– Нет, – ответил я. – Я сообщу их только конунгу!

Больше ничего не было сказано там возле ворот. Седобородый закутался в шерстяную накидку и бросил взгляд на запад. Солнце висело уже низко, скоро должно было стемнеть. «Хм-хм», – покряхтел он и спустился, как я мог догадываться, по лестнице с той стороны ограждения. Забряцала толстая цепь, и ворота открылись.

Ту ночь мы провели в Даневирки. Здесь постоянно жили воины Вилобородого, примерно сотня человек, которые могли распоряжаться полями и лесами, находящимися в округе, но не могли брать подать или другую плату с проезжавших мимо них, потому что плата с путешественников взималась дальше на северных территориях. Седобородого звали Егирь, именно он нам открыл ворота. Мальчик, сопровождавший нас, отвел нас в конюшню, где выкинул лед из ведра, нашел свободные стойла нашим лошадям, положил в корыта сено и насыпал зерна. Нас с Сигрид разместили в гостевом доме. Их здесь было много, они были разбросаны по всему пустырю за воротами, напоминая небольшую деревушку. В доме в очаге горел огонь, рабыни варили жидкую кашу из зерна и топленого жира. Мы с Сигрид были в доме не одни, многие ждали, пока за ними приедут родственники на санях с севера. Другие были уставшими с длинной дороги путешественниками и желали отдохнуть перед тем, как следовать дальше. В том доме было двое мужчин в монашеских одеяниях из грубого сукна до самых пят, которые утверждали, что побывали в самом Миклагарде. Они хотели мне продать частицу пальца, принадлежавшую Белому Христу, уверяя меня, что если я приложу ее к своей больной ноге, то смогу исцелиться. Я был груб с ними, схватился за датский топор, что очень их напугало, и они так и просидели весь вечер с другой стороны очага, играя в кости. Они постоянно поглядывали на меня, как будто ждали, что я встану и пойду с топором их прогонять.

Люди, находившиеся за воротами, сразу поняли, что я йомсвикинг. Они слышали, что Бурицлав сейчас держал нас у себя на службе. История падения Йомсборга была всем известна: двое хёвдингов – Сигвальди и Вагн – боролись за власть, и пламя борьбы уничтожило дома и многие корабли – так рассказывали.

В гостевом доме ночевало примерно десять человек: по большей части это были торговцы, но был там и один рослый венд, который постоянно поглядывали на меня с Сигрид. Он положил свою руку себе между ног и начал постанывать, но потом прекратил, казалось, он не мог никак определиться, стоит ли ему продолжать так сидеть, уставившись на Сигрид, или же ему надо опасаться моего датского топора. Сигрид хотела уйти в конюшню и спать там, но я решил, что безопаснее нам все-таки будет в доме или же ему придется отведать моего топора. Ночь была холодной, поэтому я мог слышать скрип снега всякий раз, когда кто-то проходил мимо.

Обе рабыни спали в этом же доме. Одна из них легла к венду, отковырявшему ей кусочек серебра со своего наруча. Мы все видели, чем они занялись под шкурами, как две собаки, случающиеся в спешке. Пока они совокуплялись, этот венд не сводил взгляда с Сигрид, до того самого момента, когда его спина изогнулась над рабыней. Он застыл со слюной на бороде, потом отвалился в сторону и заснул.

Я решил дежурить возле Сигрид всю ночь. Я сел возле ее ног, обхватив свой топор, чтобы в случае, если я начну дремать, шум падающего топора разбудит меня, но в один момент я все-таки заснул, потому что, когда я открыл глаза, я лежал на полу, а в очаге тлели угли. Я уже был готов пойти и подложить дров, но какой-то мальчик подошел с березовыми поленьями и ветками. Трудно было назвать ходьбой то, как он шел, потому что он жутко хромал. Худой, одетый в лохмотья. На его шее красовался ошейник. Когда он разжигал огонь, то украдкой бросил на меня взгляд, и я увидел, что его лицо было перекошено и все в шрамах. Трудно было сказать, родился он таким или же его лицо так изменилось после побоев. Рот был перекошен, один глаз отсутствовал, а там, где должна была быть скула, торчал какой-то желвак. Он с трудом встал на ноги, с огромным усилием выпрямился, дрожа всем телом.

