Книги

Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

22
18
20
22
24
26
28
30

Не помню, как возникла идея призвать его на Комиссию, когда мы зимой 1991–1992 годов составляли первый список. Но помню его ответ по телефону: «Сил для такого дела нет, но нет сил и отказаться…» Ему было уже за восемьдесят. Думаю, мы рассчитывали на его заочный авторитет, а он оказался самым обязательным среди нас. Даже когда прибаливал, приезжал: ему казалось, что кто-то может без него обидеть несчастных. Случилось, мы однажды засомневались, стоит ли человеку сбавлять срок, если ему осталось сидеть полгода. Лева воскликнул: «Да на один день раньше выйти – благо! Там ведь часы, минуты считаешь!»

В трудные времена, когда пенсия не спасала, Разгон, это мы узнали потом, продавал из библиотеки редкие книги. Но никогда он не жаловался на бедность, он и вправду имел необыкновенный талант: в любых обстоятельствах чувствовать себя счастливым. Жил скромно вместе с дочкой, и кто бывал в его крошечной квартирке на Малой Грузинской в блочном доме, поражались тесноте: все свободное пространство было отдано книгам. Но хозяине милой своей улыбкой отмахнется: «Да ведь теплый клозет есть, чего же еще надо!» Я хочу, чтобы вы услышали эту истинную радость обладания после 17 лет тундры теплым клозетом. Но если эту тему продолжить, вы услышали бы от хозяина необидный рассказ про западного корреспондента, который, допытываясь, как удавалось Разгону писать в заключении, воскликнул: «А я знаю, вы, наверное, писали на туалетной бумаге, да?»

Но я, наверное, не совсем прав, сказав, что Лева не умел сердиться. Запомнились его страстные отповеди по поводу вылазок молодых фашистов в газетах, по поводу того же Лимонова. Помню, так совпало, что мы оказались в Париже: у Разгона и у меня были переведены книги на французский язык, и книжный магазин «Глобус» устроил встречу с читателями. Во время выступления из задних рядов раздались неприличные выкрики, а кто-то рядом сказал: «Ну, это Лимонов, ему не терпится попасть в печать!» Я даже немного растерялся: Париж и вдруг – русское хамство. И тут Разгон спокойно и жестко произнес всего несколько слов о том, что он в лагерях видел и не такую мразь, и там их тоже били. Это не просто слова. Многие друзья помнят, как некий литературный чиновник высказался оскорбительно о первой жене Разгона, погибшей в лагерях. Лева выяснил место работы: Институт мировой литературы, приехал, выждал в коридоре обидчика и влепил в его сытую физиономию крепкую мужскую пощечину, предварительно объяснив – за что. Секундантом на этой «дуэли» был художник Борис Жутовский.

На похоронах Булата Окуджавы мы стояли с Левой в почетном карауле, обнявшись (я боялся, что он не устоит), и впервые я увидел, как он плачет. Звучала песня: «Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет…» Мне показалось, что именно в тот день что-то в Леве надорвалось… Хотя и земля вертелась, и ярок был свет… А потом, к несчастью, его девяностолетний юбилей, который и здоровый не перенесет, и далее – больница. Казалось, что он выкарабкается, уже в больничной приемной живо интересовался делами Комиссии, которую он любил, твердо обещая, что вот выйдет и сразу за работу. Еще за день до смерти он читал уголовные дела, торопясь кому-то помочь…

Кстати, Булат Окуджава, который охотно посвящал и дарил своим друзьям стихи, посвятил несколько строк и Леве. Родились они из реплики: «Лева, как ты молодо выглядишь! – А меня долго держали в холодильнике…» Эти стихи Булат написал во время нашей совместной поездки по Германии и прочел за дружеским столом в Эрфурте. Вот они.

Песенка Льва Разгона

Я долго лежал в холодильнике,обмыт ледяною водой.Давно в небесах собутыльники,а я до сих пор молодой…Преследовал Север угрозоюнадежду на свет перемен,а я пригвоздил его прозою —пусть маленький, но феномен.По воле судьбы или случаяя тоже растаю во мгле,но эта надежда на лучшеепусть светит другим на земле.

Письмо издалека

В этом году в Великом Новгороде произошли два чрезвычайных события: была вскрыта капсула с посланием комсомольцев 50-х годов к своим потомкам в XXI век и была найдена самая древняя рукопись на славянском языке. События, как вы понимаете, не столь равноценные, тем более что письмо комсомольцев благодарные потомки так и не смогли прочесть, оно истлело, а вот древняя рукопись, слава богу, до нас дошла и стала открытием тысячелетия.

К Новгороду, который был для нас всегда Великим и таковым остается, у россиян всегда было особенное отношение. Даже у тех, кто здесь никогда не побывал. Это город, с которого практически во многом начиналась Русь, ее государственность, но что еще важней – письменность и культура. Отсюда пришла к нам Новгородская судная грамота – памятник права новгородской республики XV века, Русская Правда и т. д. Самый древний из прежде найденных источников славянской письменности Остромирово Евангелие (1057–1058 гг.), заказанное в Киеве воеводой Остромиром, пришло к нам именно отсюда. А среди многих других славных городов и княжеств на Руси Новгород отличался свободолюбием, независимостью, тем знаменитым вече, что собиралось на соборной площади и где горожане решали, достаточно демократично, судьбы войны и мира, а разгорячась, выясняли истину в потасовках, почти как ныне, скажем, в Государственной думе.

