В своем письме к Сигизмунду Лев Сапега сообщал: «Герцог Карл уже вступил в союз с королем Дании. И если из-за небрежности поляков и литвинов он соединится еще и с Московией (а такую возможность тоже надо учитывать), что тогда будем делать? Ведь мы все это считаем незначительным и не заслуживающим внимания?» [71, с. 390, 391] (пер. наш — Л. Д.).

Опасения Льва Сапеги полностью оправдались, ибо посольства Речи Посполитой и Швеции прибыли в Москву практически одновременно, на самую малость канцлер ВКЛ опередил шведскую сторону. Однако московские власти демонстративно провезли шведских послов с почетным эскортом мимо дома, где расположилась делегация Речи Посполитой [52, с. 53].

Немало сетовал Сапега на легкомыслие короля Сигизмунда Вазы, который из-за своей гордыни сорвал предварительные переговоры с московскими послами. Православная шляхта ВКЛ тоже беспокоилась и просила панов радных рассмотреть отношения с Московией на ближайших сеймиках.

У Сигизмунда Вазы был свой резон, когда он не стал слушать московских послов. На тот момент он был не только королем польским, великим князем литовском, русским и жемойтским. В его титуле имелось еще одно очень важное дополнение — наследственный принц шведский. После смерти отца он намеревался завладеть третьей короной, и мирное соглашение с Московией ему было совершенно ни к чему. Король не был заинтересован в конкретном плане Вечного мира, который продвигал Сапега. Но, как бывает, жизнь иногда вносит свои коррективы. Вот и в этом случае Сигизмунд Ваза был лишен наследственного шведского престола в пользу его дяди — герцога Карла. И только тогда, когда Карл взял Финляндию и шведская армия появилась на землях Эстонии, а валашский государь Михай захватил Семиградье и стало известно о его тайных договоренностях с московским царем, Сигизмунд спохватился. Он попросил Сапегу ускорить подготовку проекта мирного договора с Москвой.

Однако Сапега пошел дальше простого желания своего государя Сигизмунда заключить мирный договор на определенное время, который должен был снять с повестки дня вопрос о возможности военных действий против Речи Посполитой одновременно со стороны Швеции и Московии. Он разработал программу — свыше двух десятков статей — постепенного сближения и объединения трех стран в одну.

Текст Вечного мира был представлен на утверждение общему сейму Речи Посполитой, который проходил в Варшаве. Тем не менее представители Королевства Польского заявили, что положение Речи Посполитой не настолько тяжелое, чтобы просить мира с Московией. Идея Вечного мира польскую сторону тоже не устраивала: согласившись на него, Речь Посполитая потеряла бы действенный рычаг против ВКЛ, которым была военная угроза со стороны Московии. Этим рычагом Королевство Польское пользовалась с большим успехом, чтобы как можно больше прибрать к своим рукам. Именно по этой схеме была навязана Люблинская уния, в результате чего Княжество утратило значительную часть своих земель. В попытке Льва Сапеги заключить Вечный мир с Москвой поляки узрели желание навсегда вырвать Княжество из их рук. Представители Королевства Польского сразу заупрямились. Однако литвины решительно потребовали назначить посольство. Сапега провел надлежащую работу, чтобы вызвать одобрение короля, со стороны ВКЛ и ее состоятельных граждан великому князю была обещана финансовая поддержка в войне за наследственную шведскую корону.

В результате чрезвычайные полномочия на подписание Вечного мира Сапега получил. С этого момента судьба трех стран, как ему казалось, находилась в его руках. Как он мечтал об этом! Теперь дело было за ним…

Статный красавец, непревзойденный мастер многоходовой интриги, большой знаток человеческой натуры, Сапега искусно находил компромиссы, всегда поддерживал друзей, умело склонял на свою сторону колеблющихся — и выигрывал у противника. Мало кто из политиков ВКЛ так виртуозно использовал преднамеренный обман, пропаганду или грубую силу. Он легко приспосабливался к различным ситуациям и вживался в разные роли — то человека бесхитростного и простодушного, то хитроумного, жесткого, рассудительного, то сдержанного и величественного… Порою Сапега якобы отказывался от своих планов, на самом деле всего лишь ожидая подходящего момента. Он умело скрывал свои истинные намерения. Дипломатической ловкости ясновельможному было не занимать. Немало способствовали его успеху как дипломата и другие качества. Сапега считался одним из лучших ораторов страны: острота и блеск его ума вызывали восхищение, а все его шутки были к месту. Но самое главное, он всегда оставался верен самому себе и своим идеям…

