Через несколько месяцев после того, как Вяч. Иванов вместе с семьей поселился на Монте-Тарпео, он нашел работу. Вернее будет сказать: работа нашла его. Однажды в дверь квартиры Ивановых постучали. На пороге стоял высокий человек в монашеском облачении, осанкой и чертами лица напоминавший рыцаря. Наверное, так выглядел иоаннит Дьедонне де Гозон – воин-монах, ставший героем Шиллеровой баллады «Битва с драконом», победитель родосского чудовища. Гостя звали Филипп де Режис. Подобно де Гозону, он происходил из знатного французского рода и по семейной традиции вступил в орден иезуитов. Орден этот, основанный в 1540 году святым Игнатием Лойолой, прославился своим миссионерством и образовательными традициями во всем мире. Французский писатель А. Фроссар писал о нем так: «Иезуиты-миссионеры преодолевают океаны, пересекают Индию, переходят Гималаи, углубляются в Китай, бороздят Японию, оставляя за собой тут – иезуита-брамина в желтой одежде, который больше брамин, чем остальные брамины; здесь – иезуита-йога, превосходящего йогов в аскетических дисциплинах; в другом месте – иезуита – заведующего протокольным отделом и служащего примером японского этикета для приближенных императора; еще далее – иезуита-заклинателя змей; и, смотря по месту, обстоятельствам и потребности, – географов, часовщиков, физиков, астрономов, врачей, архитекторов. Иезуит открывает Миссисипи и проплывает вверх по Миссури до Великих озер, иезуит же изобретает волшебный фонарь и акустическую трубку, иезуит привозит с Филиппинских островов хину и ваниль, иезуит обучает нас изготовлению фарфора и употреблению зонта. И не ищите, кто дольше всех занимал пост председателя “Императорской математической комиссии” в Китае: конечно иезуит.
Они были, есть и будут всем, чем заставит их быть их миссия. Но их же – больше, чем кого-либо, – обезглавливают, скальпируют, сжигают, распинают, истребляют оптом и пытают в розницу… Иезуиты, занимающиеся всеми профессиями и носящие всевозможные костюмы, охотно облекаются и в кровавую тунику мученика»[471].
Подобно Вяч. Иванову, Филипп де Режис, в 1914 году ставший монахом, а в 1926-м рукоположенный в священники, всем сердцем жаждал сближения католической и православной церквей, выстраивания серьезного и глубокого диалога между ними. Тем более перед лицом торжествующего в мире безбожия и циничного секулярного прагматизма этот вопрос стоял с необычайной остротой. Отец Филипп хорошо знал русский язык и хотел побывать в России, но осуществить свой замысел так и не смог. Тем не менее это знание не пропало втуне. В 1934 году его назначили ректором Русской католической семинарии в Риме – знаменитого Руссикума. После того как Италия вступила во Вторую мировую войну на стороне гитлеровской Германии, отец Филипп вернулся на родину. Во Франции во время немецкой оккупации он, рискуя собственной жизнью, как и подобало рыцарю Церкви, спасал евреев и всех преследуемых нацистами. По окончании войны он возвратился в Рим на прежнюю должность, а в 1948 году уехал в Южную Америку, где во многих городах организовывал церковную жизнь, строил храмы, много занимался экуменической деятельностью и всегда старался вносить мир в межцерковные отношения. Скончался отец Филипп де Режис в 1955 году в Буэнос-Айресе.
Придя к Вяч. Иванову на Монте-Тарпео, отец Филипп, к тому времени уже второй год исполнявший должность ректора семинарии, предложил ему читать лекции по старославянскому языку и истории русской литературы. Вяч. Иванов с радостью согласился. Власть фашистского правительства не распространялась на учебные заведения Ватикана, и отклонить его кандидатуру уже никто не мог. Заработок профессора в Руссикуме был скромным, но постоянным. К тому же отец Филипп сразу пришелся Вяч. Иванову по сердцу. Сотрудничество с этой живой, цельной и творческой натурой вдохновляло.
