Язык этот зазвучал и в заветной повести, незримо зревшей в душе Вяч. Иванова еще с детства. Когда ему было пять лет, во время смертельной болезни отца в тонком мистическом видении он увидел некоего таинственного старца, о чем поведал в поэме «Младенчество»:
Таким было первое живое соприкосновение детской души с горним миром. Позже Вяч. Иванов рассказывал Ольге Шор, которой поверял тайны своей жизни, скрытые от других, что старец этот не оставлял его и потом и ждал от него чего-то неведомого, что сам прямо не называл, но явно связанного с творчеством. Обо всем, что писал Иванов, старец всякий раз говорил: «Нет, не о том» или: «Хорошо, да не о том». В октябре 1916 года, когда поэт был в Сочи, ему вдруг привиделся образ царевича-послушника, топчущего в монастыре виноград для причастного вина и поющего песнь Пресвятой Богородице. Открылось и имя царевича – Светомир. На этот раз старец сказал: «Да, о том». Замысел вызревал двенадцать лет. Вяч. Иванов не решался к нему приступить. Да, он писал стихи, поэмы, драмы, научные исследования, статьи, но эта повесть, в которой должны смешаться черты эпопеи, житийного жанра и апокрифа, некая песнь в прозе, виделась ему чем-то совершенно новым и незнакомым, за что боязно было взяться.
Все разрешилось в Риме в 1928 году. Ольга Шор вспоминает об этом так: «Двадцать восьмого сентября утром В. И. сказал мне весело и смущенно: “Я начал писать”. И прибавил после короткого молчания: “Это – проза”. – “Проза?” (До тех пор он не стихами писал только статьи и научные книги.) – “Да, проза особая, а все же проза; в этом-то и разгадка. Повесть о Светомире Царевиче рассказывает келейник… Сказанье старца-инока…” – “Того самого старца?” – “О, нет. Тот вершит судьбами царства. А этот просто записывает что видит и слышит”. – “Летописец?” – “Пожалуй”. В. И. задумался. – “Может быть он и не один… Но, что ж так говорить. Не лучше ли прочесть?” Он прочел написанное за ночь: две главки. Прочитанное меня поразило своей необычностью, показалось значительным, убедительным; язык с налетом старины, по особому ритмичный, ни на чей язык не похожий. – “Как хорошо!” В. И. улыбнулся: – “Что Бог даст!”»[499]…
Когда они с Фламингой разговаривали, на пороге неожиданно показался зашедший в гости монах бенедиктинского монастыря отец Эфрем де Брюнье – добрый знакомый Вяч. Иванова. Он поздравил поэта с именинами. Вяч. Иванов был удивлен. Он совсем забыл, что день святого благоверного князя Вячеслава празднуется на западе не 4 марта, как в России и в Чехии, а 28 сентября. Это был знак благословения свыше. Вяч. Иванов отдал всего себя заветному труду. Первая книга повести была написана той же осенью в Риме. Вторую он писал в Павии и там же начал третью. Завершил ее Вяч. Иванов уже после возвращения – на Монте-Тарпео и на Авентине. Четвертую книгу «Повести о Светомире Царевиче» он начал писать в феврале 1945 года, а пятую – в 1948-м. Над повестью этой Вяч. Иванов работал до последнего дня своей жизни. В ней отозвались и «Сказание об Индийском царстве» – византийский апокриф, хорошо известный еще читателям Древней Руси и любимый ими, и духовные стихи о святом Егории – защитнике земли русской. Их отголосок слышен в песне, которую Отрада поет над колыбелью сына – Светомира Царевича:
Подобно поэме «Солнцев перстень», «Повесть о Светомире Царевиче» была написана языком мифопоэтическим, но миф в ней обрел христианское осмысление. Ее ритмизованная орнаментальная проза звучала необычайно поэтически:
«Жива п
Для работы над этой повестью Вяч. Иванов «растирал краски» в своих лекциях по старославянскому языку в Руссикуме. Поэт на самом деле никогда не покидал родины. Его родиной была родная речь со всеми неисчислимыми богатствами, которая всегда жила в нем.
