27

Посланники

В тот год, когда мы прибыли в Вейтскуг и несли службу у вендского конунга, у христиан шел 996 год после Рождества Христова. Мне было шестнадцать лет, и среди йомсвикингов я считался хорошим воином. То, что теперь я находился в родстве с Вагном, улучшило мое положение. В случае смерти Вагна, за отсутствием других желающих занять место хёвдинга, оно переходило ко мне как к единственному ближайшему родственнику по мужской линии.

Мы пробыли в Вейтскуге все лето, когда деревья начали ронять листву, Бурицлав со своим войском, рабами, женами и детьми уехал, а мы, йомсвикинги, остались. Зима в стране вендов могла быть очень суровой, и я подумал, что он хочет провести зиму поближе к морю, потому что там даже самые холодные зимы переносились легче. Но Бурицлав с самого детства проводил зимы на хуторе, расположенном глубоко в вендских лесах, и собирался так делать до конца своей жизни. Хутор располагался в восемнадцати днях езды от Вейтскуга и по большому счету представлял собой несколько роскошных домов с резными углами и рядом таких длинных скамей, что у человека сбивалось дыхание, когда он бежал от одного конца ряда до другого. Палаты были больше, чем в Вейтскуге, здесь располагался скотный двор с коровами и откормленными свиньями, во всем проглядывал такой достаток, который мне раньше не доводилось видеть. Бурицлав страстно любил охоту на санях, и в ту зиму он больше пропадал на охоте, чем находился на хуторе. Йомсвикингам это место не нравилось, потому что вокруг этих огромных палат и откормленных свиней не было никакого ограждения и всего в полете стрелы от строений враги уже могли укрыться среди деревьев. Аслак отдал приказ нести вахту и днем и ночью. Обязанность, которую исполняли все и ненавидели всей душой, потому что больше никогда в жизни мы не встречали настолько холодных ночей, как в этой местности.

Именно на Хуторе, как мы называли это место, я узнал, что Свейн Вилобородый прекрасно знал о планах Сигвальди напасть на Йомсборг. Именно он дал Сигвальди корабли, но он так делал и раньше, позволяя Сигвальди ходить с грабежами на запад и привозить с собой рабов. Именно люди Сигвальди, как я теперь знал из рассказа Сигрид, пришли туда, где она жила с мужем и его родственниками. Именно он, после того как хутор был разбит и разграблен, ходил среди рядов выживших и решал, кого убить, а кого взять в рабство. На борту судна она услышала о их планируемом походе в Йомсборг, чтобы захватить город и лишить Вагна головы, и сам Один был на их стороне. Сигвальди также жаловался на то, что Свейн Вилобородый не горел желанием прогнать Вагна, потому что датскому конунгу было на руку то, что Вагн и его люди находились между ним и Бурицлавом в качестве защиты в случае войны с вендами. Поэтому Сигвальди не поделился со Свейном своими планами захватить Йомсборг, и тот узнал об этом, лишь когда дело уже было сделано. Как только я услышал рассказ Сигрид, сразу же пошел к Вагну, чтобы рассказать все ему. Вагн сидел в залах Бурицлава и помешивал что-то в чане на огне, он кивал, слушая мой рассказ, и в конце пробормотал, что, скорее всего, так и было. Свейн не хотел, чтобы Йомсборг сожгли, он знал, что без него Бурицлав станет могущественнее. Но Сигвальди… Он вел себя как бешеный пес.

