Краснокожая паспортина
Знаменитые стихи Маяковского о паспорте, который он достает из широких штанин, мы, конечно, знали наизусть, и особенно торжественно для слуха звучали слова: «Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза!» Поэтически узаконенный образ паспорта между тем был для любого гражданина СССР не столько предметом гордости, сколько жесткого и многостороннего государственного контроля. Заглянувшему для любопытства в ваш паспорт обычному участковому не может не открыться вся ваша жизнь, до донышка, и не только место и год рождения, но и национальность, и все адреса проживания, и состав семьи: жена и дети, и даже отношение к воинской службе. Кроме фото есть образец подписи. Тут же отмечены почему-то номер сберегательной книжки и все данные о заграничном паспорте.
По сути, это досье, которое дает возможность полностью контролировать нашу личную жизнь, а при случае вмешиваться в нее. Тем более специалисты утверждают, что по серии паспорта можно определить человека, который прежде был осужден, а у чеченцев и других кавказцев, как бы они ни хотели скрыться, серия в паспорте тоже особая.
Вся история паспортизации в нашей стране связана с попыткой держать под жестким контролем жизнь человека от рождения до смерти. Свободолюбивый господин Ленин в борьбе с царизмом еще в 1903 г. (сто лет назад!) требовал уничтожить паспорта, ибо в других странах Европы уже тогда их отменили, а в Америке их никогда и не было. «Разве это не крепостная зависимость, – писал он, – разве это не издевательство над народом?» Но с приходом к власти большевиков как раз и начинается тотальная паспортизация России: сперва трудовые книжки (по сути, те же паспорта) и далее, в 32-м году, за подписью Калинина, Молотова и Енукидзе вводится по всей стране единая паспортная система с непременной пропиской по месту жительства.
В строго секретном протоколе № 4 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) по этому поводу есть такие слова: «В видах разгрузки Москвы и Ленинграда и других городских центров… от скрывающихся в городах кулацких, уголовных и других антиобщественных элементов…» Понятно уже, кто «скрывался в городах», – это приехавшие на работу из разоренных и голодающих деревень крестьяне после организации в них колхозов.
Так, моему дяде Викентию, видимо, тогда повезло, он бежал из деревни в Смоленск, будучи раскулаченным за принадлежащую ему лошадь, и устроился чистильщиком паровозных котлов, проработав 40 лет, и до самых брежневских времен он тщательно скрывал свое прошлое. А вот уже в 1935 году по записке Ягоды и Вышинского «в целях быстрейшей очистки городов от уголовных и деклассированных элементов» назначаются «тройки», а уж как они очищали, можно себе представить.
В 40-м году по распоряжению Берии вводятся 1-я и 2-я категории режима проживания: это Москва, Ленинград, Киев, Баку и множество других городов, где категорический запрет на проживание лицам, судившимся за контрреволюционную деятельность, лицам, приехавшим на работу и т. д.
Но главная задача паспортизации, конечно, это закрепить крестьянина в колхозах, ибо сельские жители паспортов не получали. Уехавшие из колхоза без паспорта могли быть осуждены до двух лет. И лишь армия, как мы помним, позволяла молодежи избежать возвращения в деревню, что они и делали. Но молодежи в деревнях уже не оставалось.
Еще 1973 году, кажется недавно, 128 городов были закрыты для проживания осужденных, а 62 миллиона сельских граждан не имели паспортов. Только к 81-му году окончательно тоталитарная система уравняла жителей страны, а социалистическое рабство было закреплено в ужесточении прописки в режимных городах, и даже при Горбачеве вводились запреты на пребывание бывших зэков в Москве и еще в 70 городах.
