Гиппиус была права – человек Серебряного века продолжал жить в Вяч. Иванове, но теперь он обрел иную духовную глубину и поистине вселенский простор. Космический ветер разрушил оранжерею, однако такой нежный, казалось бы, цветок выстоял против напора стихии. Корень прочно держал его.
Живя в Италии, Мережковский, работая над «Жизнью Данте», одновременно собирал материалы для будущей книги о святой Терезе из Лизье. И он, и Гиппиус полюбили ее всем сердцем. Эту французскую святую назвали Терезой Младенца Иисуса или Терезой Маленькой, чтобы тем самым отличить от великой Терезы Авильской – испанской святой XVI века, так же как и она, принадлежавшей к кармелитскому ордену. Но была и другая причина, по которой она получила это прозвание. Всей своей жизнью Тереза Младенца Иисуса стремилась исполнить завет Спасителя – умалиться и принять Царство Божие как дитя.
Родилась она в 1873 году в доброй и любящей христианской семье и с детских лет, как и ее старшие сестры, мечтала посвятить себя Богу и уйти в монастырь. Потеряв в четыре года любимую мать, она еще больше укрепилась в этом желании. В 1888 году пятнадцатилетняя Тереза Мартэн вместе с паломниками отправилась в Рим, где чудом получила аудиенцию у папы Льва XII и просила разрешить ей поступить в Кармель в столь юном возрасте. В виде исключения Терезе позволили стать послушницей в кармелитском монастыре. Этот орден всегда отличался особенно глубокой мистической направленностью. О своем духовном опыте начиная с детских лет святая Тереза Младенца Иисуса поведала в книге «Повесть об одной душе», написанной по благословению игуменьи – ее старшей сестры. По глубине и открытости признаний в своих помыслах и чувствах эта повесть может сравниться только с «Исповедью» святого Августина. Прожила Тереза совсем недолго – она умерла в 1897 году двадцати четырех лет от роду. Верующие во Франции полюбили ее очень рано и почитали как святую еще до канонизации.
Собирая материалы о жизни Терезы Младенца Иисуса, Мережковские обнаружили у подножия холма Джаниколо маленький домик, где жили три монахини. В нем святая Тереза провела несколько дней во время своего посещения Рима. В один из дней Мережковский, Гиппиус, Вяч. Иванов, Лидия и Фламинга совершили к этому домику настоящее паломничество. Книгу «Маленькая Тереза» Мережковский завершил незадолго до смерти в декабре 1941 года. Она стала финальным аккордом в жизни писателя. Издали ее только в 1984 году.
А Тереза Младенца Иисуса была канонизирована в 1925 году папой Пием XI. Он называл ее «звездой своего понтификата», а всемирное движение в католической церкви за провозглашение Терезы святой – «ураганом славы». Тереза Младенца Иисуса была объявлена папой предстательницей и молитвенницей перед Богом за истерзанную и страждущую Россию.
Пия XI Вяч. Иванов очень любил. В 1937 году он получил у папы личную аудиенцию. В то время уже тяжело больной восьмидесятилетний старец, Пий XI произвел на Вяч. Иванова огромное впечатление своей духовной мощью и стойкостью.
Говорили они долго. Речь в беседе шла о судьбе России и о соединении церквей. Папа сказал, что очень скоро и Европу, и Россию ждут тяжелые испытания и многие беды, но затем настанут лучшие времена и Церковь станет Единой. Вяч. Иванов ответил, что хотя русская религиозная мысль и прошлого, и нынешнего века искала соборности и всеединства, и он сам всегда скорбел о разделенном состоянии Церкви, но, к несчастью, не видит возможности не только соединения, а даже и простого примирения в ХХ столетии христианского Востока с христианским Западом, пропасть между которыми слишком глубока и непреодолима. Пий XI с жаром воскликнул: «Вы сомневаетесь?! Такое сомнение неправедно; оно недопустимо. Я верю: единение будет, будет! Вот вы и сами не только в теории утверждали необходимость единения, но и пошли по пути экуменизма». Прощаясь с Вяч. Ивановым и благословляя его, папа снова повторил: «Credo, credo – верую, верую».