В ту зиму тоска по брату снедала меня. Если бы я только взял его с собой вместо того, чтобы оставить в тот день на корабле, мы были бы по-прежнему вместе. Эйстейн, Токи и все остальные в длинном доме видели, что меня что-то гнетет, в один из вечеров Эйстейн поинтересовался, не из-за рабыни ли я так убиваюсь. Я покачал головой и поделился, что продолжаю винить себя в том, что моего брата теперь нет с нами. Но Эйстейн понимал, что дело было не только в брате, что я горевал по нему и раньше, но теперь мои мысли были еще заняты и Сигрид. Было невыносимо знать, что она рабыня и принадлежит Бурицлаву. Вечерами я размышлял над словами Сигрид, которые она произнесла в ночь родов Торгунны, о том, что мне следовало бежать вместе с ней. Но куда бы мы отправились? Я уже много где побывал: от Вика до островов на западе, потом на западе Норвегии и, наконец, на юге, в Йомсборге, но мне не повстречалось ни одного места, где мы с Сигрид могли бы чувствовать себя в безопасности. Когда я над этим размышлял, в Хутор въехала вереница вендов на конных санях; была самая темная ночь в том году. То прибыли торговцы с повозками, полными шкур горностая, медвежьего жира и шелка, все это они привезли на продажу Бурицлаву. С собой они принесли новости с севера. Темнобородые не рискнули сами рассказать все вендскому конунгу, они расположились в общем доме, где я жил, и после пары кружек пива один из приезжих поднялся, почесал свою бороду и рассказал, что в Ютландии он слышал о Тюри, дочери Харальда, сбежавшей в Норвегию, жившей теперь с Олавом, Вороньей Костью, и родившей ему сына. Мальчик не прожил долго, поговаривали, что Свейн отправил к ним раба, который и отравил малыша. Свейн ненавидел Олава. Олав предал его, перейдя на сторону Этельреда, и то, что у него родился ребенок от сестры Свейна, стало последней каплей. Если верить слухам, он послал весть Эйрику Братоубийце, самому могущественному сыну Хакона ярла, и они договорились, что Свейн поможет Эйрику убить Олава со всеми его людьми.

Я все чаще думал о Сигрид и о том, что она просила взять ее с собой, но так и не решался на побег. Может, это было и к лучшему. Бурицлав был хорошим человеком, Сигрид могла бы рассказать, что слухи о новой женщине в его постели каждую ночь – лишь выдумки, потому что Бурицлав смотрел только на своих жен, не обращая внимания на других женщин. Она и другие рабыни жили спокойно, никто их не домогался. Она выполняла свои обязанности, как и все мы, ела за общим столом в длинном доме, где жили все рабы, и не жаловалась. Но мысль, что Бурицлав распоряжался ее жизнью, что при желании он мог затащить ее к себе в постель, была невыносима.

Подобные мысли могут сломить мужчину. Возможно, именно из-за этих мыслей ранней весной 997 года у меня сильно разболелась грудь. Мы по-прежнему жили на Хуторе, но поговаривали, что Бурицлав скоро собирается в путь, потому что здесь он проводит лишь зимы. Эйстейну не нравился мой кашель, он просил меня, чтобы я полежал в тепле, чтобы поправиться, но я продолжал заниматься лошадьми на конюшне, мыл и чистил скребницей копыта, набивал подковы, как делал это и раньше. Так я проходил полмесяца, пока в один из дней не произошла драка. Вышло так, что я стоял между стойлами, подковывая одну из лошадей Бурицлава, в открытое окно мне была видна Сигрид, сидевшая под стрехой и прявшая шерсть. Я обратил внимание на то, как один из рабов, с черной окладистой бородой, подошел к ней, схватил за руку, так что веретено упало на землю. Что мне еще оставалось делать, как не бежать к ней? Чернобородый что-то прорычал мне на своем языке, не отпуская Сигрид. Я всегда носил топор на поясе; я выхватил его и ударил того по лбу топорищем. Тогда он ее отпустил, но замахнулся и попал мне в челюсть, я упал на колени, но смог ударить его сзади по коленям топором и повалил на спину. Я набросился на него и приставил лезвие топора к его горлу.

Я бы убил его тогда, если ли бы не крики Сигрид и ее мольба, чтобы я сохранил ему жизнь, отпустив его. Я не мог этого понять, но у меня начался приступ кашля, чернобородому удалось высвободиться и ударить меня, попав в лоб.

Следующее, что я помнил, это потолочные балки в зале Бурицлава, под которыми порхали маленькие птички, и одна нагадила мне на грудь. Я почувствовал, что Фенрир находится рядом, увидел Бурицлава, стоявшего рядом со мной и выглядевшего очень озабоченным. Он поглаживал себя по своей остроконечной бородке и хмыкал: «Хм… Хм…» Потом ушел.

