– А еще что нового в шахматном мире? Кто в финале Кубка с Крамником играет? Как вы сказали? Андрейкин? Никогда не слышал. А еще какие новости?

Колеблюсь, надо ли говорить… Он, как и все люди в возрасте, не очень любил, когда ему сообщали о смерти кого-нибудь из общих знакомых, но очень свойственное старикам тайное чувство – вот он умер, но я-то, я-то еще живу! – у него присутствовало очевидно.

Решаюсь, всё равно ведь узнает от кого-нибудь:

– Алла Кушнир в Израиле умерла…

– Как умерла? Она же еще молодая…

– Семьдесят два почти…

Пауза. Молчу и я. Мы знали Аллу очень хорошо, встречались и в Москве, и в Питере. Готовясь к очередному матчу на первенство мира с Ноной Гаприндашвили, Кушнир приезжала к нам на сборы в Зеленогорск, а в 1973-м уехала из Союза и еще несколько лет играла в шахматы на самом высоком уровне.

– А отчего умерла?

– Никто не знает. Кто-то сказал, что тяжело переживала смерть мужа, Марселя Штейна. Вы ведь помните такого?

– Как не помнить? Так и он умер?

– Да, но Марсель был старше Аллы лет на двадцать пять. Ему далеко за девяносто было…

– Ну, всё равно…

Он шел по льду жизни, видя, что лед под ногами становится всё тоньше и в образующиеся полыньи проваливаются те, кого он знал с юношеских лет. Не уверен, испытывал ли он ужас при виде того, с какой быстротой исчезают его сверстники, но что колокол звонит и по нему, не понимать не мог. Услышав об уходе кого-нибудь из коллег, он либо отделывался ничего не значащими словами, либо никак не реагировал – делая вид, что не расслышал, тем более что это не представляло для него особого труда.

Как и многим старикам, ему было свойственно отгораживаться от собственного возраста, считая престарелым кого угодно, но не самого себя. Услышав весной 2005 года, что в Нью-Йорке умер гроссмейстер Шамкович, принял это очень спокойно: «Ну да, он ведь был глубокий старик…» Леонид Александрович Шамкович только перевалил через восьмидесятилетний рубеж – по западным меркам, не такой уж солидный возраст.

Говорил, что почти всех его коллег уже нет в живых и что, уехав на Запад, он продлил свою жизнь на десяток, а то и на два десятка лет. Даже если это и так, продление принесло последствия, мириться с которыми он не хотел и, оказавшись в инвалидной коляске, напоминал англичанина, говорившего в аналогичном положении: «I happen to be a person sitting down». Став тем, кому просто «случилось сидеть», когда другие стоят и ходят, он воспылал неприязнью к врачам, не желающим или не умеющим его вылечить, чтобы всё было, как встарь. Ведь раньше никакой инвалидной коляски не требовалось – так почему же сейчас? И неужели нельзя подобрать правильные медикаменты, чтобы поставить его на ноги?