Об этом же Вяч. Иванов в 1947 году писал С. Л. Франку: «Что касается здешнего отношения к Востоку, то уже Лев XIII провозгласил восточное литургическое предание превосходнейшим в сравнении с латинским, и я лично… имею перед глазами трогательные примеры (не говорю уже о славянах) итальянцев, немцев, французов, бельгийцев, англичан, испанцев, выучившихся русскому языку и принимающих восточный обряд (который для священников исключает возможность служить по латинскому обряду) из любви к России, как будущей… восточной половине вселенской Церкви. Огромное большинство католического клира… не имеют никакого понятия о русском православии; но папы (как я лично убедился в этом не без глубокого волнения, беседуя с покойным Пием XI) и наиболее просвещенные круги духовенства ни о чем так не ревнуют, как о воссоединении церквей»[484].
Лучшие люди католической церкви поняли то, о чем говорил Владимир Соловьев: недопустимы ни латинизация Востока, ни его насильственно-административное подчинение Риму. Возможно только согласие в любви.
В доме на Монте-Тарпео семья Ивановых прожила три с половиной года. Неожиданно это блаженное существование оборвалось помимо их желания. В 1939 году дома на Капитолии, в том числе и всю улицу Монте-Тарпео, было решено снести. Напрасно маркизы Гульельми повесили на доме мраморную мемориальную доску, что здесь жила Элеонора Дузе, – от разрушения его это не спасло. Муссолини не давали покоя лавры двух цезарей: Августа, о котором говорили, что он принял Рим деревянным, а оставил его мраморным, и Нерона, устроившего в старом городе пожар, чтобы воздвигнуть себе на этом месте роскошный дворец. «Дуче» объявил, что в центре Рима – столицы великой державы – не место убогим, уродливым лачугам. В назначенный день он сам во главе рабочих явился на Капитолий со своим piccone (киркой) и дал старт сносу старых зданий. Предполагалось возвратить этому месту его облик эпохи Микеланджело и устроить там роскошный бельведер для туристов. Но в Риме после сноса ветхих построек под их фундаментами всегда открываются пласты глубокой древности, и тогда наступает час работы археологов. Так было и теперь. К слову сказать, рядом с домом, где жили Ивановы, на Капитолии, находился Германский археологический институт, хорошо знакомый поэту еще по первым посещениям Рима в годы занятий у Теодора Моммзена. Здесь он общался со знаменитыми Ragazzi Capitolini, изучавшими древнеримскую археологию. Здание Института также шло под снос. И когда исчезли окрестные дома и «журчливый садик» и были срыты их остатки, оказалось, что под ними проходила древнейшая дорога – Via Sacra (в ХХ веке сохранилась только ее часть), ведшая к главному римскому святилищу на Капитолии. Лидия Иванова вспоминала об этом так: «Под домом, в котором мы прожили пять лет (неточность. –
А в стихотворении Вяч. Иванова «Староселье» после этих событий появилась вторая часть:
Время, отпущенное Ивановым на поиск нового жилья, неумолимо таяло, а найти квартиру никак не удавалось. Над семьей нависла угроза оказаться на улице. И тут на помощь пришла жившая на Авентине дочь Льва Толстого – Татьяна Львовна. Она подыскала для них квартиру неподалеку от себя – на улице Леон Батиста Альберти. Жилище это, которое очень полюбилось Ивановым, стало их последним пристанищем в Риме. Здесь встретил закат своих дней Вяч. Иванов и прожили всю оставшуюся жизнь его дочь Лидия и Ольга Шор. Сегодня на доме по улице Леон Батиста Альберти, 25 (в прежние годы он был под номером 5), можно видеть мемориальную доску, установленную муниципалитетом Рима в 1983 году. Она напоминает, что здесь последние годы жизни провел русский поэт Вячеслав Иванов.