А несколько месяцев спустя Вяч. Иванову предложили читать курс славянского языка в Папском Восточном институте. Два раза в неделю он теперь приезжал на площадь Санта-Мария-Маджоре, где располагались оба эти заведения. Готовили они священников, которые должны были служить по обряду Восточной Церкви на греческом и славянских языках. Круг Вяч. Иванова составляли там серьезные ученые – богословы, философы, литургисты. Общение с ними питало его мысль и незаметно, исподволь помогало копить силы и открывать новые глубины для будущих стихов. Многие талантливые, жаждущие знаний и горящие желанием нести людям весть о Христе ученики Вяч. Иванова со временем стали постоянными гостями его дома, а потом и младшими друзьями. Беседы о русской культуре и философии не умолкали в кабинете на Монте-Тарпео. На закате жизни Вяч. Иванов писал в Англию С. Л. Франку: «В Восточном Институте, где я был и доныне считаюсь профессором церковно-славянского языка, и в Руссикуме, где я преподавал, сначала в их аудитории, а потом у себя на дому, историю русской литературы, пишутся и защищаются докторские диссертации о Соловьеве, Бердяеве, Булгакове, Карсавине; там и Ваше имя хорошо известно и произносится с глубоким уважением. Показательно, что это изучение направляется не только на философские и богословские доктрины, но стремится проникнуть в мистическое богочувствование православных и религиозную психологию народа (было мне любопытно читать с нерусскими студентами народные “духовные стихи”)…»[472] Благодаря Вяч. Иванову Рим услышал голос России, без которого полнота вселенского хора была бы невозможна.
Обычно до площади Санта-Мария-Маджоре Иванов добирался на извозчике. В этом путешествии его всегда сопровождала верная Фламинга. Пролетке приходилось ехать, дребезжа по булыжным мостовым, и подниматься на Эсквилинский холм, где и находилась площадь. Здесь Вяч. Иванов отправлялся в Руссикум или Восточный институт читать лекции, а Фламинга поджидала его в соседнем кафе, записывая в маленьком блокноте наброски к будущим исследованиям. Когда Вяч. Иванов выходил со своим стареньким, потертым, видавшим виды портфельчиком, он угощал Ольгу Шор пирожными, а себе брал стаканчик вина. Обратно они также возвращались на извозчике. На Капитолии их ожидал еще более крутой подъем, чем на Эсквилине, – по древней Виа Сакра, вымощенной римской кладкой. Но эти «тяготы» пути не могли помешать пиршеству мысли и общения. К тому же отец Филипп де Режис поручил Вяч. Иванову работу, наполнившую его сердце радостью и высокой ответственностью одновременно. Поэт должен был составить предисловие и комментарии к Деяниям и Посланиям Апостолов и к Откровению святого Иоанна Богослова. (По другим сведениям, этот труд в 1941 году заказал Вяч. Иванову профессор Руссикума отец Венделин Яворка.) Колоссальная работа потребовала полной самоотдачи и стала делом жизни. Вяч. Иванов углубился в чтение священных текстов апостольских времен, первых веков христианства и писаний Отцов Церкви, особенно Восточных. Святые Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст были теперь его постоянными и любимыми собеседниками. Над составлением предисловий и примечаний к Новому Завету Вяч. Иванов трудился в годы войны, под грохот бомб и снарядов. Это было его противостоянием злу, объявшему тогда весь мир, – противостоянием сущностным. Тьма, несмотря на видимую свою мощь, оказалась бессильной угасить евангельский свет. Деяния и Послания святых Апостолов и Апокалипсис с введениями и комментариями Вяч. Иванова были напечатаны Ватиканской типографией в 1946 году. А через два года к ним прибавился новый труд Вяч. Иванова – предисловие и примечания к Псалтири. Когда-то по этой книге мать нагадала своему пятилетнему сыну судьбу поэта. С тех пор арфа Давида сопутствовала ему на всех земных дорогах. Псалтирь эта вышла в Ватикане на славянском и русском языках год спустя после смерти Вяч. Иванова.
Кроме того, он составлял и переводил по просьбе Восточного института молитвы, тексты монашеских обетов и официальные документы. Как вспоминал об этом сын поэта Д. В. Иванов: «Послушники восточного обряда, а значит, русского, сербского и тому подобного происхождения, читали молитвы только на латыни. И вот отцу поручили переводить Требник, чтобы отныне они могли молиться на церковнославянском»[473].
С того времени как в эмигрантской, так и в советской среде возник миф, устойчивый, здравствующий и поныне, что якобы Вяч. Иванов стал аббатом (по другой версии, даже кардиналом) и хранителем Папской библиотеки. Но он не имел под собой никакой реальной основы. Иванов продолжал вести в Италии ту же жизнь поэта, ученого и педагога, какую вел в России.
А вскоре благополучно сложились и судьбы его детей. Лидия, ученица А. Б. Гольденвейзера в Москве и Отторино Респиги в Риме, в 1936 году получила место экстраординарного профессора в Консерватории Св. Цецилии, которую сама блистательно окончила сначала по композиции, а затем по классу органа.
