Прав Э. Радзинский, утверждавший, что договоренность о совместных действиях с московскими боярами против Б. Годунова была достигнута, когда стала явной тщетность переговоров в 1600 году. Но сама идея интриги появилась несколько раньше. Как уже подчеркивалось, среди членов Великого посольства находился и тот, кто скоро будет носить титул императора Дмитрия Ивановича. По всей вероятности, точкой отсчета следует считать вторую половину — конец 1580-х — середину 1590-х годов, когда в условиях абсолютной секретности канцлер Лев Сапега сделал первые шаги. Время было выбрано очень удачно. Умер последний сын Ивана Грозного — Федор. Правившая династия лишилась прямых наследников: некоторые возможные претенденты на трон погибли, кто-то был отравлен, кто-то сидел в тюрьме, некоторым и вовсе перерезали горло.
Роль исполнителей планов Льва Сапеги была отведена братьям Дубенецким-Хрипуновым. На них возлагались большие надежды: они должны были пошатнуть устои Московского государства. Залог их молчания и преданности друг другу — кровное родство. В 1598 году литовские шпионы с подачи братьев Хрипуновых записали слухи о Дмитрии Ивановиче. Информация была на удивление противоречивой. Одни говорили, что найдены письма Дмитрия Ивановича и что «он уже стал великим князем» [117, с. 81]. Другие утверждали, будто появился не царевич, а самозванец, «во всем очень похожий на умершего князя Дмитрия» [117, с. 81], и Борис Годунов намеревается выдать этого мошенника за истинного царевича, чтобы добиться его избрания на трон в случае, если не захотят выбрать его (Бориса) самого. Более всего в народе говорили о спасении «доброго царя». Если бы слухи о царевиче распускали бояре, Годунов без труда справился бы с ними, но пересуды стали народными, и поэтому никакие преследования не могли их остановить [117, с. 82].
История сохранила имена участников этого предприятия: Иван, Кирилл, Данила, Прокопий, Иван младший Хрипуновы. Сам Сапега ни как великий канцлер, ни как посол, проводивший переговоры, не имел права нарушить достигнутые договоренности о перемирии. Позволить кому-то поймать себя на месте преступления он не мог, потому и пользовался услугами таких, как Хрипуновы или Мнишеки. Более того, в знак добрососедских отношений Сапега даже направил письмо Годунову о том, что в границах Королевства Польского появился самозванец, которому удалось завоевать симпатии старого интригана Юрия Мнишека.
Репутация этого человека была запятнана со времени смерти короля Сигизмунда Августа, поэтому лучшего кандидата на роль главы сговора нельзя было найти. Успешно выполнив приказ, братья Хрипуновы направились к своему патрону в ВКЛ. Р. Г. Скрынников датирует бегство летом 1603 года и указывает, что братья оказали услугу королю Сигизмунду Вазе, «узнав» в Лжедмитрии царевича. И далее российский ученый объясняет: Дубенецкие-Хрипуновы бежали в Литву не потому, что решили поддержать Лжедмитрия, а потому, что были подкуплены канцлером Львом Сапегой. Они доносили канцлеру секретную информацию, но были раскрыты и, спасая жизнь, бежали за границу. Со слов Р. Г. Скрынникова, измена Хрипуновых была щедро оплачена: все пятеро получили земельные наделы и каждый по тысяче золотых в год [117, с. 129].
А теперь зададимся вопросами: из-за чего целой семье грозила смертная казнь? что вынудило братьев, оставив все свои пожитки, бежать в Литву? по какой такой причине там они были приняты самым лучшим образом (их зачислили на службу к Сапеге, наградили землей и огромными по тем временам деньгами)? Со слов Джильса Флетчера, второй человек в Московии, канцлер Андрей Щелкалов, получал ежегодного вознаграждения сто серебряных рублей [129, с. 53]. Фантастической называет Р. Г. Скрынников сумму в тысячу серебряных рублей, которую Борис Годунов 30 ноября 1585 года пожертвовал Троице-Сергиеву монастырю, когда его будущность висела на волоске и он готовился к худшему. «Даже коронованные особы прибегали к таким значительным вкладам только в редких и исключительных случаях», — комментирует ситуацию исследователь [116, с. 30]. Поэтому можно утверждать, что братья Дубенецкие-Хрипуновы выполняли архиважное дело: они были задействованы канцлером в распространении смертельно опасных для Бориса Годунова слухов о том, что Дмитрий Иванович жив. Когда слухи разошлись настолько, что с ними невозможно было бороться, Хрипуновы бежали в ВКЛ и признали в самозванце Дмитрия Ивановича, сына Ивана Грозного. Иначе просто нельзя объяснить действительно фантастическое вознаграждение, которое они получили от канцлера Льва Сапеги.
