимают. Не понимают! Слежу ли за турнирами? Слежу. Как? По газетам. Каспаров, говорите, уехал из страны? Как же, читал, читал… Если будете говорить с ним, передайте, чтобы он имел в виду: после Березовского для Путина следующий враг – Каспаров. Так что – пусть в виду имеет…
Через пару месяцев говорили снова: