В основу своей версии французский наемник положил психологическую характеристику человека, правившего в Московии под именем Дмитрия Ивановича. Однако эта характеристика вступает в противоречие с исторической правдой о сыновьях Грозного: ни об одном из них не сохранилось памяти как о выдающемся политическом деятеле. Довольно подробно о вырождении царского рода писал тот же доктор исторических наук Р. Скрынников [119]. Кстати, в опровержение версии Ж. Маржарета: если царствовавший в Московии Дмитрий Иванович был подлинным сыном Ивана Грозного, то куда подевались знаменитые приступы эпилепсии, которые, как известно, частенько случались у младшего сына Иоанна и которые ни разу не были зафиксированы у Лжедмитрия. Неужели он чудеснейшим образом исцелился? Но ведь эта болезнь до сих пор считается неизлечимой!
Споры продолжаются и по сей день. Но для нас сейчас важно следующее: Лжедмитрий I был едва ли не единственным в истории Европы самозванцем, которому удалось не только посеять смуту, но и торжественно короноваться и продержаться во главе огромной державы почти целый год. Конечно же, свой вклад в это дело внес канцлер Великого княжества Литовского. Однако молодой и определенно талантливый самозванец, который скрывался под именем сына Ивана Грозного, настолько смог сам себя убедить в своем божественном происхождении (кстати, с точки зрения психологии подобное поведение вполне естественно для королевского сына, пусть и незаконнорожденного), что стал отступать от согласованной программы действий. Этот самонадеянный авантюрист не захотел исполнять отведенную для него Львом Сапегой роль, не пожелал быть статистом, марионеткой в руках ясновельможного. Он не только не выполнил главные условия, которые были поставлены перед ним, — возвращение к ВКЛ Смоленской и Северской земель и перевод православной церкви под власть Папы Римского, — но и уверовал, что ему дозволено все.
Самозванец начинает свою игру. Мало того, что он, на радость польским оппозиционерам короля Сигизмунда, компрометируя себя, вступает с ними в переписку по поводу возможного занятия трона Королевства Польского и отвечает согласием на подобное предложение. Трона самой большой страны мира, видите ли, ему мало. Так он еще хочет прибрать к рукам и престолы в Речи Посполитой. Лжедмитрий пытается осуществить мечту Льва Сапеги, немного перекроив ее: инициирует создание славянского союза во главе с самим собой. Но это уж слишком!
Сигизмунд требует от Льва Сапеги немедленно ликвидировать Лжедмитрия I, превратившегося из послушного союзника в довольно опасного соперника, который продолжает делать одну ошибку за другой. Лишается он поддержки и внутри государства — его неприязненное отношение к господствующей московской элите (что опять-таки вполне естественно для иностранца, а не для наследного принца Московии или гражданина страны) не остается не замеченным.
Такое положение вещей несет угрозу не только правлению Лжедмитрия I, но и его жизни (наверное, он не знал, что между Львом Сапегой и московской знатью существует тайная договоренность, в результате которой он оказался на вершине власти). Демонстрируя несговорчивость и недальновидность, московский государь остается без союзников, которых он должен был обрести в первую очередь среди нынешнего окружения. Отсутствие сильной опоры, пренебрежение интересами людей, которые желали плотным кольцом сомкнуться вокруг трона великого князя, привели к новым интригам.
Вслед за посольством (во главе с Афанасием Власьевым), прибывшим в Речь Посполитую, чтобы сосватать невесту для нового московского властителя, направляется еще один гонец — Иван Безобразов. Уже на первой встрече он сообщает, что имеет секретное поручение, смысл которого он уполномочен разъяснить лично Льву Сапеге.
Шуйские и Голицыны, шутя, сетовали, что поставил король над ними человека подлого и безрассудного, а больше жаловались на тиранство его, на блуд, на любовь к роскоши, на то, что не знает никакой меры и не достоин места своего, и что они думают, каким образом низвергнуть его, и к тому разговор ведут, чтобы на его месте правил королевич Владислав, сын Сигизмунда, — таково вкратце было содержание боярского послания [89].
Канцлер передал эти важные новости Сигизмунду. План московских заговорщиков подробно обсудили. Король без особого энтузиазма воспринял неожиданное предложение московского престола для своего сына. Владиславу на тот момент шел десятый год. Его мать, королева Анна Австрийская, умерла. Сигизмунд женился во второй раз. Он видел, что мачеха сыну не нравится (хоть она и доводилась кровной сестрой покойной королеве, но родную мать заменить не могла), поэтому считал себя виноватым перед ним. Рисковать его жизнью король счел недостойным. Это было бы против законов божьих. А Сигизмунд не желал иметь славу плохого отца.
«Что касается Лжедмитрия, то пусть его жизнью распоряжается бог. Если же судить по людским законам, то он сам себе подписал смертный приговор», — примерно так рассуждал Сигизмунд. Однако Безобразов получил надлежаще выдержанный ответ, в духе официальной дипломатии. Московский посланник не должен был понять, что истинной причиной отказа от поддержки своего ставленника является раскрытый заговор против короля Сигизмунда. Тем более не должен знать московит, что канцлер литовский получает информацию и из других московских источников. А тайно от имени короля, как свидетельствует гетман Жолкевский, Сапега передал боярам следующее: «Король сожалеет о том, что человек, которого он считал Дмитрием Ивановичем, занял этот трон и жестоко и непристойно с ними обходится, и не отказывает им в праве заботиться о себе самим. В отношении же королевича Владислава король ответил, что не считает, что он алчет управления государством, и сына хочет иметь сдержанного в этом деле, по воле Божьей». А затем гетман Жолкевский добавляет весьма недвусмысленную приписку: «Никто, кроме господина канцлера литовского, через которого это шло, в то время ничего об этом всем не знал» [89].
Исторической правды ради необходимо отметить, что план с избранием на престол соседнего государства Владислава был вполне приемлемым лично для Льва Сапеги. Именно этим путем он пойдет через несколько лет. Но не сейчас. Потому что в это самое время в самой Речи Посполитой возникла угроза реформам, которые проводил король. Кстати, женитьба Сигизмунда не самым благоприятным образом отразилась на ситуации в стране. Оппозиционеры почти вслух обсуждали планы детронизации короля. По большому счету в это время Сигизмунду было не до московских дел. «Пусть делают, как им заблагорассудится», — такой была его позиция. Одну корону, наследственную шведскую, он уже упустил.
Напряженность в Речи Посполитой развязала руки московским боярам. Серьезных возражений с ее стороны не предполагалось. Это сообщение Ивана Безобразова стало самой приятной новостью для клана Шуйских и в первую очередь для принца крови — Василия Шуйского. Пока Лев Сапега присутствовал как официальное лицо на обручении Лжедмитрия с Мариной Мнишек, дочерью сандомирского воеводы Юрия Мнишека, в Москве готовился заговор против канцлерского ставленника. Сапега был не склонен возражать, в данном случае он занял позицию «чем хуже, тем лучше». Нынешний правитель Московии непродуманными действиями лишил себя возможной поддержки, в том числе со стороны великого канцлера литовского. На обручении Лев Сапега произносил речь от имени короля. Напыщенность его слога удивила многих. Он говорил, что видит в этом браке символ единения двух братских народов, и восхвалял божественное провидение за это. Марина, с его слов, была идеалом добродетели, красоты и ума, а Дмитрий — лучшим из князей, примером для подражания. Лев Сапега указал новобрачным на их высокое предназначение и ни на минуту не усомнился, что они с честью выполнят его. Закончил свою речь великий канцлер ВКЛ пафосно и патриотично: «Велика честь носить корону, но польская женщина вполне достойна ее: сколько уже государынь Речь Посполитая дала Европе!» [130, с. 261].
«Вообще, слушая Сапегу, трудно было решить, в кого он превратился — в лицемера или оптимиста», — заключает российский исследователь С. Цветков. С ним трудно не согласиться, в этой речи Лев Сапега произносит то, чего требует от него большая политика, а вовсе не то, что должен говорить бывший искренний слуга короля Стефана Батория.
Сразу после свадьбы Лжедмитрия с Мариной Мнишек было решено окончить комедию. И Сапега хорошо об этом знал. Его вовремя проинформировали.
Выступление Василия Шуйского и остальных заговорщиков назначено на 17 мая. Поэтому Сапега торопится. Он считает нужным предупредить Лжедмитрия о заговоре. Что бы там ни говорили, но все же этот самозванец — сын, пусть и незаконнорожденный, Стефана Батория, человека, который по-отечески относился к молодому Сапеге, сделал из него настоящего политика. И обойтись плохо с сыном Батория — значит запятнать свою совесть, пойти против законов божьих. Этого великий канцлер допустить не мог, потому и направил чрезвычайное посольство к московскому великому князю.
Александру Гонсевскому, главе посольства, Сапега дает тайные инструкции. На всю жизнь запомнилась ясновельможному та знаменитая скачка от австрийской границы в Краков, которая позволила им с Глебовичем реализовать свои планы. Вот и сейчас происходит нечто подобное, только всадники скачут в обратном направлении — на восток. Гонсевский знает: чтобы хоть как-то повлиять на ход событий, он должен встретиться с московским князем до 17 мая.
