Мальчик так сжимал рукоятки, что тонкие костяшки пальцев побелели. На лице застыло напряжённое и решительное выражение, какого Уоррен у него ещё не видел. И профессор почувствовал, как сотни крохотных лучиков света снова прорезали темноту его разума, принеся с собой утешение.

Джим упал. И поднялся. Потом снова упал – и снова поднялся. И так бесчисленное множество раз.

Ноги были слабыми, словно ватными, но, если не ходить, не пользоваться ими, они и не окрепнут. А с костылями дело явно пойдёт быстрее. Женщина, которая их принесла, Бет, выглядела дружелюбной и приятно пахла, но Джим всё равно испугался. Он вспомнил Сайруса Эбботта, которого с тех пор, как ему отняли ногу, звали Колченогим Сайрусом. Тот целыми днями шатался по деревне, повиснув на костылях, вырезанных из ствола старой вишни, да проклинал злосчастье, лишившее его работы коновала, и себя самого за то, что превратился в пьянчужку. Когда он поранился долотом, нога почернела и опухла, пришлось доктору её отпилить – это и называлось «отнять». Папаша говорил, слава богу, что Сайрус лишился чувств от боли, а то пила дважды ломалась, пока справилась с его костью. И с тех пор, как очнулся, Сайрус больше не был прежним. Теперь вот и Джим совсем как Колченогий Сайрус с его вишнёвыми костылями…

Но, собравшись с духом и попробовав разок, мальчик понял, что костыли поддерживают его, с ними куда легче двигаться – в общем, полезная штука, а вовсе не страшная.

Он снова упал и снова поднялся, шатаясь уже чуть меньше, чем в прошлый раз, и тут в его голове внезапно зародилось ужасное подозрение: а что, если хвороба, ослабившая его тело, заставившая вылезти волосы и почернеть зубы, поразила и всю его семью? Что, если мама, папаша, Патрик, Джейн, Дэниэл, Джоанна, Кэти и Тимоти умерли и он остался последним, как это случилось с мистером Киннафейгом?

Джим упал в последний раз, больше от опустошённости, вызванной этой мыслью, чем из-за того, что на самом деле потерял равновесие. Но на этот раз не стал подниматься, а горько расплакался.

Уоррен тотчас же влетел в комнату и бросился к мальчику, утешающе бормоча:

– Ну-ну, всё не так уж плохо. По правде сказать, ты просто молодец.

Профессор помог ему встать, но, заглянув в глаза, понял, что слёзы вызваны не разочарованием, а чем-то куда более глубоким: взгляд Джима был полон ужаса и растерянности.

Уоррен обнял его, удивившись, как столь непривычный для него жест вдруг показался ему в этой ситуации самым простым и естественным.

И Джим обнял его в ответ, отчаянно вцепившись в человека, который, как он, наверное, только сейчас начал понимать, был единственным, что у него ещё оставалось в жизни.

Той ночью пошёл дождь, в какой-то момент обернувшийся грозой.

Уоррен никак не мог уснуть. Чердак его разума был наконец освещен, и профессор обнаружил, сколь многое до сих пор скрывалось во мраке.

Теперь, когда он увидел всё это, совершенно ясно разглядел скопившуюся по углам заплесневевшую рухлядь, притворяться стало невозможно.

Теперь, когда он увидел это, больше не было места для отговорок, возможности закрыть глаза.

Теперь, когда он увидел это, он всё понял.

Мальчик в соседней комнате, боровшийся с призраками прошлого и страхом будущего, полагался на него – человека, который меньше месяца назад едва не выбросил себя и всю свою жизнь в океан. Уоррен подумал, что вместе с ним и жертвами ядерных взрывов свой конец в волнах нашли бы и Сьюзен с Джеком, а может, и Алекс Тайн, и бог знает кто ещё, включая Джима, ведь, умирая, человек уносит с собой в памяти всех, кого любил, с кем был близок. Хороня себя, он хоронит и то, что их связывало, и мысли, не менее реальные, чем все эти люди, и эмоции, возникшие благодаря им. Впрочем, что касается Джима, Боб отказался бы и от своей нынешней жизни, и от надежды, которую мальчик, возможно, сам того не сознавая, ему подарил.

Принадлежавшие Джеку вещи вопили о своём одиночестве, перекрывая даже раскаты грома, а ветви деревьев, согнутые ветром, колотили в стены, облекая эти вопли в плоть.

Полыхнула синеватая молния, которая сопровождалась столь оглушительным грохотом, что Уоррену показалось, будто над его головой прогремел взрыв. И в её свете в дверях внезапно возник Джим. Он застыл на пороге, вцепившись в косяк и тяжело дыша, словно только что пробежал марафон. Гроза испугала его.

Уоррен подвинулся. Джим проковылял к кровати и, дрожа, свернулся калачиком, прижавшись к боку профессора.