Я сел на скамью возле очага, было очень непривычно сидеть здесь в тишине. Ветерок залетал в дом через дымоходы и кружил пепел, он ложился мне на ступни и волосы на лодыжках, легкий как снежинки. Снова я остался один. Я мало что знал о любви между мужчиной и женщиной, лишь строфы из застольных песен и стихов, но от них было мало проку. Я представил ее, уходящую со всеми по тропе в лес. Бурицлав ехал в окружении вендов, йомсвикингов, слуг и рабов, эта разношерстная колонна двигалась среди буковых деревьев.

Послышались шаги на улице, я обернулся и увидел входящего Эйстейна. Он убрал волосы со своего испещренного шрамами лба и выдохнул с облегчением. Эйстейн подошел к своему спальному месту и начал складывать оружие, колчаны со стрелами, какие-то свертки с сушеным мясом и травами; он показал их мне, пояснив, что лекарь оставил их для меня, если мне станет хуже, но теперь я встал на ноги, поэтому беспокоиться не о чем.

Поход сквозь вендские леса – одно из моих самых любимых воспоминаний. Я помню запах сырой земли и тысячи переполненных ручейков, образовавшихся из таящего снега; лесную почву, покрытую ветреницей дубравной, и березовые веточки с только что появившимися листочками, шелестящими на ветру. Я ехал верхом на кобыле в белых яблоках, оставленной Вагном, а Вингур шел рядом со мной. Эйстейн считал, что я мог спокойно ехать на своем подросшем коне, потому что тот уже больше не хромал, хотя и не привык возить кого-то на спине.

Вагн оставил нам кусок шкуры, куда наносил какие-то линии. Это была карта, но она ничего не говорила ни мне, ни Эйстейну. Эйстейн остался, когда йомсвикинги поехали вместе с Бурицлавом, но никто не знал, куда собирался вендский конунг. Так было всегда. О том, что зимы он проводит на Хуторе, знали все, но в другие времена года было сложно сказать, куда он отправится, а Бурицлав чувствовал себя защищенным, находясь в лесу. Когда с полей сходил снег, перед ним стояла другая задача – он часто переезжал, не позволяя врагам объединиться и выступить против него. Шли даже разговоры, что он нашел двух людей, похожих на него как две капли воды, которые тоже держали целый двор в других фортах, чтобы запутать врагов.

Мы с Эйстейном не знали, куда направился Бурицлав, но его можно было легко найти по следам. Вендский конунг и его свита оставили после себя ужасную тропу, когда двигались сквозь этот чудесный лес. Трава и папоротник были примяты, нам часто попадался конский навоз и человеческие испражнения. На ночь лагеря разбивали прямо на земле, все располагалось близко друг к другу, как руны на могильном камне, виднелись следы от костровищ и спальных мест, а на деревьях были обломаны сучья.

Следы расходились лишь на третий день пути из Хутора: появились две широкие тропы, каждая уходила в своем направлении. Мы с Эйстейном принялись искать знаки, которые могли оставить наши собратья по оружию: бусинка, руна, высеченная на дереве, или же стрела, указывающая, в каком направлении они поехали. Но мы ничего похожего не нашли, нас это навело на мысль, что Бурицлав попросил Вагна разделить свое войско, чтобы запутать врагов, и что через какое-то время следы снова сойдутся.

Мы пошли по следам, которые сворачивали далеко на север. Этот путь нам показался безопаснее, потому что о южных землях нам доводилось слышать много нехороших рассказов. Говорили, что там живут дикари, подобные Владимиру в Киеве, который слыл ужасным и злым человеком. Эйстейн также слышал о всадниках в тех краях, которые появлялись с равнинных земель на востоке, у которых не росли бороды, и, насколько он знал, это оттого, что они ели своих врагов. Как дикие звери они рвали зубами плоть убитых, и если бы у них были бороды, как у всех людей, то им было бы неудобно это делать. Эйстейн также узнал от лекаря, что тот принадлежал племени, живущему в этих лесах. Если нам понадобится их поддержка, то нам надобно накормить и напоить их, иначе они вызовут гномов и те утащат нас под землю, пока мы будем спать.

Было видно, как сильно беспокоился Эйстейн из-за гномов, меня же они мало волновали, мне не давала покоя мысль, что деверь мог сделать с Сигрид. Вечерами, когда я ложился спать, перед моими глазами всплывала одна и та же картина, как он стоит под стрехой и хватает ее за руку, но меня нет рядом. Он тащит ее в длинный дом, в полутьму, другие рабы отворачиваются в то время, как он пристает к ней. Эти мысли изводили меня, и я очень жалел, что не убил его в тот раз.

Я был тогда молод и многого не понимал. А поскольку я был йомсвикингом и меня боялись обычные люди, такие, как венды в Вейтскуге или на Хуторе, то к чинимой мной жестокости относился легко. Не было ничего удивительного в том, что я стал таким, ведь Крестьянин учил меня, что я должен рубить, колоть, бить и убивать без малейшего сожаления, поэтому меня и кормили, поэтому я и звался йомсвикингом. Деверь Сигрид в моих мыслях уже умер, я представлял, как дождусь его в темноте за углом дома, закрою ему рот рукой, нанесу один удар между ребер, и с ним будет покончено.

