В самом словосочетании «ребенок-актер» заложена обреченность. История приучила: звезды-малолетки не выдерживают взрослой жизни. Но Темпл была не по зубам самому кинороку. Зрители, как им свойственно, не полюбили Темпл-девушку, хотя в конце карьеры она впервые сыграла в по-настоящему значительном фильме – вестерне «Форт Апач» (1948) великого Джона Форда. Оставив кино в 1950 году и ненадолго вернувшись на телеэкран в конце 1950-х, она не спилась, не покончила с собой, развелась лишь однажды, а потом 55 лет счастливо жила со вторым мужем, офицером ВМС. Звездное прошлое не тяготило ее – напротив, стало пропуском в большую политику. Миссис Темпл побывала послом в Гане (1974–1976) и на руинах социалистической Чехословакии (1989–1992). Что ж, ее ярая приверженность Республиканской партии косвенным образом подтверждает: в малютке действительно было что-то дьявольское.
Хантер Томпсон
(1937–2005)
В «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе» (Терри Гиллиам, 1998) Джонни Депп сыграл не столько Хантера С. Томпсона, сколько образ Томпсона, сочиненный им самим. Невменяемого, обдолбанного ублюдка, пускающегося под предлогом написания репортажа о мотогонках в пустыне в лютый наркотический трип. Самому Деппу он при встрече первым делом предложил взорвать на заднем дворе канистру нитроглицерина: «Я все еще такой же, каким был в пятнадцать: пьяный малолетний преступник». (Интересно, кстати, что имели в виду соседи писателя, деликатно говорившие репортерам, что в последние годы жизни Томпсон был «несколько неадекватен».) Образ был сочинен настолько вдохновенно, что критики истерически всерьез сравнивали писателя с кровавым Чарльзом Мэнсоном, а корреспондент Guardian божился: «Встретиться с ним – то же самое, что встретиться с полковником Курцем из „Апокалипсиса сегодня“». С этим корреспондентом, впрочем, Томпсон поздоровался ружейным выстрелом. И только тогда, когда Алекс Гибни снял документальный фильм «Гонзо: жизнь и творчество доктора Хантера С. Томпсона» (2008), мир увидел, насколько Томпсон не похож на своего литературного двойника.
В промежутке между двумя этими фильмами Томпсон 22 февраля 2005 года застрелился из одного из бесчисленных ружей, которые коллекционировал. Он оставил душераздирающую и мужественную записку, поэму в прозе.
Футбольный сезон закончен. Никаких больше игр. Никаких бомб. Никаких прогулок. Никакого веселья. Никакого плавания. 67. Это на 17 лет больше, чем 50. На 17 лет больше того, в чем я нуждался и чего хотел. Скучно. Я всегда злобный. Никакого веселья ни для кого. 67. Ты становишься жадным. Веди себя на свой возраст. Расслабься – будет не больно.
Как он и завещал, его прах забили в огромную пушку и выпалили в небо с разноцветными фейерверками, которые он обожал так же, как самодельные бомбы, футбол, наркотики, виски «Дикая индейка» и павлинов.
Классическое измерение его возмутительных и безобразных текстов безусловно. Не зря он в юности перепечатывал на машинке романы Фицджеральда и Хемингуэя, пальцами ощупывая архитектонику текстов. Только писатель высшей пробы мог первыми словами романа взять читателя за горло так, как берет начало «Страха».
Мы были где-то на краю пустыни, неподалеку от Барстоу, когда нас стало накрывать. Помню, промямлил что-то типа: «Чувствую, меня немного колбасит; может, ты поведешь?..» И неожиданно со всех сторон раздались жуткие вопли, и небо заполонили какие-то хряки, похожие на огромных летучих мышей.
Таких зачинов в истории мало. Вспоминается «Божественная комедия»: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Томпсон, как и Данте, бродил по всем кругам ада и рая.
Он был из числа писателей, создающих свое столь убедительное альтер эго, что зазор между автором и героем исчезает совсем. В его случае нерасчлененность жизни и текста парадоксальна, потому что он был по преимуществу журналистом. Но придумал собственный жанр, который обалдевший от его статьи о дерби, где, собственно говоря, о спорте не было ни слова, журналист Билл Кардозо назвал в 1970 году «гонзо-журналистикой».
«Гонзо» выводит за скобки такое «обязательное» качество журналистики, как «объективность». Гонзо-журналист пишет о своих ощущениях от события, а не о событии. Сознание Томпсона, как он утверждал, жило собственной жизнью под воздействием адских доз алкоголя и наркотиков. Вот что собрал в дорогу его альтер эго в «Страхе и ненависти»:
Две сумки травы, 75 шариков мескалина, 5 промокашек лютой кислоты, солонку с дырочками, полную кокаина, и целый межгалактический парад планет всяких стимуляторов, транков, визгунов, хохотунда, а также кварту текилы, кварту рома, ящик бадвайзера, пинту сырого эфира.