Все предыдущие попытки подписать Вечный мир терпели крах, и ясновельможный пан Сапега понимал: только чудо может заставить Московию принять этот союз. Несмотря на славу великого мастера политической игры, Сапега готовился к переговорам основательно. Еще бы! Ведь они должны были сильно изменить карту Европы. 27 сентября вместе с представителями Королевства Польского и ВКЛ: Станиславом Варшицким, каштеляном варшавским, Ильей Пельгримовским, писарем ВКЛ, Андреем Воропаем, оршанским земским судьей, Иваном Сапегой, витебским воеводой, — он выехал в направлении Москвы. Путешествие к столице восточной деспотии заняло целых три недели — слишком многочисленным было посольство: около двухсот конских упряжек везли имущество и продовольствие, одной охраны и обслуги было более тысячи человек.

Встречать посольство велено было торжественно, поэтому местные воеводы крайне уважительно принимали Сапегу, всячески стараясь угождать послам. Путешествуя по родной земле, захваченной врагом, пытливый канцлер старался как можно больше узнать и увидеть все своими глазами. Он заходил в православные церкви, внимательно осматривал крепостные укрепления в Смоленске, беседовал с горожанами, выясняя, какие настроения царят в народе. Тоскливо сжималось сердце канцлера, когда проезжал он через поместья, некогда принадлежавшие его роду. В прошлый раз он был лишен такой возможности, поэтому сейчас каждый удобный случай использовал с максимальной пользой. Неторопливо пройтись по родной землице, вдыхая тот самый воздух, которым дышали предки, осмотреть бывшие владения, поговорить с простым людом — наверное, Сапега чувствовал удовлетворение.

Однако его мысли были тревожными. После смерти короля польского и великого князя литовского Сигизмунда II Августа и пресечения династии Ягеллонов в Речи Посполитой одним из кандидатов на престол рассматривался Иван Грозный. Главным условием согласия на свое избрание московский князь ставил уступку Речью Посполитой Ливонии (Прибалтики) в пользу Московии. Причем в качестве компенсации он предлагал вернуть Полоцк с пригородами. Однако 20 ноября 1572 года ситуация круто изменилась, император Священной римской империи Максимилиан II заключил с Иваном Грозным соглашение. Согласно нему все этнические польские земли (Великая Польша, Мазовия, Куявия, Силезия) должны были отойти к империи, а к Москве — Ливония (Прибалтика), а также Великое княжество Литовское со всеми его владениями — то есть с этнической Литвой, Беларусью, Подляшьем, Украиной. От себя добавим, что это был своего рода пакт Молотова — Риббентропа, но подписанный еще в XVI веке. В свое время одному из самых выдающихся литовских дипломатов Михалу Гарабурде, который симпатизировал Московии, не удалось разорвать этот союз, снять угрозу разделов Речи Посполитой и ликвидации белорусско-литовского государства.