Я подошел к нему. Мальчик весь сжался, закрыв голову руками, жалобно захныкал, видимо подумав, что я собираюсь бить его. Мне хотелось сказать ему, что когда-то я был таким же, как и он, что ему не следовало так унижаться, что надо встать на ноги, что он может избавиться от рабского ошейника… Но подошел один из тех монахов. Он ударил мальчика рукой по спине и начал проклинать его и его тело, вспоминая и Белого Христа, и Сатану, прогоняя несчастного в конюшню, чтобы он не пугал людей своим мерзким видом… Он пару раз пнул мальчика, подмигнул мне, наверно думая, что мне было хоть какое-то дело до него, а потом присмирел и пошел обратно, потому что увидел, что во мне закипает ярость.

Когда я проснулся, то лежал плотно прижавшись к Сигрид, обхватив ее одной рукой, в другой держал топор, а Фенрир лежал у нее на животе. Монахи ушли, а мальчика я больше так и не увидел.

Из Даневирки мы поехали дальше на север. Мы продолжили наш путь по Воинской дороге, но вскоре нам предстояло с нее съехать и следовать на восток. Мы узнали, что конунг остановился на острове Фюн, где его отец в свое время построил крепость в самой глубине фьорда. На берегу можно было найти людей, которые перевозили и всадников, и их коней на своих лодках. За одну или две серебряные монеты они были готовы перевезти нас туда, где остановился Свейн на зимовку. Седобородый старик рассказал нам об этом, было понятно, что никто не скрывал месторасположения конунга. Но мне не стоило появляться у Свейна, если мне нечего было рассказать ему, – так считал этот старый воин, и предупредил, что конунг может быть крайне вспыльчивым и непредсказуемым. Я лишь кивнул в ответ, пробормотал, что раньше уже встречался с ним и смогу постоять за себя, если понадобится. Меня намного больше беспокоил тот факт, что у нас не было серебра, а значит, мы не могли добраться до острова.

Мы с Сигрид ехали вместе уже так долго, что чувствовали себя как муж и жена, так, по крайней мере, мне хотелось думать. Когда мы обустраивались на ночь, слова нам были не нужны. В сумерках я уходил за сушняком и ветками или, если повезет, за засохшей сосной, потому что костер должен был гореть всю ночь, чтобы мы не замерзли. А Сигрид в это время сооружала укрытие. Она рубила ветки, по большей части это был ельник, расстилала там, где мы собирались спать, и сооружала небольшую стенку из камней или же из бревен, чтобы лучше сохранялось тепло от костра. Она кормила Фенрира, растирала его больную заднюю лапу, и обычно держала на руках, когда я возвращался с дровами. Мы тесно прижимались друг к другу, стараясь укрыть от ветра те искры, которые я в это время пытался выбить с помощью кремня и куска железа, потому что малейшее дуновение ветерка могло загасить их. Обычно уже вокруг нас сгущалась тьма, и на короткое время единственное, что нас занимало, был огонь. Я подкладывал сухую траву к разгорающемуся труту, раздувал пламя, а затем подкидывал сухие веточки, внимательно следя, пока он не охватывал палки потолще, и тогда мы могли уже поставить вертел. Обычно я его делал из свежих палок, которые трудно воспламенялись. Мы растапливали снег в берестяных плошках, которые смастерила Сигрид и которые у нее очень хорошо получались.