Так что говорить стоит скорее не об ощущениях, а о галлюцинациях. У бармена отрастает голова птеродактиля, на машину пикируют с неба «какие-то хряки, похожие на огромных летучих мышей», стриптизерши насилуют белого медведя. Но галлюцинации эти особого рода: они не заслоняют сути происходящего, а максимально обнажают ее. В отличие, скажем, от косноязычных и смертельно скучных, как скучны «гонки» любого настоящего наркомана, галлюцинаций Берроуза в «Голом завтраке».
Изумительно, что постоянно находившийся в коматозном состоянии человек – степень своего коматоза Томпсон, конечно, играючи гиперболизировал, но все же – не просто работал: он работал очень много. Забирался в логовище колумбийских контрабандистов. Колесил по Штатам с мотобандами «Ангелов ада». Вышедшую в 1966 году одноименную книгу байкеры признали единственной честной книгой о них. Впрочем, вскоре, решив, что писака их просто «использовал», они избили его до полусмерти. Оставил ярчайший образ эпохального падения Сайгона (1975), куда поперся ровно в тот момент, когда все вменяемые журналисты опрометью бежали от наступающих на столицу Южного Вьетнама частей Народно-освободительной армии. Многие считали его тексты бредом. Но только не редакторы Rolling Stone. И не сенаторы Джордж Макговерн и Джон Кэрри, почтившие своим присутствием его экстравагантные похороны. И не 44 % жителей патриархального округа Аспен, в 1970 году проголосовавших за то, чтобы шерифом стал кандидат от партии «Власть уродам», обещавший легализовать наркотики.
Фильм Гибни объясняет, почему к этому «подонку» прислушивались столь разумные и воспитанные люди. Казалось бы, человек, называвший Джорджа Буша – младшего «шлюхой в обличье зверя», обещавший «мочиться в глотку» «полоумным говнюкам, обожающим чуть что целовать флаг», должен был быть непрестанно орущим чудищем. Ну да, засосав девятидюймовую дорожку кокаина, узорно выложенную на столе, Томпсон рычал и верещал и расстреливал на заднем дворе фотографии ненавистных ему политиков. Но на экране мы видим очень красивого, элегантно экстравагантного, высокого человека, который очень негромким и спокойным голосом говорит очень разумные парадоксальные вещи. Он делал отличные фотографии, но не претендовал на то, чтобы считаться фотографом. Обладал отменным чувством юмора. Так, на выборах 1970 года он побрился наголо, чтобы иметь право называть своего стриженного ежиком ультраправого конкурента «своим длинноволосым оппонентом».
Такой же шуткой кажется его докторская степень: чтобы иметь право именовать себя «доктором Томпсоном», он закончил какие-то «левые» курсы богословия по переписке. Но, ведя совершенно аморальный с общепринятой точки зрения образ жизни, Томпсон был самым что ни на есть моралистом. «Мой интерес – предотвращать зло», – повторял он слова Роберта Кеннеди. Его тексты – проповеди пуританина, сулящего грешникам геенну огненную. А смертными грехами он считал не то, что люди делают со своим телом и сознанием, а ложь и насилие и, прежде всего, войны, которые вели США: от Хиросимы до Багдада. Он считал личным врагом президента Никсона и имел основания полагать, что внес свою лепту в его низвержение: Никсон был для него Лжецом с большой буквы. Один из его друзей на вопрос, куда угодил Томпсон, в ад или в рай, ответил: «Он наверняка спросил, где Никсон, и отправился туда. Он никогда не терпел скуки. Но там должен быть и футбол тоже – и павлины».
Из ненависти ко лжи он не скрывал, что любит наркотики, оговариваясь: «Я вообще не рекомендую ничего из того, что делаю сам». Он не только сам регулярно попадал под следствие, как в 1990 году, когда его дом обыскивали на протяжении 11 часов: одна порноактриса обвинила его в домогательствах и – ха-ха – употреблении наркотиков. Он еще и вытаскивал людей из тюрьмы, как вытащил девчонку, облыжно приговоренную к пожизненному заключению за убийство копа. Был, извините за выражение, правозащитником.
Враг всех президентов, при которых жил, всех общественных институтов и конформизма, он был, как и Мартин Лютер Кинг, пророком американской мечты, преданной и украденной. Раскатывал по пустыне с другом-адвокатом Оскаром Зета Аксотой, выведенным в «Страхе» под именем доктора Гонзо и вскоре пропавшим без вести, и спрашивал в придорожных забегаловках, где тут американская мечта. Официантки советовались с поварихами и отвечали, что, кажется, знают такой бар. Скажите на милость, как было Томпсону не испытать описанное в «Страхе» чувство: «Я почувствовал, что пора кого-нибудь убить». Но в результате, как благородный человек, убил себя самого.
Норман Уиздом