Мой друг-поэт в ироничных стихах, посвященных как бы собаке, написал: «Твоей родословной страницы печатями закреплены, и ты проживаешь в столице на зависть собакам страны…»
И хоть ныне, через сто лет, дело с пропиской мы, кажется, решили, приблизившись не только к Европе, но и проклятому царскому времени, то полицейский надзор никак не ликвидирован, ибо существуют паспорта. И даже скоро выдадут новые. И, захватывая паспорт по пути на работу, да просто выходя на улицу, так, на всякий случай, без него ни письма, ни денег на почте не получить, мы не очень-то задумываемся, что он вносит в нашу и так еще незащищенную жизнь еще большую опасность, предоставляя любому представителю власти, да что власти, участковому милиционеру, узнавать о нас то, что должно, по сути, быть нашим личным делом.
Круговорот беды в природе
Переваливает на март, а зима, будто нагоняя упущенное, завалила столицу снегом по самую макушку, и сразу – катастрофа. Метеорологи срочно подсчитывают, сколько десятилетий не выпадало в одночасье столько осадков, водители клянут дороги, постовые – водителей, прохожие и тех и других, а власти, по привычке, находят себе оправдания ссылками на климат, на неожиданность, на временные трудности, даже на Америку, которая, увязнув и в более мелких снегах, потерпит крушение. Но при всем уважении к мэру насчет Америки это он зазря, снега там и правда немного, но зато они выдерживают такие ураганы, которых не дай бог никому, и при этом не просят в международном банке ссуду на восстановление. Ссылались бы тогда уж на Финляндию или Норвегию, что ли, где климат, как известно, не легче, а заносов и всяких катаклизмов по этому поводу почему-то не наблюдается.
Москва, если подсчитать, стоит почти девять веков, и снега бывало до крыш, а катастроф не было, и паники не было, и городские главы не ссылались на непредсказуемость зимы, а выходили тотчас, не ожидая команды от государя, дворники в белых фартуках и чистили дороги и дворы.
Кстати, о дорогах в те времена: егерская тройка от Петербурга доезжала до Москвы быстрей, чем нынешние «Вольво», а почта, скажем, из Риги в XVIII веке доходила до столицы за одни сутки. За один световой день доставлялась и стерляжья уха царю-батюшке из Нижнего. И не прокисала дорогой.
Да мне отец рассказывал, что за каждой деревней даже у них на скромном шляхе Смоленск – Рославль была закреплена своя верста-другая и каждый день чуть свет люди выходили, ровняли, убирали, почти вылизывали, так что дороги были на загляденье. Но я сейчас о Москве.
Проходя по двору в центре Москвы и утопая по колено в снегу, однажды я прикинул: четыре подъезда, в каждом на десять этажей сорок квартир, или около пяти сотен человек. Да если бы каждый десятый вышел и несколько раз лопатой махнул, двор был бы чист. Но толкут снег, увязают, клянут кого ни попадя, но снег не отгребут даже от собственной машины: пущай, мол, это власти делают. А те ждут, когда придет весна и снег сам растает. Это и есть круговорот воды в природе. Когда она сама все за нас делает. Круговорот беды в природе – было бы точней.
Ну а где же все-таки традиционные московские дворники, которые могли бы спасти столицу? Опять гонят солдат из строительных батальонов, коими во все времена затыкали дыры и даже пустующие залы некоторых прогорающих в советское время театров. А где мужчины, черт побери, где студенты, которые подзарабатывают в свободное время? Да вот уже подсчитано, что на охране частных контор и коммерческих ларьков по России задействовано около миллиона человек, целая вооруженная до зубов армия, в основном молодые мужчины в расцвете лет. Им бы землю пахать, лес пилить, стога метать – цены бы не было! А они, глядь, билетики на стоянках машин продают, в дверях банков и магазинов как манекены торчат, мучаясь от безделья и толстея, часами рассматривая прохожих.
А если к ним добавить милицию, там тоже далеко не сотни, а тысячи молодых мужчин, то выходит, что будем утопать не то что в снегу, а в навозной жиже, но все равно будем ожидать помощи, пока заграничные фонды по спасению, Сорос, или Форд, или кто-нибудь еще не пожалеет да не поможет. А откопав, еще и куриными ножками угостит.
Менты и подростки