Когда Вяч. Иванов писал «Повесть о Светомире Царевиче», у него на глазах в мире разворачивалась великая битва с «древним змием» Апокалипсиса, различимым под любыми личинами. Бесовская, антихристова сущность нацизма (как прежде – большевизма) была очевидна для поэта. Сопротивление ему совершалось в глубинах духа. Дарвиновско-ницшеанскому апофеозу силы и власти, идее исключительности по признаку крови, жажде «хлеба и зрелищ» противостояла верность евангельской правде и готовность «положить жизнь за други своя». Поэту в этой битве было вверено слово, когда-то вместе с огнем выделившее человека из круга других земнородных.
Все свободное время Вяч. Иванов отдавал повести, еще не зная, что очень скоро его труд прервет неожиданная и самая яркая последняя вспышка поэзии, пробудившейся в страшную для Рима и мира годину.
Глава XI
«Я посох свой доверил богу». 1943–1949 годы
После разгрома немцев под Сталинградом с каждым днем становилось все яснее, что Гитлер эту войну проиграл. Страна, истерзанная собственным кровавым тираном, когда-то спасшая Европу от Наполеона, теперь спасала ее от куда более страшного и отвратительного изверга. Порабощенные народы и невольные союзники Германии почувствовали приближение перемен в своей судьбе. Ожидала их и Италия. После поражения в России лишь немногие остатки итальянских войск вернулись домой. Солдаты были мрачными и подавленными, но о том, что им довелось вынести, не рассказывали, связанные «военной тайной». А в скором времени пришло известие о полном разгроме и капитуляции двадцати пяти лучших итальянских дивизий в Северной Африке. В июне 1943 года англо-американские войска после массированных бомбардировок высадились на Сицилии. Местная мафия, мстившая фашистскому режиму за преследования, указала десанту лучшие места для высадки и в помощь ему подняла восстание на острове. За 39 дней Сицилия полностью перешла в руки союзников.
Муссолини был деморализован и сломлен этими неудачами. Он утратил какую бы то ни было способность принимать решения.
19 июля состоялась первая бомбардировка Рима американской авиацией. Налет был ужасен. Он унес две тысячи жизней. Особенно пострадал густонаселенный римский район вокруг древней базилики Сан-Лоренцо. Погибло множество людей. Бомбы разворотили кладбище и сильно повредили церковь. Папа Пий XII, сменивший на Святом престоле Пия XI, умершего в 1939 году, услышав грохот бомбежки и увидев из окна своих покоев налет, тут же взял все свои наличные деньги и помчался на автомобиле в район Сан-Лоренцо. Когда он туда приехал, бомбардировка уже закончилась. Папу окружила огромная толпа рыдающих людей. На его глазах из разбитых бомбами домов выносили убитых и раненых. Папа провел несколько часов с объятыми горем и ужасом жителями Сан-Лоренцо, раздал им деньги, утешал, вселял в них надежду, молился вместе с ними на руинах церкви. Когда он вернулся в Ватикан, в глазах его стояли слезы, а белая ряса была вся в крови.
Лидия Иванова вспоминала об этом дне: «В утро 19 июля я играла на свадьбе в маленькой церкви около пьяцца ди Спанья… Было часов 10 или 11, свадьба кончилась, я спускалась со ступеней церкви, когда завыли сирены и зазвучали удары бомбардировки далекого квартала Сан Лоренцо. Автомобили на улице куда-то ринулись и исчезли. Люди сначала побежали, потом попрятались. Мне пришлось где-то пережидать события. Через час, а может быть и два, я отправилась домой. На улице Бабуино мне пересек путь большой грузовик с открытой платформой. На ней тесно были навалены человеческие тела: везли раненых из Сан Лорнецо»[502].
