– Если у тебя нет серебра… – Он поднял свой обрубок, показывая на Сигрид. – Ты можешь дать нам свою женщину. На ночь хотя бы.

Должно быть, он уже был слишком пьян, когда предложил такое, потому что язык его заплетался. Но когда я осознал, что он предлагает, дикая ярость вскипела во мне, Сигрид схватила меня за руку и шепнула, что нам надо выбираться. Она потянула меня за собой к двери. Там я оставил свой датский топор, а теперь схватил его и устрашающе посмотрел на тех четверых, сидящих за столом.

Мы вышли и оседлали лошадей. Как только мы вывели коней из конюшни, Сигрид вскочила в седло, держа Фенрира перед собой. Меня пошатывало, я не смог попасть в стремя и выругался, вспомнив Хель со всеми ее мертвецами. Мужчины вышли на улицу. Тот, с обрубком, держал в здоровой руке топор, а трое других стояли с какими-то длинными палками.

Возможно, мы могли просто ускакать оттуда. Сигрид кричала мне, что мне надо сесть в седло. Но я уже почувствовал тяжесть топора в своей руке. Никто больше не посмеет лишить меня Сигрид, думал я. Мужчины пошли на меня, Сигрид позвала снова, она умоляла, чтобы мы поехали.

Я взревел как дикое животное, поднимая топор. Но, вероятно, меня посетила мысль, что глупо становиться убийцей здесь, ведь те четверо были датчанами и людьми Вилобородого. Поэтому я повернул топорище в руке и ударил обратной стороной топора; я ударил сбоку прямо по рту того, что был с обрубком, и увидел, как полетели зубы и полилась кровь. Он рухнул как мешок.

Было абсолютно тихо, когда я поднял топор снова. Те трое уставились на меня. Четвертый лежал без движения у их ног, я тогда подумал, не зашиб ли его насмерть. Они оставили его лежать, а сами пятились назад с палками, зажатыми в руках, и огромными от страха глазами на бородатых лицах, потому что думали, что я наброшусь сейчас на них и поснимаю скальпы со всех.

Но мы просто уехали. Когда остановились, я спрыгнул с седла и помочился в снег, но из-за того, что в одной руке я продолжал держать топор, а второй рукой мне надо было приспустить штаны и держать член, струей я попал на ступню и низ ноги. Сигрид наблюдала за мной, сидя на лошади. Я тогда был как дикое животное, с чем она еще никогда не встречалась, общаясь со мной, у меня мелькнула мысль, что я мог напугать ее. Если бы той ночью она решилась уехать от меня и не возвращаться, я не стал бы осуждать ее за это.

Но Сигрид не уехала. Она спрыгнула с седла, отсадив Фенрира, подошла ко мне и дотронулась до моего плеча.

– Спасибо! – тихонько прошептала она. Она положила мою руку себе на спину, и мы так стояли там в темноте.

После произошедшего Сигрид уже не хмурилась и не молчала. Мы ехали рядом по дороге, она склонила голову немного набок, а ее взгляд был устремлен далеко вперед. В ней проявилась сила, которую я раньше не замечал. Она подарила мне чувство собственной значимости, осознание того, что благодаря мне она стала не просто рыжеволосой девушкой, с которой я когда-то познакомился на Оркнейских островах. Она стала женщиной, свободной женщиной. И если она пожелала остаться со мной, то только по своей собственной доброй воле и из любви ко мне.

Мы с Сигрид больше не разговаривали по поводу того, куда мы едем, что было к лучшему. Не знаю почему, но я начал сомневаться, правильно ли я сделал. Рассказать Свейну Вилобородому об Олаве казалось так разумно, когда меня посетила эта идея. Но теперь я все больше думал о нападении на Йомсборг. А что, если за ним в действительности стоял Свейн? Что, если Сигвальди лишь выполнил то, что приказал датский конунг? Конечно, такая мысль приходила мне в голову и раньше, но я быстро выкинул ее из головы, потому что был одержим жаждой мести Олаву и Росу; я представил, как даны прячутся за холмами, сотни боевых кораблей с воинами на борту, и вот, когда корабли Олава проплывают мимо них, корабли Свейна окружают их, датчане высаживаются на палубу норвежцев и колют, бьют, убивают всех, кроме Олава и Роса, эти остаются в живых, их ведут вместе. Свейн выходит вперед, почему-то я всегда вижу его с топором в руке, им он сначала бьет по груди Роса, и тот падает к его ногам. Потом он подходит к Олаву, Олав выхватывает меч, но Свейн оказывается быстрее и бьет его сбоку по шее, и Олаву приходит конец, как и его власти конунга.

