Интересно, подумал Уоррен, во что именно Сьюзен не может поверить: в историю Джима или в то, что предпринял профессор, чтобы о нём позаботиться.

– Ты должен найти его семью и убедиться, что больше он не пострадает…

– Может, никакой семьи у Джима нет, – прервал её Уоррен. «Теперь я – его семья», – подумал он, но не смог набраться смелости сказать это Сьюзен. Будь у него микстура от страданий, он выпил бы её раньше Джима.

– Какое-то… какой-то… – Сьюзен пыталась подобрать подходящее слово, но, похоже, подходящих слов попросту не существовало.

– Кошмар, – вставил Уоррен.

– Кошмар, – повторила Сьюзен, но тотчас же поправилась: – Нет, не кошмар. Абсурд.

– Абсурд? – Какие бы эпитеты ни подбирал Уоррен, слово «абсурд» не приходило ему в голову.

– Да. Абсурд, – резко заявила Сьюзен, будто намеревалась поставить точку в их разговоре, но вместо этого продолжила: – Всё. Не хочу больше ничего знать. Не хочу в этом участвовать.

Такого Уоррен не ожидал. Уж точно не от кого-то вроде Сьюзен, которая, пока они были женаты, кормила бездомных кошек, подбирала выпавших из гнезда птенцов, от души насыпала мелочи бойскаутам, жертвовала на очередную библиотеку, на церковь, на сирот, беженцев, стариков из приюта Святого Иосифа, на безработных. От кого угодно, только не от Сьюзен. И всё же она права: это его, Уоррена, проблема. Всё остальное: их прошлое, страдания ребёнка, который мог быть их ребёнком, – Сьюзен не интересовало. Больше не интересовало. Она же сама сказала: мне кажется, у меня ничего не осталось. И Уоррен, несмотря на внутреннее несогласие, принял её приговор.

– Постараюсь, чтобы тебя это не касалось, – грустно сказал он.

– Уезжай из Китовой бухты.

Уоррен снова спросил себя, обеспокоена ли Сьюзен тем, что люди в костюмах их найдут, или просто не хочет, чтобы беглецы скрывались в её летнем домике. Впрочем, он предпочёл не уточнять.

Смущённую тишину перекрыл какой-то шум на линии. Потом Уоррен услышал, как Сьюзен, так и не произнеся ни слова, повесила трубку.

Он шагал по Иден-роуд, не замечая, что замёрзшие босые ноги то и дело попадают в лужи или грязь. Но куда больше, чем правительственные агенты, его волновала Сьюзен. Почему она так поздно вернулась домой? Неужели встречалась с кем-то?

И только войдя в дом, он заставил себя прогнать последний возникший в голове образ: бальный зал, в самом центре которого, в дрожащих отблесках свеч, в танце кружилась Сьюзен, его Сьюзен, до смерти усталая, но счастливая, а рядом с ней, прижимаясь к ней, – некто похожий надрессированного медведя, в цветастом платье и розовой соломенной шляпе.

– Думаю, это гэльский.

– Как-как?

– Гэльский, говорю. Это древний язык такой. Мои пра-пра-кто-то-там были родом из Ирландии.

Взгляд Уоррена метнулся к лестнице.

– Ты с ним говорила?