Виды из окон квартиры были великолепны. С одной стороны открывалась грандиозная панорама города: виноградники, пинии, кипарисы, церковь Санта-Бальбина, руины Терм Каракаллы, храм Сан-Джиованни и рядом с ним египетский обелиск, который Вяч. Иванов называл иглой Тутмеса. Вдали виднелись кажущиеся голубоватыми в лучах утреннего солнца Альбанские горы и церковь Сан-Дженнаро. Из кабинета Вяч. Иванова балкончик выходил на улицу. Там стояла череда небольших домов с вечно развешанным на веревках бельем, а за ними вдалеке над всем городом царил купол Святого Петра. Эти виды навсегда запечатлелись в стихах Вяч. Иванова:
Там же, на Авентине, неподалеку от дома, где жили Ивановы, на площади Лоренцо Бернини, находилась церковь Святого Саввы (Basilica di San Saba). По преданию, сирийские монахи из лавры Святого Саввы Освященного, пришедшие в Рим в VI веке, изначально поселились здесь в доме матери святого Григория Двоеслова, папы римского. И Савва Освященный и Григорий Двоеслов почитаются и на Западе, и в России как святые неразделенной Церкви. Базилика была заложена в VII веке. Она и сегодня сохраняет черты древнероманского стиля с его строгой и величественной простотой. До раскола 1054 года храм был подворьем лавры Святого Саввы, но и потом он носил свое прежнее имя. В главном престоле храма покоится частица мощей преподобного Саввы Освященного. Лидия Иванова долгие годы играла здесь на органе во время богослужений. Церковь стала приходом Ивановых. Дочь поэта вспоминала: «Каждое воскресенье в передней раздается звонкий голос Вячеслава:
– Шляпу, палку и четыре сольди! (мелкая монета, чтобы положить на церковный поднос).
Вячеслав собирается всегда спозаранку и стоит перед распахнутой дверью. Получив требуемые предметы, он с невероятной скоростью сходит по ступеням трехэтажной лестницы (лифт был построен много позже) и напряженно-быстрым шагом пересекает площадь Бернини, направляясь к боковому входу Сан-Саба. Фламинго, как всегда запоздавшая, кидается за ним бегом и догоняет его у церковного порога»[488].
Церковь Святого Саввы Вяч. Иванов восславил в своих стихах:
Имена апостолов и храм Святого Саввы были для Вяч. Иванова драгоценным знаком неразделенной Церкви первых веков. Свидетельство о ней хранит самый облик Вечного города. Русскому сердцу здесь есть от чего затрепетать, радостно узнавая родное.
И все же Вяч. Иванов жил по восточному обряду. Поэтому Сан-Саба был для него скорее приходом «географическим» – поблизости от дома. «Базовым» же всегда оставался храм преподобного Антония Великого при Руссикуме, где служба шла на церковнославянском языке. Здесь Вяч. Иванов исповедовался и причащался. С. Л. Франку он писал: «Православный, присоединившийся к Римской Церкви, обязан оставаться верным восточному обряду… поэтому мой приход в строгом смысле этого слова – церковь св. Антония Великого – при русской Духовной академии, Коллегии Руссикум, где по-русски совершается богослужение, в большие праздники с архиереем, и “Верую” поется без слов “и Сына”»[490].
Речь шла об одном из главных предметов спора между католиками и православными – толедском прибавлении «филиокве» («и Сына») к Символу веры. Католики читают: «И в Духа Святого, Господа животворящего, иже от Отца и Сына исходящего», православные же: «Иже от Отца исходящего». Надо оговорить, что имелось в виду: не от Сына как от Первоначала, но «от Отца через Сына», чему можно найти подтверждение в Новом Завете. Тем не менее до сих пор эта формулировка является камнем преткновения в отношениях между Западной и Восточной Церковью. В церкви преподобного Антония Великого при Руссикуме, где прихожанином был Вяч. Иванов, на литургии пели по православному обряду: «Иже от Отца исходящего».