Посольство прибыло в Москву вовремя, 15 мая состоялась встреча с Лжедмитрием. Московское боярство, принимая послов, продолжает вести свои хитрые игры, которые должны убедить ставленника Льва Сапеги в их искренности и зависимости от воли государя. Не успеет кивком головы лжецарь подать знак Василию Шуйскому, как тот раболепно наклоняется к трону, чтобы поудобнее приспособить на подставке «царские» ноги, которые не достают до пола. В общем, постепенно историческая драма превращается в фарс. Бояре свысока поглядывают на низкорослую пару, не имеющую и тени законных прав на престол [119, с. 192]. Гонсевский не без улыбки смотрит на эти сцены. Лжедмитрию кажется, что он находится в зените славы, поэтому он упрямо продолжает спорить с послами Сигизмунда о признании за собой императорского титула. Посол напоминает, что московский князь не выполнил ни одного из главных условий правительства Речи Посполитой. Чтобы еще больше разозлить Лжедмитрия, второй посол, Олесницкий, от имени короля Сигизмунда отказывает московскому государю даже в том титуле, который правительство Речи Посполитой признавало за его предшественниками. В королевской грамоте к нему не обращаются как к великому князю владимирскому, а называют просто князем. Лжедмитрий не желает брать в свои «императорские» руки такую королевскую грамоту. Тогда Олесницкий говорит ему: «Своим отказом принять грамоту королевскую Вы оскорбляете короля и страну, сидя на троне, который добыли с помощью воли божией, милостью королевской, помощью всего народа Речи Посполитой. Вы слишком быстро забыли про это благодеяние» [123, с. 433].
В спорах переговоры начались — результатов хороших не принесли. Лжедмитрий продолжал настаивать на своем, ибо не знал, что по злому умыслу Василия Шуйского только несколько дней счастья выпадет молодым супругам. Александру Гонсевскому осталось всего ничего: выполнить тайный приказ Льва Сапеги — распространить слухи о готовящемся заговоре. Сапега предполагал, что Лжедмитрий успеет спасти свою жизнь бегством. Кажется, единственным человеком, кто не захотел поверить в предстоящее убийство, была сама жертва. Самоуверенность Лжедмитрия настолько ослепила его, что он не стал слушать даже своего тестя, воеводу сандомирского, который пришел предупредить. «Удивляюсь, как это ваша честь, позволяет себе распространять такие сплетни», — только и ответил московский властитель старому Мнишеку [96, с. 265]. До последней минуты московский самодержец живет мечтами о военных победах, сбыться которым не суждено.
Накануне убийства — 16 мая — он встречался с иезуитом Савицким, тот привез ему письмо от генерала ордена. В письме речь шла о введении католичества. Но сконцентрировать внимание на этом вопросе у Лжедмитрия не получалось, во время беседы он был чем-то взволнован и отцу-иезуиту постоянно приходилось возвращать московского князя к теме введения католического вероисповедания. Неожиданно «царь» заговорил совсем о другом. «Так вот, — сказал он, — мне выпадает отличное военное дело. Я уже приказал собрать сто тысяч войска, да еще окончательно не решил, куда его вести, против мусульман и варваров, а может быть, и против кого другого. Вот, например, король польский не желает признавать за мной титула, вытекающего мне по правам моим» [96, с. 263]. Соответствующее решение лично для себя он принял, но ему нужно было найти надежное обоснование такого шага, как вторжение на территорию Речи Посполитой, для всего мира. Он искал более весомые причины, но не находил их.
Отец-иезуит стал первым, кому Лжедмитрий доверился, но, хитрец, сделал вид, будто не придает этому разговору никакого значения. В тот же вечер точное содержание беседы с московским князем лежало на столе Александра Гонсевского. Как и следовало, компромисса не предполагалось. Лжедмитрий зашел в своих играх очень далеко. И его срочно нужно было остановить.
Следующим утром, 17 мая 1606 года, в результате государственного переворота Лжедмитрий был убит, а вместе с ним были лишены жизни, по данным К. Буссова, более двух тысяч граждан Речи Посполитой, вся вина которых заключалась в том, что они имели смелость приехать на свадьбу своей соотечественницы. Таков результат действительно «царской» беззаботности. Лжедмитрий, искренне мечтавший об императорском титуле, только в смерти смог сравниться с настоящим Цезарем: иностранец насчитал на его теле двадцать одно ранение, а римский император, как известно, погиб от двадцать третьего.