Отъезд Бьёрна снова погрузил меня в смертельную тоску. Давно она меня не мучила, но теперь приступила с такой силой, что, когда я вернулся в дом, у меня были силы только для того, чтобы доплестись до очага. Там я сел, и, когда Сигрид подошла ко мне узнать, что меня беспокоило, у меня не было даже сил, чтобы ответить. Она поняла, что я печалился из-за отъезда Бьёрна, поэтому села рядом со мной и начала гладить по голове, тихонечко утешая меня и прося не принимать все так близко к сердцу. Все образуется, здесь, у Свартура, мы в безопасности, она слышала, что брат был одним из людей Свейна и находился под его защитой. Мы могли бы остаться здесь на зиму, если будем помогать хозяевам двора.

Я тосковал два дня, выходя на улицу, лишь чтобы облегчиться. Сигрид по возможности была рядом со мной, а по ночам ко мне ложился Фенрир. На третий день я встал и побрел к Вингуру, который терпеливо ждал меня в той части, дома, где находились животные. Я долго стоял, прислонившись головой к его груди, прислушиваясь, как внутри бьется его большое сердце, ощущая, как его теплая шерсть касается моей щеки. Потом я его оседлал, взял лук и поехал.

Местность возле жилища Свартура была очень живописной: здесь были и горные пустоши, и небольшие рощицы, где росли ивы и ясени, стремясь своими голыми стволами в небо. После нескольких лет жизни на земле вендов, где повсюду рос лес, было очень приятно снова оказаться на открытом пространстве. Я нарезал много длинных прямых палок, и вечером ровнял их у очага. Свартур сидел со своей пивной кружкой и предложил мне выковать наконечники для стрел, он понимал в этом деле и мог научить меня, если я хочу. Тогда ко мне подошла Сигрид, я почувствовал ее маленькую руку на своем затылке и услышал, как она говорит мне, чтобы я признался, что был корабелом. Густые брови Свартура поднялись от удивления, он кивнул и пробормотал, что это очень хорошая новость. Он опорожнил всю кружку, пошел к глухой стене, отделявшей нас от животных, и налил еще пива из бочки, стоявшей там.

Это была та самая бочка, которую открыли, когда приплыли Хальвар и Эйстейн. Свартур говорил, что пиво начнет выдыхаться из-за того, что бочка открыта. Не знаю, что он сказал своей жене, но он пил теперь каждый вечер, и ни разу не лег спать трезвым. Хорошо, что на хуторе были еще люди. Свартур передал двор своим трем сыновьям. У двух из них уже были свои собственные сыновья, которым исполнилось десять зим на двоих. А третий сын только что стал отцом, и этот малыш постоянно напоминал мне о Торгунне и дочке моего брата в стране вендов. Всю зиму я терзался из-за этого.

Дом и двор Свартура располагались на небольшом возвышении, поэтому оттуда хорошо проглядывались берег и море. Все следующие дни я часто стоял на дворе в надежде увидеть в море Бьёрна, но дни шли, и примитивный календарь, который был у жены Свартура, показывал, что наступал следующий месяц.

Я для себя решил, что снова отправлюсь в путь на шнеке Свартура. Я боялся, что что-то могло произойти с моим братом, потому что мне казалось странным, что он до сих пор не вернулся. Сигрид не хотела, чтобы я уезжал. Свейн, конечно, был очень сговорчивым в прошлый раз, но все-таки крайне непредсказуемым человеком. Сигрид сказала, что мне не стоило так беспокоиться за своего брата. Скорее всего, он был у Свейна, опасаясь, как бы Вагн не отправил за ним кого-нибудь. Я помню, светило зимнее солнце, когда она мне это сказала, потом взяла меня за руку, порыв ветра поднял ее длинные волосы. Может, мы могли бы поехать поохотиться? Она очень хотела поехать со мной в тот раз, ведь с момента нашего приезда она так до сих пор не видела здесь ничего, кроме двора. Фенрир же мог остаться, ведь в такую погоду он предпочитал не выходить из дома. Я кивнул и ответил, что мы могли бы поехать в лес и поискать дичь, но после возвращения мне все равно надо будет уехать. Мне важно было знать, что случилось с моим братом.

Мы с Сигрид поскакали через горные пустоши и вскоре оказались в роще, где я обычно охотился на зайцев и клинтухов. Здесь я спрыгнул с Вингура, перекинул колчан через плечо, привязал поводья к ветке и натянул лук. Я уже приметил следы зайца на снегу и хотел найти нору среди деревьев. Я немного постоял, раскачиваясь, как я всегда делал перед охотой, потому что хотя я уже и был взрослым мужчиной, охотником, но во мне по-прежнему жил тот мальчик, который принес домой отцу покалеченного бельчонка и птенца.