С московской стороны главными партнерами ясновельможного в подстановке самозванца, скорее всего, выступали князья Шуйские, Голицыны да дьяк Василий Щелкалов, который занял место канцлера после изгнания Борисом Годуновым его брата Андрея. Сложно сказать, в каких отношениях Лев Сапега был с первыми принцами крови Шуйскими. Взаимодействовать они начали давно, еще во время первого посольства Льва Сапеги. Известно, что в письмах из Москвы он писал: «Знатные бояре (Шуйские) — союзники короля Батория». Ранее упомянутый переводчик посольского приказа Яков Зборовский подтвердил эту информацию и дополнил ее важными подробностями. Он тайно сообщил, что пропольскую партию в Москве возглавляют Шуйские, которые очень преданы королю Стефану Баторию и все надежды возлагают на него. Осведомленность в этом вопросе сотрудника московского дипломатического ведомства не вызывает сомнений [116, с. 34]…
Уже тогда, на пороге войны с Речью Посполитой за Ливонию (Инфлянты), в конце 1586 года, Борис Годунов прилюдно обвинил предводителей боярской оппозиции в предательских связях с врагами. Глубокой осенью 1586 года он сделал сенсационное заявление в Думе о том, что Андрей Шуйский, уезжая под видом охоты, встречался на границе с литовскими панами. Забавно, не правда ли: молодой Сапега, подканцлер ВКЛ, тайными тропинками пробирается через лесные чащи, крадется, словно вор, чтобы на границе с Московией встретиться с Андреем Шуйским. Вот где простор для фантазии писателей! О том, что альянс между Сапегой и Шуйскими существовал, свидетельствуют и последующие события: не раз они объединялись против Бориса Годунова и Лжедмитрия I.
Часть 6. Война с Московией
Глава 6.1. Калиф на час
После воцарения Бориса восстал из своего логовища молодой лютый лев, подлинно враг, неожиданно, почти внезапно, напал на нас.
Тайна Лжедмитрия I, его неожиданный, фантастический взлет и трагический финал — это одна из самых интересных и загадочных страниц не только российской истории XVII века, но и всего человечества. Прошло четыреста лет, а она по-прежнему привлекает к себе внимание. На эту тему написано множество драматических произведений (повестей и романов), еще больше проведено исторических исследований. Над разгадкой этой тайны ломали голову лучшие ученые. Однако окончательного ответа нет до сих пор. Кто этот человек, который вошел в историю как Лжедмитрий I? Настоящий потомок российского трона (что менее всего вероятно)? Побочный сын Стефана Батория (вариант, которого придерживался ясновельможный пан Сапега [84, с. 1])? Григорий Отрепьев (версия, на которой настаивало российское самодержавие и советские историки)? Или некто, о ком мы даже не подозреваем?
Вопрос остается открытым, поскольку в его решение вмешивается не только история, но и политика. Может, поэтому до сих пор на него не найдено ответа, который бы удовлетворил все стороны.
Для вашего покорного слуги определяющим, безусловно, является мнение Льва Сапеги. Эта версия о происхождении Лжедмитрия I подтверждается и первоисточниками. На ней настаивают Конрад Буссов и Петр Петрей, при этом первый ссылается на одного из знаменитых нобилей, второй — на Яна Петра Сапегу [80, с. 133; 130, с. 107].
Кстати, этой же позиции придерживаются и английский писатель Р. Сабатини [111, с. 32], и многие польские историки, например Вержбовский, Гиршберг [130, с. 107, 108].
Тем, кто хочет лично разобраться, кто есть кто, можно порекомендовать сравнить изображения Дмитрия Самозванца (прижизненные гравюры XVII века), Стефана Батория (серебряные талеры и юбилейные медали), Ивана Грозного (скульптурный портрет, выполненный антропологом академиком Герасимовым). Даже невооруженным глазом улавливается абсолютная непохожесть Лжедмитрия и Ивана Грозного и невероятное сходство самозванца и короля Стефана Батория. Они похожи настолько, что даже удивляет, почему этого упорно не хотят замечать многие российские историки.