Я лежал на скамье, в то время как Бурицлав восседал на своем троне у очага. Там был еще Вагн и старый толмач, но никого больше я не видел. Эти двое пили из своих кружек и о чем-то тихо разговаривали. Вагн мельком взглянул на меня и покачал головой.

Вечером я узнал, о чем эти двое говорили. Эйстейн и Токи пришли ко мне и сказали, что Бурицлав решил оставить меня в своем зале, пока я не поправлюсь, потому что после драки послушали мою грудь, расслышав клокочущие звуки. Но мне нечего было бояться, считал Токи, так как Бурицлав знал лекаря, жившего в лесу, его уже пригласили ко мне. Когда я спросил, буду ли наказан, они не поняли, что я имею в виду. Почему Бурицлав должен наказать меня? Любой может заболеть.

Сигрид пришла ко мне позднее в тот же вечер. Между двумя балками повесили занавес, отгородив меня в зале, потому что Бурицлав с его людьми могли засиживаться подолгу по ночам. Она сначала постояла возле края моей кровати, потом повернулась вполоборота к залу, столам и людям, сидевшим за ними.

– Я думаю, никто не видел, – проговорила она, глядя на сидящих. Затем она села на краешек кровати и положила свою руку мне на грудь. – Но тебе надо быть осторожным, понимаешь? Не дай им узнать… Не говори ничего. Никому.

И она рассказала мне, что это был ее деверь. Его звали Осин, и он был среди немногочисленных выживших, но я должен был молчать об этом. Рабов, находившихся в родстве, разлучали. Никто не видел драки, а Осин пока спрятался в доме для рабов. Вместе с одной из женщин-рабынь Сигрид смогла пройти в зал, там она рассказала толмачу, что увидела, как я упал и потерял сознание после приступа кашля.

– Но этот мужчина схватил тебя? – сказал я. – Зачем он это сделал?

Сигрид убрала свою руку с моей груди, ее длинные рыжие волосы свесились через плечо и спрятали ее лицо от меня. Она встала и ушла.

Не зря говорят, что, если больной человек долго ходит на ногах, он заболевает сильнее, когда оказывается в постели. Так произошло и со мной, в ту ночь мне стало хуже, последнее, что я помню, это то, как лежу в кровати и мерзну. Кто-то стоит рядом, сначала я подумал, что это Бьёрн; я протягиваю руку и хочу дотронуться до него, но в масляной лампе вспыхивает свет. Одетый в шубу из многочисленных зайцев и белок, он стоит там и исподлобья смотрит на меня. На его маленьком морщинистом лице нет ни бороды, ни усов, и голова его лысая. У него острые зубы, белый, ничего не видящий глаз и ногти, похожие на когти, – я понял, что это лекарь.

Фигура, высветившаяся на короткий момент и появившаяся как будто из-под земли или даже из самого Йотунхейма, – единственное, что я помню. Потом мне сказали, что в ту ночь у меня был жар, скорее всего, я проходил с температурой уже пару дней до этого. Лекарь сидел рядом со мной, держа отвар из трав и корней, собранных на этой мерзлой земле, окруженный духами и предками, общающийся с богами, имен которых я даже не слышал ни разу в жизни, многие тогда думали, что нить моей жизни скоро должна прерваться. Но несмотря на то, что лихорадка, свалившая меня в Вейтскуге, была сильной, она не смогла меня побороть, в один день я проснулся и почувствовал легкий ветерок на своем лице, попадавший в зал из дымовых отверстий. Увидел занавес, колышущийся на сквозняке, перевернулся на бок, закашлялся, и из меня вышло много мокроты зеленого цвета, после этого мне сразу стало намного легче, а в кровать запрыгнул Фенрир и прижался ко мне. Я лежал в кровати и прислушивался к тишине, царившей в зале.

Прошло еще немного времени, и я уже стоял во дворе, подстриженный, в одних штанах. Я не увидел ни йомсвикингов, ни рабов. В длинных домах, где мы жили, теперь было пусто и прибрано, а угли в очаге давно остыли. Я нашел свой лук, два топора и сакс, все мои вещи лежали на своих местах, но ни Вагна, ни его людей, ни Бурицлава с дружиной не было, все покинули Хутор.