Пока я так стоял, Сигрид взяла меня за руку.

– Я больше не рабыня, – произнесла она.

– Да, – только я и нашелся, что сказать, чувствуя себя дураком.

– На хуторе всегда люди. – Она немного наклонила голову и улыбнулась. У Сигрид была очень красивая улыбка, ее зубы были белоснежными. – Давай останемся здесь на ночь, – предложила она, продолжая улыбаться. – Мы не замерзнем.

И тогда я все понял. Следующее, что я помнил, как пошел в лес, нарубил молодых деревьев, связал их вместе полосками из коры. И вот уже смастерил односкатную крышу и набрал сушняка. Сигрид стояла все это время и наблюдала за мной, не сводя с меня глаз. Когда наш лагерь был готов, она кивнула мне и предложила поохотиться в другом месте, потому что удары моего топора, должно быть, распугали всю дичь.

Мы проехали немного в южном направлении по краю леса, и Сигрид показала на заячьи следы между деревьев, но я с трудом мог на них сосредоточиться. Я ходил по снегу глубиной по щиколотку со стрелой наготове. Вскоре я зашел в березовые заросли и спугнул жирных голубей, которых можно было зажарить на костре, но моя стрела просвистела мимо них, попав в какую-то ветку. Обычно я выходил из себя, когда такое случалось, но сейчас меня это мало волновало. Я сделал еще пару кругов среди деревьев, пока Сигрид сидела в седле. Скорее для вида я бросил снежок в другие березовые заросли, ну и чтобы посмотреть, вдруг мне удастся напугать еще какую-нибудь дичь, но там никого не было.

Мы поскакали обратно к тому месту, где разбили лагерь. Сигрид распаковала сверток со свининой, которую жена Свартура положила в сыворотку; мы пожарили небольшие кусочки мяса на палочках над огнем. Сигрид завязала шкуры на наших лошадях, чтобы они не замерзли ночью, мы поели, и она как-то странно притихла. Мы разбили наш лагерь на краю леса, чтобы была видна горная пустошь. Солнце полыхало как огонь на горизонте, а снег стал серо-голубого оттенка.

– Темнеет, – сказала Сигрид. Я кивнул. – Надо не замерзнуть, – добавила она. – Накрывай нас одеялами и ложись ко мне.

Я сделал, как она просила. Мы полежали недолго так, как делали это во время нашего путешествия по стране вендов. Она прижалась своей спиной к моему животу, я обнял ее, зарывшись в ее роскошные рыжие волосы. Но потом Сигрид взяла мою руку и положила ее на свою щеку. «Я больше не рабыня, – повторила она, ожидая ответа от меня. Но я молчал, поэтому она продолжила: – Люди считают меня твоей женщиной». Она повернулась ко мне наполовину и посмотрела в глаза.

– Я могу стать твоей, Торстейн. Если ты этого хочешь.

Я не помню, ответил ли я и вообще сказал ли ей хоть что-нибудь. Все, что осталось в моей памяти, – это как она снимает с себя платье, как я вожусь со шнуровкой на ее шерстяных штанишках, оказавшихся под платьем, как Сигрид держит меня за спину; ее дыхание становится прерывистым, и она, такая хрупкая, оказывается подо мной. Я чувствую ее теплую кожу под своими руками, ее бедра, губы на моих губах. Она возится с моим ремнем, ослабляет его и стягивает с меня штаны. Я чувствую прикосновение ее кожи, ее бедра двигаются навстречу моим, и, когда я вхожу в нее, ощущаю, как она напрягается, впивается своими ногтями мне в спину и тяжело дышит.

Она стала моей в тот вечер и была так прекрасна. Сама Фрейя, должно быть, нашептывала нам священные слова о любви и наслаждении, потому что мы совсем не ощущали зимнего холода, окружавшего нас. Мы чувствовали лишь друг друга.

Когда мы проснулись, наступал рассвет. Я лежал на спине, а голова Сигрид покоилась на моей руке. Не помню, чтобы мы мерзли, ведь мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись одеялами, хотя костер уже давно прогорел, а морды наших лошадей были покрыты инеем. Я понимал, что мне надо встать, чтобы помочиться. Сигрид почувствовала, что я проснулся, что-то сонно мурлыкнула и потянулась. Когда я встал, она приподнялась, опираясь на локоть, и уставилась на меня.