Дальше события понеслись лавиной. Бомбардировка Рима словно бы послужила детонатором того переворота, который назревал уже давно. 24 июля собрался Большой фашистский совет. Муссолини произнес на нем речь, которую начал с оправданий, а закончил словами: «Когда война оборачивается неудачами, их приписывают одному человеку, когда же она приносит победу, ее хотят приписать себе многие»[503]. Девятнадцатью голосами против семи Совет проголосовал за передачу командования армией королю и за выход Италии из войны. Фактически это означало отрешение Муссолини от власти. Против него на Совете проголосовал даже его зять – граф Галеаццо Чиано. На следующий день Муссолини отправился с визитом к королю на виллу «Савойя». В беседе он сказал монарху, что решение Большого совета имеет лишь консультативное значение, но обычно слабовольный Виктор Эммануил вдруг проявил неожиданную твердость. Он заявил «дуче», что постановление Большого совета окончательно и бесповоротно, и напомнил, что итальянская армия потеряла в войне за интересы Германии каждого десятого солдата. «Вы самый ненавистный человек в Италии. Так дольше продолжаться не может», – сказал король Муссолини. На пост премьер-министра он тут же назначил маршала Пьетро Бадольо, который был противником продолжения войны, и поручил ему формирование нового правительства. Возле виллы «дуче» уже поджидали карабинеры. Когда он появился, его арестовали и позже препроводили на высокогорный курорт «Гран Сассо», где содержали под стражей в гостинице «Кампо императоре». Италия вышла из войны и заключила перемирие с союзниками. На южном ее побережье высадился британский экспедиционный корпус.
В это время Дмитрий Иванов находился в Шартре, оккупированном немцами. Когда в Италии произошли перемены, он решил вернуться в Рим к отцу и сестре, которых не видел уже несколько лет. Пересаживаясь с одного поезда на другой, Дмитрий добрался до границы Франции с Италией. Там царили хаос и неразбериха. На путях стоял состав, готовый к отправке на юг. Дмитрий сел в него, добрался до Италии и очень скоро, к великой радости домашних, появился в квартире на улице Леон Батиста Альберти.
Мирный период правления Бадольо в Риме длился недолго. Маршал скрывал от немцев свои переговоры с союзниками, а по радио говорил: «Война продолжается». Но 8 сентября 1943 года правительство Италии и англо-американское командование официально заявили о подписанном перемирии. На следующий день войска союзников начали массированную высадку в Салерно. Узнав об этом, Гитлер пришел в неописуемую ярость. Он отдал приказ о вторжении в Италию. На юго-востоке Франции и на Балканах немцы начали уничтожать и интернировать находящиеся там итальянские военные части. Некоторые из них оказывали нацистам отчаянное сопротивление, но силы были неравны.
10 сентября королевская семья и маршал Бадольо вместе с правительством, никого об этом не известив, спешно покинули Рим и бежали в Бриндизи, на юг, уже занятый союзниками. Находящиеся там итальянские войска встали на сторону англо-американского альянса.
В тот же день, 10 сентября, немцы вошли в Рим. О том, как это происходило и чему она сама была очевидицей, вспоминала Лидия Иванова: «10 сентября рано утром немцы у ворот Святого Павла, за 7 минут ходьбы от нашего дома. Стрельба больше не артиллерийская – в город не стреляют, слышны главным образом пулеметы. Мы смотрим в окно кухни: за пустырем происходит что-то непонятное. Бегут какие-то военные, едут маленькие “джипы”. Вот итальянский солдат забежал на пустырь, скидывает мундир и быстро прячет его в заросли тростников; вот едут немецкие офицеры, бросив на автомобиль большую белую простыню; это значит: не стреляйте, мир заключен. Но это не верно: там, перед нашим взором, пулемет убивает двух молоденьких итальянских офицеров, куда-то стремящихся в своих бронемашинах… – Смотрите, – говорит кто-то из нас, – как это похоже на описание Ватерлоо у Стендаля. Вблизи все кажется бессмысленным, беспорядочным, а на самом деле тут развертывается стратегический план.