Они долго не разнимали объятий, согреваясь вместе, и каждый чувствовал стук сердца другого. Наконец Джим коснулся небритой щеки Боба нежными, словно крылья мотылька, и холодными, как металл, губами.

«Спокойной ночи», – прошептал Боб, и вещи, напоминавшие ему о Джеке, вдруг умолкли, дав наконец обоим, и мужчине, и ребёнку, возможность уснуть.

Разбудили Уоррена глухие удары, похожие на стук топора. Рядом лежало что-то тёплое: Джим. Приснилось, подумал Боб, поворачиваясь на другой бок. Стук повторился. Гроза закончилась, но что-то – должно быть, сломанная ветка – по-прежнему колотило в стену.

– Боб! – услышал он голос. – Открой уже эту чёртову дверь!

Насколько ему помнилось, ветки говорить не умели. Стараясь не разбудить Джима, спавшего раскинувшись, свесив одну руку с кровати и широко раскрыв рот, Уоррен выскользнул из-под одеяла, прикрыл дверь и спустился по лестнице.

Бет Ларкин придерживала на груди розовый халат, делавший её ещё круглее обычного, если такое вообще было возможно. На щеке отпечаталась подушка, глаза заспанные.

Уоррен взглянул на часы: почти два.

– Бет! Что случилось?

Увидев за её спиной краешек угольно-чёрного, усыпанного звёздами неба, он вздрогнул – от холода или, может, не до конца проснувшись.

– Похоже, кто-то о тебе спрашивал, – сообщила Бет, подтягивая пояс, распустившийся, пока она колотила в дверь.

– Что спрашивал?

– Там Сьюзен звонит. Хочет с тобой поговорить.

– В такой час? С ней всё в порядке?

– Да уж, в порядке. Велела вышвырнуть тебя из постели и пинками гнать к аппарату.

Взгляд Уоррена метнулся к лестнице.

– А как же Джим?

– Спит?

– Вроде да…

– Я с ним посижу.

Уоррен замялся.