Итоги Люблинской унии, а именно незаконная передача украинских земель под юрисдикцию Королевства Польского, также не давали покоя ясновельможному. В XIII веке галицко-волынское государство стало королевством, а Даниил Галицкий официально короновался с благословения папы римского. У Даниила Галицкого получилось то, что не вышло у великого князя литовского Витовта Великого. Он стал королем, коронованным по всем правилам, и был признан всем миром в своем королевском статусе. Эта галицкая (а точнее, волынская) корона долгое время не давала покоя правителям ВКЛ. Великий князь Витовт не зря проводил съезд европейских монархов именно в Луцком замке, на территории Волыни. Не иначе он собирался выступить правопреемником (наследником) того королевства. Именно на этом основывал свои права называться королем Витовт, поскольку эта территория входила в состав его государства. Нечто схожее усматривается и в действиях московского правителя Ивана Грозного, завоевал царство — можешь смело именоваться царем. Это была обычная для того времени процедура легализации титула. К таким делам относились крайне серьезно. И об этом свидетельствует тот факт, что по итогам Люблинской унии Волынь и в целом Украину оторвали от ВКЛ. Это было сделано в том числе для того, чтобы у ВКЛ не было легальной возможности создать новую местную королевскую династию, параллельную той, которая происходила с территории ВКЛ и короновалась в Кракове. Без Волыни ВКЛ было привязано к Королевству Польскому как курица-наседка к штакетнику и не имело реальных шансов стать полностью независимой страной. Эти тонкости феодального права имели в то время большой вес, ведь изначально все феодальные титулы были привязаны к земле. И в случае Сапег их самые первые родовые земли, от которых шло право на определенное место в феодальной иерархии, оказались в юрисдикции другого государства. Первоначально владения Сапег находились преимущественно на Смоленской земле. Наиболее известные и важные из них — Ельня, Городище, Опаков. Серия войн, начатых Великим княжеством Московским против Великого княжества Литовского принесла успех на смоленском направлении Московскому государству, под контроль которого попала Смоленщина. После войны 1500–1503 годов ВКЛ потеряло Городище и Опаков, а в результате войны 1512–1522 годов к Москве отошла также и Ельня. После утраты своих владений на Смоленской земле Сапеги приобретали новые имения в разных частях Беларуси. Признавать власть московских государей, захвативших их земли, Сапеги не стали, они хранили верность правителям ВКЛ. Эти обстоятельства не могли не оказывать сильное влияние на политические пристрастия и последующие решения, принимаемые Львом Сапегой: родовые земли вернуть, результаты Люблинской унии ликвидировать, самому покорить вершину власти.

Он давно следовал пословице: десять раз отмерь — и то не верь, потому и хотел разузнать все лично, да иначе и нельзя было. Но его неспешность болезненно воспринимали в Москве. Посольство ждали с нетерпением, желая заключить мирный договор [102, с. 57]. Хотя, как показывают дальнейшие события, вопреки мнению хрониста нетерпение было обусловлено желанием не столько подписать договор, сколько упрятать членов посольства скорейшим образом за высокий забор посольского двора, тем самым исключив их контакты с населением.

И вот 16 ноября посольство, с обычной для таких случаев торжественностью, въехало в Москву. Как и следовало ожидать, на другой день начались неприятности. Гостеприимства московитов хватило только на время пути, а потом, по обычаю, послов держали в чрезвычайно строгом заключении. О свободном перемещении по столице, встречах с подданными или взаимных консультациях без разрешения Бориса не могло быть и речи.

Как всегда, московское правительство считало, что хороший враг — это мертвый враг, а если нет, то хотя бы должным образом подготовленный к переговорам старыми московскими способами. Отсюда — высокий забор, запрет на передвижение, усиленная охрана. Все это Сапега уже проходил во время первого посещения Москвы. Более всего задевало подчеркнутое равнодушие Бориса к переговорам. Церемонию представления послов монарху откладывали со дня на день. И хотя Борис сразу поинтересовался подарками — очень уж падок он был до них, — порадовать себя новыми чудесами западной цивилизации он не смог. По одной версии, ему помешала рана на большом пальце ноги, по другой — болен он был чрезвычайно, даже поговаривали о скорой смерти. Но, в любом случае, неопределенность и неизвестность угнетала больше ожидания.

Ровно через месяц после приезда в Москву рядом с посольским двором случился большой пожар: дотла сгорело несколько домов. Члены посольства немало оробели. Сапега был вынужден заявить резкий протест такому пренебрежительному отношению властей к безопасности посольства: «Если нас будут держать в такой тесноте, то нам придется иначе распорядиться и подумать о себе самим, так как во всех углах положили солому, упаси боже, снова пожар: не только имущества не спасем, хорошо, если сами успеем убежать» [123, с. 350].

Не по душе пришлись резкие слова ясновельможного пана московскому приставу. Он сообщил о крайнем раздражении Сапеги. Через десять дней, 26 декабря, Борис Федорович принял послов.