После долгих споров, собравшись в Кремлевском дворце, бояре обратились к народу с Красного крыльца с призывом присягнуть Думе и установить в стране боярское правление. Особым красноречием отличился тогда именно Василий Щелкалов, убеждавший народ в том, что присяга царице Ирине Годуновой утратила силу и единственный выход из создавшейся ситуации — целовать крест боярам [110, с. 92].
Увидев, что Сапега и Щелкалов обменялись взглядами, Борис почуял недоброе. Не успел Сапега покинуть столицу, как Василий Щелкалов был отстранен от всех государственных дел. Борис был прав, ум и чутье не подвели его и в этот раз: против него готовился заговор. Как отмечает очевидец событий, когда в 1600 году до Годунова дошли слухи, будто царевич Дмитрий Иванович жив, великий князь целыми днями только и делал, что пытал да издевался [99, с. 264].
Льва Сапегу продержали после прощального обеда в Москве еще несколько месяцев, до августа. Домой он уехал крайне ожесточившись. Ясновельможного утешало лишь то, что Борис остался почти без союзников: споры со Швецией из-за Ливонии никогда не позволят этим государствам иметь прочный мир, тайный союз Московии с валашским государем разрушен победами войска Речи Посполитой, от Вечного мира с Королевством Польским и Великим княжеством Борис отказался сам, турецкий султан и крымский хан — давние враги Московии…
Надо сказать, что сама по себе идея «вечного мира» была не нова. Она зародилась давно и, пожалуй, до сих пор не дает покоя некоторым сторонникам славянского союза. Проект, инициатором которого выступил Лев Сапега, преследовал несколько целей: заключение прочного мира, избрание в перспективе единого правителя трех государств — Королевства Польского, ВКЛ и Московии, — а следовательно, создание сильного союза, который не только смог бы противодействовать османской агрессии, но и занял бы доминирующее положение в Старом свете. Однако вместо вечного мира был подписан всего лишь мир двадцатилетний.
Белорусскими исследователями, как уже отмечалось, такой мир расценивается как победа. В какой-то степени это действительно так, ведь на тот момент Сигизмунд Ваза, являвшийся и наследственным королем шведским, был лишен короны на родине своим дядей. Поэтому своевременное заключение Сапегой мира избавляло Речь Посполитую от перспективы войны на два фронта. Но если такая цель и ставилась, это была программа-минимум. Она была выполнена, но удовлетворения Сапеге не принесла. В связи с этим более правильным представляется мнение Э. Радзинского: великий канцлер ВКЛ переговоры проиграл [108, с. 97]. Однако дадим слово самому ясновельможному: «Птичку хотя в золотую клетку посади, да маком и сахаром ее корми, а свободы и мира видеть не давай, то ей все нет: так и человек, находясь в неволе, что и не надо вынужден делать. Я к вашему великому князю Борису приходил от короля в послах и был задержан на долгое время, бояре требовали от меня перемирие на больший срок силою» [124, с. 108]. Однако ни вечного мира, ни славянского диктата в Европе не получилось. А ставка на это делалась — многое о том свидетельствует. Надежды на это посольство были велики. И доказательств тому немало.
Во-первых, посольство возглавил лично великий канцлер. Для дипломатической практики того времени — исключение, а не правило, чтобы один из высших чиновников, а тем более руководитель внешнеполитической службы, лично отправился на переговоры в мирное время. В истории ВКЛ таких прецедентов и вовсе не было. Для сравнения вспомним: на переговоры с Иваном Грозным тот же Сапега ехал, будучи великим писарем государственной канцелярии ВКЛ.
Во-вторых, количественный состав посольства говорит об основательной подготовке. Не считая «штаба», в который входили еще два посла, а также князь Друцкий — Соколинский, витебский воевода Иван Сапега, усвятский староста Андрей Воропай, одной охраны и прислуги было более тысячи человек.
В-третьих, одним из послов и секретарем посольства был назначен Илья Пельгримовский, отличавшийся поэтическими склонностями. Он должен был запечатлеть в стихах на польском, старобелорусском и латинском языках дипломатический успех. Великое дело нужно воспеть надлежащим образом, чтобы не только в Речи Посполитой, но и во всей Европе узнали об этом событии. Видимо, Пельгримовскому Сапега отводил роль Н. Гусовского, а его «Диариуш» должен был стать новой «Песней о зубре».
Одни из лучших умов своего времени — Лев Сапега и Борис Годунов, люди, сделавшие себя сами, не смогли договориться по той простой причине, что перед ними стояли не то что диаметрально противоположные, а, точнее будет сказать, взаимоисключающие цели. Каждый мечтал, прежде всего, о величии и мощи собственной страны и собственного рода, компромисса не предполагалось.
Годунов считал, что он добился большего: поставил во главе государства новую «просвещенную» династию, дал покой и мир подданным, и всеми доступными средствами старался закрепить это положение. Не знал тогда еще русский царь, что его судьба, как и судьба его семьи, уже в руках быстро набирающего силу ясновельможного пана Сапеги, который пока только разрабатывает способы полного контроля над Московией. Великое посольство и переговоры 1600–1601 годов избавили Сапегу от иллюзий. Ему пришлось отказаться от мысли, что восточную проблему можно решить мирным путем.