Мы добрались до реки. Эйстейн был уверен, что это Одер, ведь река была широкой, сине-зеленого цвета. По правде говоря, на тот момент мы не понимали, в каком направлении мы движемся, внутри леса следы снова расходились два или три раза, но я был уверен, что река текла к морю, как все реки. Продолжая двигаться по течению, мы точно не заходили бы в глубь страны.

В первый день, когда мы оказались у реки, нам пришлось убить оленя. Самец с ветвистыми рогами мог бы стать украшением стада любого хёвдинга. Эйстейн считал, что наше путешествие по лесу было угодно Уллю, потому что он даровал нам такую удачу на охоте, но я не видел в этом никакого счастья. Я бы никогда не убил такого оленя, этот красавец сам был хёвдингом леса, он не причинил мне никакого вреда. Я смог выстрелить в него из лука только потому, что заметил торчащую из его тела стрелу. Она пронзила насквозь его шею, и я не понимал, как олень еще держался на ногах. Когда моя стрела попала ему в грудь, он выдохнул, как будто был рад закончившемуся мучению, его ноги подкосились, и он упал.

Мы досыта наелись в тот вечер, а на следующий день разделали тушу и коптили мясо. Сняли шкуру и рога, завернули их и погрузили на наших лошадей.

Я хорошо помню, как мы бок о бок ехали с Эйстейном по высокой траве вдоль реки. Считается, что тому, кто работает в конюшне, лошади или надоедают, или становятся страстью на всю жизнь. Мы с Эйстейном принадлежали ко второму типу людей, последние дни мы много говорили о лошадях, пробираясь сквозь лес. В тот день мы обсуждали, какой бы породы были наши лошади, если бы мы были богатыми людьми и сами могли выбирать. Естественно, мы мало что знали о породах на юге и востоке, тех лошадях, стоивших немало золота, которых привозили на продажу чернокожие люди, зато мы слышали о лошадях в Исландии, выведенных специально для проживания в трудных погодных условиях и для перевозки тяжелого груза, и тяжелых боевых конях в Валланде на юге от английского канала. Эйстейн считал, что здесь, во внутренней части страны, водились стада диких лошадей, он прищуривался вглядываясь между стволов деревьев, в надежде увидеть их. Но вскоре Эйстейн остановился и показал на поляну, появившуюся перед нами, на которой расположились несколько домов и башня, сооруженная из бревен.

Мы добрались до местечка под названием, по-вендски обозначавшим мелководье. Имя было подходящим, потому что тут были видны несколько землянок, пара длинных домов и башня за мелководьем. Мы не стали сразу въезжать в поселение, укрытые деревьями, мы сидели в седлах и рассматривали его. Казалось, что там нам ничего не угрожало. На берегу мы увидели бревенчатую пристань, возле которой была пришвартована большая шнека. Пара голых ребятишек с ведерками в руках собирала моллюсков на берегу, раздавался привычный стук кузнечного молота, лаяли собаки, смеялись какие-то люди.

Мы въехали в поселение, передо мной в седле сидел Фенрир, так как мы боялись, что он ввяжется в драку с местными псами. Эйстейн считал, что мы могли продать здесь рога, а заодно и спросить, куда направился Бурицлав.

Сначала мы решили отправиться к кузнецу, потому что обычно они знают о таких вещах. Проезжающие заглядывают в кузницу, и торговцы, и воины, так что если бы войско Бурицлава или йомсвикинги были здесь, то он наверняка знал об этом.

Кузница располагалась на краю леса и напомнила мне верфь в Каупанге. Здесь лежала уже готовая килевая балка. Штевни и борт на десять человек были обшиты внакрой, а под односкатной крышей стоял кузнец и отбивал раскаленные докрасна гвозди. Но мы были не одни в кузнице, еще двое парней стояли под крышей, по их внешности мы поняли, что они с севера. У них были светлые волосы и бороды, и у обоих висели топоры на поясах. Накидки на них были наброшены наискось, как будто они прикрывали свое оружие, но я заметил, как у обоих поблескивало лезвие. Это были не просто мужчины, это были воины.

Когда мы с Эйстейном скакали к кузнице, они повернулись в нашу сторону. Кузнецом оказался широкоплечий жилистый мужчина с бородой, заканчивающейся сразу под подбородком, с маленькими, как у свиньи, глазками. Он быстро взглянул на нас, подошел к очагу и положил гвозди на угли.

Разговор, который состоялся тогда, был очень странным. Поскольку Эйстейн был старше меня, он и повел его, но он не был скальдом, как Хальвар, у него совершенно не было дара речи. Хотя звучит, конечно, странно, ведь ни венды не понимали нас, ни мы – вендов. Эйстейн кашлянул и произнес лишь: «Бурицлав?» – оглядываясь по сторонам, как будто искал кого-то.

Кузнец что-то буркнул и показал на двух чужаков. Один из них сделал пару шагов в нашу сторону, засунув руки за широкий кожаный пояс. На нем была голубая куртка с красиво вышитыми рукавами и серебряная застежка на накидке.