– Вы хорошо играли сегодня.

– Хорошо-то, хорошо, но Истратеску рано сдался, – не принял комплимента Корчной. – Не дал мне продемонстрировать технику, а жаль. Молодые могли бы у меня кое-чему поучиться. Да-а-а, не дал мне технику продемонстрировать Истратеску…

Техника техникой, но самым радостным моментом для него была живая, ощутимая, реальная победа. Когда после нескольких поражений ему удалось-таки одолеть Фабиано Каруану (Гибралтар 2011), весь светился от счастья и не ленился комментировать этот выигрыш в журналах и на сайтах: «До этого я несколько раз проигрывал ему, но не понимал, в чем его сила и почему я вообще проигрывал. На этот раз я смог показать, что я еще могу его победить!»

И в той или иной аранжировке во многих интервью его последнего периода звучал мотив: «Закончить карьеру, став чемпионом мира, – это для Бобби Фишера, но не для Виктора Корчного. Я доволен и без титула чемпиона. Я хочу играть в шахматы и побеждать молодых игроков!»

В противостоянии Каспаров – Карпов он всегда был на стороне Каспарова. Рассказывал:

– В дни первого матча между ними дал Каспарову телеграмму с наставлениями – как играть, какой тактики придерживаться, каких позиций избегать, а в какие, наоборот, стараться его завлекать. Времена были еще советские, поэтому подписался – Дядя…

Но когда в марте 2005-го его герой объявил, что оставляет шахматы, счел это дезертирством с поля боя:

– Ведь мальчишка еще, сколько ему там – сорок один? Сорок два? Смешно! Послал ему факс такого содержания: «Под личным давлением Путина Илюмжинов отменял все Ваши матчи. Теперь Путин может торжествовать полную победу!»

Я пытался объяснить, что сейчас другие времена, что интенсивность игры возросла невероятно, что в возрасте, когда он впервые отобрался в финал чемпионата страны, Каспаров стал уже чемпионом мира. Не соглашался:

– Ну и что? Да я за свою жизнь больше турниров сыграл, чем кто-либо вообще, так ведь играю еще!

Не обнаружив меня на традиционном блицтурнире в голландском Дордрехте, где сам играл едва ли не до последних лет, спросил у Тиммана:

– Что-то я Сосонко не вижу. Он что, уже в старики записался?

Формула боя в том турнире была такая: 33 (!) тура в один день, с получасовым перерывом на ланч. Тем же вечером позвонил мне:

– Кстати, отчего вы в Дордрехте никогда не играете? Размялись бы, там же по пять минут играют.

А мое окончательное решение оставить практическую игру со ссылкой на недостаток энергии, отсутствие мотивации и подобную чепуху, осудил, не желая даже слушать. Нет, надо продолжать играть, несмотря ни на что! Играть и не задумываться о таких пустяках, как смысл жизни: какое всё это имеет значение по сравнению с наступлением армады черных пешек на ферзевом фланге в варианте Мак-Кэтчона!

Несколько лет спустя, зная, но не желая знать, что я уже давно прекратил игру, советовал:

– А почему бы вам не сыграть в Гибралтаре? Хоть и швейцарка, но состав сильный и, чтобы прилично выступить, не надо выигрывать каждую партию. А там, глядишь, и рейтинг можно наварить…

Любители, плохо представляющие себе степень напряжения в партиях больших мастеров, приводили его в качестве примера: «Посмотрите, вот Корчной ведь еще играет». Они не понимали, что дело здесь не только в мастерстве и таланте: его искусству полной отдачи шахматам всего себя без остатка так же невозможно обучиться, как взрослому человеку, при всем желании, – вырасти хотя бы на один сантиметр.

«Когда он сидел за роялем, он явно не воспринимал ничего окружающего… Мускулы его лица напрягались, и вены набухали, безумный глаз вращался еще более безумно, губы дрожали; он выглядел, как чародей, охваченный демонами, которых сам вызвал… И, учитывая его глухоту, он, конечно, не мог слышать всё, что играл». Сказанное очевидцем о великом Бетховене можно в ретроспекции на шахматы повторить и о Викторе Корчном.

В семьдесят пять лет он играл на Олимпиаде в Турине (2006) и в 12-м туре встретился с филиппинцем Марком Парагуа, который был моложе его более чем на полвека. Отойдя от столика, Виктор открыл бутылочку сока, жадными глотками выпил половину и, не отводя взора от положения на доске, завинтил крышку. Потом все-таки решил допить до конца, но бутылка не давалась. Не отрывая взгляда от позиции, он впивался зубами в крышку, долго нападал на нее с разных сторон, пока не понял, в чем дело. Сняв крышку, осушил бутылку мощным глотком, со стуком поставил ее на столик и, по-прежнему неотрывно глядя на позицию, сел за доску.