Нет смысла детально анализировать статьи Вечного мира. В свое время о нем подробно рассказывали как российские, так и польские историки. Некоторые исследователи просто поражались утопичности этого плана. По большому счету, он был всего лишь красивой мечтой.
Скорее всего, ясновельможному нужно было потянуть время, чтобы подольше оставаться на территории Московии. Возможно, именно поэтому количество статей было таким большим. Вообще, поведение Сапеги в ходе переговоров в очередной раз можно сравнить с поведением льва и лиса. Подобно льву Сапега хотел вцепиться в горло Московии и с одного броска задушить ее, но сил для этого не хватало, поэтому, как лис, он был вынужден хитрить и искать компромисса. За время нахождения в Московии ему было важно решить те секретные вопросы, ради которых он сюда и прибыл. Так что статьи мирного договора — это, по всей вероятности, только ширма, прикрытие, не имеющее никакого отношения к истинным целям Льва Сапеги. Возможно, чтобы вышеизложенные соображения могли стать постулатами, эту тему нужно изучить более основательно, и это дело будущих времен.
Противоречия между странами и амбициями Сапеги и Годунова были настолько глубоки, что не имело смысла обсуждать договор в том виде, в котором его предложил Лев Сапега. Речь должна была скорее идти о том, какое государство выживет, а какое погибнет.
Итак, переговоры 1600–1601 годов были сорваны, и это существенно повлияло на дальнейшую судьбу трех соседних государств. Сапеге ничего не оставалось, как склонить голову перед мудростью древнего Рима: если хочешь мира — готовься к войне.
Глава 5.3. Крестный отец Смуты
Кто стал инициатором этой авантюры — сам Лжедмитрий или некто, искусно подготовивший его и заботливо выдрессировавший? Эта загадка терзает многих исследователей. В истории с самозванцами мы имеем яркий пример того, что сама интрига гораздо более известна, чем ее автор. В принципе, на вопрос об авторстве самозванческой интриги с Лжедмитрием I ответы попытались дать еще в XVII столетии. Но время от времени эта тема снова поднимается в научных публикациях.
В ХIХ веке свой взгляд на авторство интриги с самозванцами высказал известный российский историк Сергей Соловьев. Кем же был подставлен самозванец? Кто уверил его в том, что он царевич Дмитрий? Кому было полезно, нужно появление самозванца? Оно было полезным для Речи Посполитой. Лжедмитрий пришел отсюда, значит, он мог быть подставлен правительством Речи Посполитой. Кого же мы должны понимать под правительством Речи Посполитой? Короля Сигизмунда? Но характер последнего дает ли нам право приписать ему подобный план для возбуждения смуты в Московском государстве? И осторожное, трусливое поведение в начале деятельности самозванца дают ли основания видеть в короле главного виновника дела? План придуман кем-нибудь из нобилей Речи Посполитой? Называют Льва Сапегу, канцлера литовского. Сапега два раза был в Москве послом: один раз — при царе Федоре, другой — при Борисе, и в последний раз приехал из Москвы настроенным против царя. Когда самозванец появился у князя Вишневецкого, то Петровский, беглый московит, слуга Сапеги, первым прибыл к Вишневецкому, признал Отрепьева за царевича и назвал приметы: бородавки на лице и одна рука короче другой. Потом Сапега становится сторонником планов Сигизмунда против Москвы, злейшим врагом нового царя Михаила, восшествие которого на престол разрушало его планы. Во время царствования Михаила, до самой смерти своей, держит под рукой, наизготове, самозванца, несчастного Лубу, как устройство для смуты в Москве. Интересно, что и наш исследователь злобу поляков и грабеж, учиненный ими в Московском государстве, связывает с тем, что Лев Сапега и члены посольства видели в Москве большое иностранное войско. Наконец, некоторые сообщают, что после битвы под Добрыничами самозванец издал манифест, в котором между прочим говорил, что был в Москве при посольстве Льва Сапеги. Манифеста этого, однако, не сохранилось. Как бы там ни было, если подозревать кого-то из польских нобилей в подстановке самозванца, то прежде всего подозрение должно падать на Льва Сапегу [123, с. 392].
Это мнение является своего рода отправной точкой, отталкиваясь от которой, можно проследить ход мыслей автора «Истории России с древнейших времен». Надо сказать, что С. Соловьев привел только часть доводов, позволяющих говорить о Сапеге как об авторе самозванческой интриги, но доводов весьма убедительных.
Во-первых, безусловно, Сапега как дипломат, который дважды посещал Московию, гораздо лучше других знал состояние дел в этой закрытой для иностранцев стране. Понятно, что были у него там не только враги, но и друзья. Как минимум часть оппозиционно настроенной знати и служивого дворянства (например, дьяки Щелкаловы, князья Шуйские, Богдан Бельский) могли иметь интерес, который совпадал с настроениями самого Сапеги.
Во-вторых, как уже отмечалось, потерпев фиаско в мирных переговорах 1600–1601 годов, Лев Сапега был разгневан на московского царя и, без сомнений, жаждал реванша.