Но, правда, историки оговариваются, что собирались-то горожане не все, а лишь из видных и обеспеченных семей, но пусть мне покажут город, где это самые низы до сих пор что-то о себе решают. Ну разве что решат, как за пакет крупы или бутылку водки продать свой голос. Но тут-то и выясняется, после первых открытых берестяных грамот, коих число теперь подходит к тысяче, что в своей личной жизни, в быту, в семье тот же самый народ вполне достойно самовыражался, делал хозяйственные записи и даже писал любовные письма. А значит, сам решал, и неплохо, как ему жить.

И когда Великий Новгород, расплачиваясь за свою независимость, пережил жесточайшие, даже для Средневековья, массовые репрессии от государя Ивана Васильевича, практически вырезавшего то самое состоятельное, а значит, наиболее образованное сословие горожан, несколько тысяч человек, от младенцев до стариков, было это для истории зафиксировано (посписочно!), с риском для жизни, в тайной книжице анонимного монаха и, слава богу, сохранилось и дошло до нас.

Свободолюбие, грамотность и общая культура были неразрывно между собой связаны. Тем и велик Новгород, что дает нам издалека уроки нравственности. Никого не осуждая, хочу напомнить о послании комсомольцев пятидесятых годов, которое до нас не дошло. Нетрудно угадать, что было в этом письме, их тогда писали, кто помнит, по всем городам, и текст, завизированный в верхах, был примерно одинаковый: он касался побед и свершений, которых мы тогда достигли. Рабы восхваляли свое рабство.

Мне повезло еще в молодые годы познакомиться с известным археологом Георгием Федоровым, написавшим книгу «Дневная поверхность», там и о первых раскопках в Новгороде, где он работал еще студентом. От него-то я узнал о древних деревянных тротуарах города, о его высокой бытовой и книжной культуре, проявленной в замечательных текстах на бересте, которые в те времена, начала пятидесятых, только приоткрыли нам неведомую страничку в истории города. Я даже побывал здесь на раскопах, работали в основном студенты и колхозницы, которым за каждую найденную берестяную грамоту давали премию от трех до пяти рублей. И вот последняя поразительная новость: в этом сезоне найдены в древнем слое одиннадцатого века четыре деревянных доски, на которых воском означены славянские письмена, самые древние, по отзывам академика В. Л. Янина, на четверть века древнее, чем Остромирово Евангелие. Находку сделали студенты-практиканты, учавствовашие в одном из самых крупных раскопов в центре города. К сожалению, от удара лопатой многие буквы рассыпались, но, как рассказывает знаменитый ученый, из сохранившегося текста удалось понять, что на досках записан Псалтырь: псалмы Давида, которые, по-видимому, древний учитель для повседневной работы переписывал на мягкий воск, и, подложив уже под рассыпанные буквы библейский текст, оказалось возможным восстановить часть утраты.

Читатель уже знает из интервью со знаменитым академиком об этой великой находке. Я лишь дополню его личным впечатлением, ибо мне одному из немногих повезло узреть самое древнее славянское письмо и как оно реставрируется. Конечно, я даже не мог мечтать об этом, но случайность, но гостеприимство новгородцев дали мне возможность взглядом прикоснуться к этому чуду.

И тут мне хочется поведать о Владимире Ивановиче Поветкине и его Новгородском центре музыкальных древностей, где он работает директором. Но это не совсем точно: Владимир Иванович российский самородок, музыкальный талант, умелец, который своими руками практически создал, украсил этот центр, превратив в живой музей, где звучит старинная музыка, исполняемая им на воссозданных по образцу предков гуслях и других инструментах.

Но это только малая часть духовной жизни музея. Музыкальными руками Поветкина восстановлены многие берестяные грамоты, и именно тут долгие сутки, недели, месяцы буковка к буковке восстанавливал он знаменитую находку. Нам (нас было трое) было разрешено к ней приблизиться, увидеть ее, положенную под стекло. Деревянные доски находятся на реставрации в другом месте. А здесь, на белом тексте Давидовых псалмов, черные глянцевые крупицы восковых букв, где-то уже сомкнутые в слова, хорошо читаемые, а где-то еще рассыпанные осколками, которым не нашлось пока места в тексте. Будут ли найдены? Владимир Иванович, который здесь, в уютной каморке, дни и ночи отсидел, собирая текст воедино, со вздохом лишь произнес, что это, что мы видим, кажется, финал: и глаза уже не видят, и никак более из разрозненных букв слово уже не собирается. Теперь буквы в рассыпанном виде будут жить при рукописи.

Рассказал и о том, что на воске наши предки писали, как, скажем, наши дети сегодня на классных дощечках, где можно стирать и снова писать. Вот и под текстами псалмов найден не до конца стертый текст другого псалма, а сами доски были обнаружены на хозяйственном древнем дворе в навозе. Почему в навозе? Владимир Иванович развел руками: можно всяко предположить, и такое, например, что в противоборстве с первыми христианами на Руси кто-то расправился с учителем и его дощечками, выбросив их на скотный двор.

Что ж, версия правдоподобна хотя бы потому, что истинная честная книга, да и вообще просвещение, во все времена были ненавистны любому невежеству, ибо несли, как те же псалмы Давида, слова милосердия и человеколюбия.

Учитель, в отличие от названных комсомольцев, не писал писем в будущее, а творил свое просветительское дело для своих современников, и в этом его главный урок.

Глядя на руки Поветкина, подумалось вдруг, что только такие чувствительные пальцы, прикасающиеся к нежным струнам, способны собрать по буковкам древнюю библейскую песнь. И слава богу, что Русь не оскудела талантами, теми, кто сочиняет, исполняет, и теми, кто извлекает истину из прошлого, воссоздает ради нашего с вами будущего. Как тот древний неведомый нам учитель.