В начале ХХ века вопросу идентификации личности Лжедмитрия I российский историк С. Либрович посвятил несколько работ. Первая, под названием «Неполомицкий Царевич», вышла в 1903 году. В ней ученый детальнейшим образом исследует, мог ли Лжедмитрий быть незаконнорожденным сыном польского короля Стефана Батория и дочери коменданта королевского замка в Неполомицах, что неподалеку от Кракова. Беспристрастно проанализировав всю доступную информацию, С. Либрович констатировал, что фактов для подтверждения этой, как, кстати, и других версий о происхождении самозванца, он не нашел. (Именно так, а не иначе! Историк не отказывает в праве на существование версии о королевском происхождении Лжедмитрия, а всего лишь указывает на отсутствие однозначных доказательств [120, с. 152].) Однако загадка Лжедмитрия I по-прежнему не давала ученому покоя, и в 1911 году он возвращается к этой фигуре в исторической хронике «Царь или не царь?».
Сохранились и другие свидетельства современников событий, которые позволяют предположить, что Лжедмитрий I не имеет никакого отношения к Григорию Отрепьеву, а, вероятнее всего, приходится внебрачным сыном Стефану Баторию. Сам Лжедмитрий I после поражения в битве под Добрыничами, был вынужден чуть приоткрыть завесу — назвать несколько достоверных фактов своей биографии, уступая настойчивым просьбам представителей московской оппозиции Борису Годунову. От него требовали придерживаться ранее придуманной легенды, чтобы сохранить к себе людское доверие и срочно расширить агитацию. К. Буссов сообщает: «Димитрий вновь воспрянул духом и стал без устали каждый день рассылать свои письма, рассказывая в них обо всех обстоятельствах: сколько ему было лет, когда его должны были убить, кто должен был его убить и кто его спас и увез, а также кем был его крестный отец, и что тот подарил ему на крестины, и как он некоторое время жил в Белоруссии, а потом попал к польским панам, и еще как он однажды побывал в Москве с литовским канцлером, господином Львом Сапегой, когда тот был направлен королем к Борису в качестве посла от Польши, и как он, Димитрий, с великой скорбью (которую он все же должен был затаить) смотрел на своего предателя Бориса, восседавшего на его отцовском наследном троне» [80, с. 133; 130, с. 103].
Исходя из этого, можно предположить, что именно на территории ВКЛ Лев Сапега обеспечил самозванцу надлежащую подготовку, и только тогда, когда убедился в том, что все уроки усвоены, передал его Вишневецким как ближайшим кровным сородичам Ивана Грозного. Там его и «запечатлеет» сандомирский воевода Юрий Мнишек, репутация которого и без того была запятнана. Так что авантюрой больше или меньше — значения не имеет. И этот шаг Сапеги вполне объясним: он не хотел бросать тень ни на себя, ни на Княжество.
Присутствие Лжедмитрия в составе посольства Льва Сапеги в Московию доказывает, что он был иностранцем, а не русским. Данное обстоятельство, пожалуй, обнаруживает ряд нестыковок в теории Р. Скрынникова. Если Лжедмитрием является беглый московский монах Григорий Отрепьев, то зачем Сапеге его везти с собой в Москву? Присутствие Лжедмитрия на дипломатических приемах должно было на практике познакомить его с той ролью, которую ему придется в скором будущем играть. Говоря современным языком, путешествие самозванца в Московию — это преддипломная практика, которая должна была компенсировать претенденту недостаток знаний перед тем, как он будет сдавать экзамен на право быть великим князем Московии. Для Григория Отрепьева такое путешествие могло иметь самые негативные последствия. Как утверждает Р. Скрынников, Отрепьев находился в уголовном розыске. Значит, он не мог присутствовать на каких-либо официальных переговорах: его хорошо знало московское окружение Бориса Годунова, поскольку в последнее время перед бегством Григорий Отрепьев служил в канцелярии московского патриарха — был его личным секретарем.
Есть в теории Р. Скрынникова и еще одна явная нестыковка. Он датирует бегство Григория Отрепьева в Литву 1602–1603 годами [117, с. 82], то есть периодом, когда интрига Сапеги перешла из пассивной фазы в активную. Первый, самый сложный и наиболее продолжительный по времени этап — подготовка самозванца — благополучно завершился. Было широко объявлено о существовании претендента, о чем свидетельствуют в своих произведениях капитан Ж. Маржарет [99, с. 264] и К. Буссов. Кстати, версия Маржарета, который был уверен в том, что Лжедмитрий — настоящий сын Ивана Грозного, не лишена логики в той части, что он настоящий королевский сын, ведь главный аргумент Маржарета — это вполне естественное поведение Лжедмитрия в качестве наследника трона. «По его поступкам, его уверенности в собственных силах, и других его способностях государственного деятеля, качествах, невозможных для ненастоящего и самозванца… я делаю вывод, что он был настоящим Дмитрий Ивановичем, сыном Ивана Грозного», — писал капитан [99, с. 286].