Дорога вела нас дальше. Временами она изгибалась вокруг замерзших болот, покрытых льдом водоемов, упавших деревьев, валунов, но в итоге все равно так и шла в северном направлении. Иногда мы проезжали мимо деревянных навесов, сделанных другими путниками на краю дороги, нам попадались едва различимые под снегом камни, выложенные кру́гом, и пни, оставшиеся от деревьев, которые пошли на поддержание костра ночью. Мы с Сигрид предпочли уйти вглубь леса, чтобы разбить лагерь, и, хотя наши следы были видны, место подальше от дороги нам казалось безопаснее. Первые несколько дней после произошедшего на хуторе мы с Сигрид спали поочередно. Мне пришло в голову, что Рос с его людьми не сдались, они взяли у Бурицлава сани и скоро схватят нас. Возможно, они уже побывали на том хуторе и узнали, как я напал на жителей, Рос взял их с собой, и вот они уже все вместе ехали по нашим следам, уверенные в том, что скоро убьют меня. А Сигрид будут лапать жадные руки, спускающиеся все ниже по ее спине…

Дни шли, вскоре я перестал высматривать наших преследователей между деревьев. Но страх стал похож на заживающую рану, затаившуюся внутри и не причиняющую уже такой сильной боли. Сигрид начала оттаивать, она стала притягивать меня к себе под шкурами у костра, и в один из вечеров, когда я разжигал костер, она забралась под шкуру и протянула руку ко мне. Я забрался к ней и уткнулся в ее волосы, моя рука обвилась вокруг ее тонкой талии, спустилась ниже, где разлегся лохматый Фенрир. Я часто думаю, что мой первый сын мог быть зачат в ту ночь, если бы этот пес не мешал нам, забравшись под шкуру.

Вскоре мы выехали на открытую местность. Ветер практически полностью оголил ее, лишь стебли зерновых возвышались над снегом. По одному такому полю бежал мальчик с длинным луком и двумя голубями на поясе. Он окликнул нас на каком-то подобии датского языка, давая понять, что нам следует ехать за ним, там нас накормят жареным мясом, поднесут пиво, а лошадям дадут ячменя. Мы с Сигрид могли обойтись без еды, но наши кони уже слишком долго питались лишь скудными крохами, которые могли раздобыть себе среди мхов и пожухлой травы, и им требовалась еда и отдых.

Мальчик бежал перед нами. У него были волосы длиною до плеч, покрытые инеем, и шапка из беличьего меха. Он старался постоянно держаться впереди нас. Иногда он останавливался, вытирал пот и оборачивался, проверяя свой лук. Вечер выдался холодным, мороз щипал щеки. На таком морозе лук мог треснуть.

Дорога шла прямо, и вскоре вдали мы увидели холм, расположившийся с востока на запад. Подъехав ближе, мы заметили, что на вершине холма было возведено укрепление, мы поняли, что это, должно быть, Даневирки. Не могу сказать, что он представлял собой нечто особенное, холм был не настолько отвесным, чтобы по нему не мог забраться человек, а частокол – не особо высоким. Но за ним поблескивали наконечники стрел, за бруствером находилась стража. Мальчик по-прежнему находился на расстоянии в несколько лошадей, мы приблизились к обитым железом воротам, через которые предстояло пройти каждому, кто собирался попасть в королевство Свейна Вилобородого. Два лица, украшенных окладистыми бородами, покрытыми инеем, глядели на нас сверху, свесившись через ограждение.

Мальчик крикнул, чтобы они открывали ворота, после чего один позвал кого-то, сообщив, что «мальчик Хольгера» привел с собой мужчину и женщину, оба на конях. Толстый короткий палец показывал на нас, и бородач спросил, откуда мы и куда направляемся. Я сначала не понял, что он сказал, хотя он и говорил по-датски, но держался очень холодно. Сигрид поняла и прошептала, чтобы я сказал, что я корабел, а она моя жена.

Я так и сделал. К тем двум подошел еще один мужчина, высокий седобородый старик, который принялся разглядывать нас. Он поинтересовался, на какой хутор мы собираемся, ждет ли меня там работа и чьими родственниками мы приходимся.

– Тормуд звали моего отца, – ответил я, и меня неожиданно посетило чувство, что мои планы мести были грандиозной и мужественной затеей, что сделало меня непривычно разговорчивым. – Ни в какой хутор я не направляюсь, я еду к вашему конунгу. У меня важные вести для него.

– Ты можешь передать их через меня, – произнес старик.