Дмитрий после излечения от туберкулеза поступил в швейцарский бенедиктинский коллеж в Энгельберге. Чистый воздух горной страны укрепил его здоровье, а классическое образование, гораздо более серьезное и фундаментальное, чем во французском лицее в Риме, – его юный разум. О своем обучении в коллеже и жизни в Швейцарии он вспоминал: «Врачи категорически требовали, чтобы я еще остался в горах (какое-то время до этого Д. Иванов находился в санатории «Альбула» в Давосе. –
Я с большим удовольствием провел четыре года в Энгельберге. Мне казалось – и это меня забавляло, – что мой Коллеж остался совершенно таким же, как в XVIII веке или даже раньше. Там желающие гимназисты заседали в “академии”, и кто хотел и умел, мог даже произносить речи на цветистом латинском языке; был хор – бенедиктинцы… всегда поощряли занятия музыкой, и один из отцов был превосходным органистом… У монахов, немного занимающихся музыкой, в кельях стояло фортепьяно, а у тех, кто изучал и преподавал классическую литературу, – книжные шкафы, где под рукой имелись все основные авторы… Я… получил степень бакалавра, которая там называется “федеральный аттестат зрелости”… Некоторое время со мной жила Лидия, но затем она вернулась в Рим, к своей работе, – она преподавала в Консерватории…
В ту пору я страстно увлекался Рильке. Я совершил паломничество к башне Мюзот, в Вейрас, что в кантоне Валэ, где провел последние годы Рильке… Часто наведывался я и в Люцерн, где жил врач, меня наблюдавший. Кроме того, я побывал в Базеле, в Дорнахе, где нанес визит Асе Тургеневой, вдове поэта Андрея Белого»[474]…
Дорнах, где находился «антропософский храм» Гетеанум, был местом притяжения европейских, в том числе и русских штайнерианцев. Волошин рубил на стенах Гетеанума барельефы. Андрей Белый преданно, как подобает верному ученику, внимал Штайнеру. Оба были друзьями Вяч. Иванова, и оба ушли один следом за другим. В августе 1932 года в Коктебеле умер Волошин, в январе 1934-го – Андрей Белый. В стихах, посвященных его памяти, Мандельштам написал:
Вспомнилось прозвище, когда-то данное Андрею Белому Вяч. Ивановым.
Теперь в Дорнахе, встречаясь с Асей Тургеневой, сын соприкасался тому, что составляло жизнь отца в России. Вернее – тому, что от нее осталось.
После коллежа Дмитрий Иванов поступил в университет в Экс-ан-Провансе на юге Франции. Италия была рядом, и он часто навещал в Риме отца и сестру. Дмитрий выбрал факультет классической филологии. Когда ему исполнился двадцать один год (по тогдашним законам этот возраст считался совершеннолетием), он предпочел принять французское гражданство, поскольку родился во Франции.
Учась в университете, Дмитрий Иванов попутно занимался и журналистикой, еще не зная, что она станет главным делом его жизни. Довелось молодому репортеру освещать и историческое событие – суд над хорватскими террористами-усташами, убившими в Марселе в октябре 1934 года короля Югославии Александра I и министра иностранных дел Франции Луи Барту.
Сдав в университете Экс-ан-Прованса государственный экзамен по германистике, на котором ему достался его любимый Рильке, Дмитрий Иванов получил назначение в Ниццу – преподавателем в Лицей имени Феликса Фора. Место было завидным. Но через три месяца пришло письмо из министерства народного образования Французской республики, что он назначен стипендиатом для подготовки к государственному конкурсу на звание агреже в Страсбургском университете. Пришлось оставить берега теплого Средиземного моря и ехать в Страсбург. Там Дмитрий Иванов провел два года. Со второй попытки он сдал экзамен. Теперь ему открывалась дорога к государственной службе. В 1938 году Дмитрия назначили профессором в гимназию города Шартр. Он с радостью отправился туда и поселился на узкой средневековой улочке рядом со знаменитым Шартрским собором.
Квартиру Вяч. Иванова на Монте-Тарпео посещали многие соотечественники – как живущие в Риме, так и гостившие в Вечном городе. В 1936 году однажды вечером неожиданно пришел И. А. Бунин. Прежде, в России, трудно было представить себе такой визит – символистов Бунин на дух не переносил. Но жизнь в изгнании сблизила вчерашних непримиримых литературных противников. Бунин стал частым гостем заседаний «Зеленой лампы» в парижской квартире Мережковского и Гиппиус.
Три года назад писатель получил Нобелевскую премию, и с тех пор не было отбоя от просивших у него денег, которые он и в самом деле очень быстро раздал нуждающимся. Все это изрядно расстроило нервы Бунина. Можно полагать, что, придя к Вяч. Иванову, он надеялся на долгую, живую и глубокую беседу, в которой бы «ум играл с вином», обоим было что сказать друг другу. Но, увы, разговора не получилось. Среди гостей присутствовала некая дама. С необычайным напором, во что бы то ни стало она хотела заполучить Бунина на следующий день на открытие в Риме выставки художника и архитектора А. Я. Белобородова. Настойчивость эта допекла писателя, и он очень быстро ушел. Больше с Вяч. Ивановым им встретиться не довелось.