Сушеное мясо, которое мы взяли с собой из Вейтскуга, уже давно закончилось, но севернее Даневирки водилось много мелкой дичи. Сидя в седле, я мог подстрелить зайца или птицу, но все было как обычно: я не испытывал никакой радости от охоты, как другие мужчины. Я убивал лишь для того, чтобы утолить голод. Так было, пока я не заметил, что Сигрид проявляет ко мне больше любви и заботы, когда я приносил добычу. Она могла погладить меня по руке или прижаться ко мне или позволяла обнять ее, и я осознал, что это имело особый смысл после всего произошедшего. Если бы можно было предупредить датского конунга, что Олав был у Бурицлава, и для этого было бы достаточно лишь сидеть в засаде и ждать его, у меня бы тогда появилась возможность отомстить за отца, за Сигрид, за свой рабский ошейник, и я смог бы уехать.

В то же время я снова начал раздумывать, что же могло произойти с моим братом. Понимал, что у Свейна Вилобородого, скорее всего, я встречу и Сигвальди. Я прекрасно знал, что старый хёвдинг йомсвикингов пользовался благосклонностью датского конунга, но я не оставлял надежды отомстить за брата тоже. Подобраться к Сигвальди, не рискуя своей жизнью, было невозможно, потому что рядом с ним всегда находились дружинники. Я мог, конечно, притвориться, что впал в немилость у Вагна, и теперь хотел поработать на него. Смог бы я выманить его на охоту, например, только он и я? Но, убив его, я снова становился вне закона. За мной и Сигрид тогда начали бы охотиться еще и люди Сигвальди, и нам снова пришлось бы пуститься в бега.

Я долго размышлял над этим, но всякий раз, когда в моей голове появлялся новый план мести, мне приходилось от него отказываться. С Бьёрном все было не так, как это произошло с отцом. Я точно не знал, кто убил Бьёрна, и не мог заставить себя ненавидеть Сигвальди так же, как я ненавидел Роса. С Сигвальди все было по-другому, потому что он никогда не имел ничего против нас с Бьёрном, он знал, кем мы были. Однако если бы мне представился шанс запустить стрелу в этого старого йомсвикинга, если бы он мне повстречался как-нибудь вечером в лесу… Я бы не колебался.

Мы с Сигрид добрались до моря ранним утром. Шум прибоя был слышен нам еще с места нашего привала ночью, и, как только начало светать, мы отправились дальше на побережье. Мы сидели на лошадях, перед нами раскинулось серое море в тумане, а в лицо дул холодный ветер. Если мы не найдем способ, как перебраться на остров, дальше дороги нам нет. Нам надо было найти кого-нибудь, кто бы помог нам, но серебра у нас по-прежнему не было.

Вокруг лежала равнина, найти укрытие было трудно. Поэтому мы с Сигрид полдня скакали назад по той дороге, по которой добрались сюда, прежде чем разбить лагерь. Я помнил, что по дороге нам попадалась хижина с односкатной крышей из каких-то веток, а к вечеру еще начался снег. Мы лежали под крышей на шкуре, укрывшись второй шкурой, как обычно делали. В тот вечер мы остались без еды, а я был таким голодным, что совершенно не мог уснуть. Сигрид, наоборот, заснула очень быстро, поэтому я просто лежал до полуночи, прислушивался к дыханию лошадей и понимал, что они были так же голодны, как и я.

Насколько я помню, я долго лежал возле огня, а потом появились они. Было уже темно, потому что эти двое явились посреди ночи. Мы ехали по тропе, по которой проезжали все, кому надо было с Воинской дороги на остров Фюн, и с этой тропы был отчетливо виден костер. Я слышал хруст веток и снега: из темноты появилось двое мужчин, присев возле костра с другой стороны. Они протянули дрожащие руки к огню, свет костра упал на их лица, и я сразу узнал их. То были те два монаха.

– Мы не побеспокоим вас, – произнес один, глядя на Сигрид. Она проснулась и села, прижимаясь ко мне.

– Мы только хотели согреться, – добавил второй.

Я заметил, что они приехали на двух лошадях. Они стояли, уставившись своими большими глазами на огонь, который очень пугал их.