Женщина, ваше величество…

Одно время загорелся я создать «партию» защиты слабых: детей, женщин, стариков, животных и растений. Когда-нибудь и кто-нибудь помоложе такую партию наверное создаст, и дай-то ему Бог! Я же в силу возможностей буду проводить линию этой несуществующей партии в моей рубрике, которую я и начал с защиты детей. Моя смоленская тетка Аня в те дни, когда мы приезжали семейством к ней погостить, встречала на пороге дома и обычно произносила: «Сперва дети, потом все остальное». И спешила накормить самых малых, обустроить, обласкать их и лишь потом со вздохом облегчения оборачивалась к нам: «Ну, а теперь вы за стол!»

Кроме тетки Ани, звонкоголосой красавицы, с двадцати лет без мужа в войну вырастившей в одиночку трех детишек, моим идеалом среди женщин была удивительная женщина Анна Петровна Керн. Открытий в науке не делала, бомб в царя или в губернаторов не швыряла, коня на скаку не останавливала, а была кумиром великих и тем для нас во все времена прекрасна. Но и наши современники, поэты посвятили женщинам немало вдохновенных строк, начиная от Блока, Пастернака и далее до Булата Окуджавы, помните: «Ваше Величество Женщина, да неужели – мне?»

Ученые утверждают, что национальный характер любого народа более всего выражается женской частью общества. Для меня так же безусловно, что образ Прекрасной дамы, какой бы мы ее ни представляли, объединен с образом ребенка (первый прообраз Богоматери, и самый выразительный из многих «Умиление», где они слиты в единый образ неземной любви). Но что означает слово «мать» сегодня, если на улице более миллиона детей брошены этими матерями? Я от времен детдома знаю, что первый поцелуй матерью рожденного ребенка определяет всю его дальнейшую жизнь. Мне повезло: мама успела меня поцеловать до своей ранней смерти. Хотя там, где в душе должен быть ее прочный образ («Умиление»), у меня, к несчастью, как я сам определяю, «черная дыра». Этот изъян я ощущал всю жизнь. Думаю, то же самое ощущают и другие, такие как я.

Мы на нашей сердобольной Комиссии по помилованию в общем-то прощаем молодых, глупых девчонок, которые убивают своих рожденных младенцев, ибо знаем, сколько средств и сил им нужно, чтобы вырастить их. Но вот статистика из женской колонии, что неподалеку от Москвы: в тюремном детском приемнике из семи детей молодых матерей-заключенных востребован лишь один. Остальные же детишки (до двух лет) их мамками, сидящими от них буквально в десятке метров, никак не признаны. Ну а после двух лет эти дети навсегда унесут тюремный образ раннего детства в своих душах в другой, тоже детдомовский и тоже немилосердный мир, и будет нам, поверьте, отмщено новыми и жесточайшими преступлениями. Но я вот о чем: какой же образ вылепил бы нынешний поэт, соприкоснувшись с такими женщинами? Поэт Наум Коржавин полсотни лет назад написал: «Ей жить бы хотелось иначе, носить драгоценный наряд, но кони все скачут и скачут, а избы горят и горят». И кони вроде бы ныне не скачут, и избы не горят, а беда-то в том, что женщина рядом с нами живет совсем не та, что создана и воспета нашей классикой. А вот какая, не знаю.

В современном анекдоте один мужчина спрашивает другого: «Ты коня на скаку остановишь?» – «Нет». – «А в горящую избу войдешь?» – «Нет». – «Ну, я так понял, – говорит вопрошавший, – что ты не баба!» Не знаю, так ли это смешно, но у меня возникает встречный вопрос к таким собеседникам: а они-то сами – мужики? Кто может гордиться своей слабостью, беспробудно пить и практически тунеядствовать, взвалив на женские плечи не только «коня на скаку» и «горящую избу», но повседневную заботу о детях и хлебе насущном?

После войны бытовала частушка: «Вот и кончилась война, и осталась я одна, я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик…» Войны той давно нет, а состояние «бабо-мужика» в женской особи не пропало и даже усилилось. И не этим ли нынче определяется некое перерождение женской части населения России, что она перестала ощущать из-за нас, мужчин, себя настоящей женщиной? Да что там ребенок, цветы, стихи, красивый наряд, если бабы недополучают от мужиков самого элементарного: человеческой ласки! Сплошь разливанное море жестокости, даже в тех семьях, где супруги до этого прожили жизнь. И неудивительно, что со стороны прекрасного пола мужчины получают встречную жестокость. Но бывают случаи и покруче. На днях попалось мне одно уголовное дело, никакое не особенное, обыкновенное. В ночь на 1 ноября в кв. № 46 Ануфриева (фамилия изменена) совершила умышленное убийство Зорина В. И., при этом вовлекла в преступную деятельность несовершеннолетнюю дочь Наталью, 14 лет. Третьей соучастнице убийства было около двадцати. На суде выяснилось, что Ануфриева беженка, приехала в город Амурской области с дочкой, не смогла найти работу. «Единственный выход, как и многих, – рынок, – пишет она, – дочери на некоторое время даже пришлось оставить школу и помогать мне. По просьбе хозяйки с нами проживал некий Зорин, он был проездом, и у него украли документы, и только в ходе следствия выяснилось, что он был неоднократно судим и находился в федеральном розыске. Невозможно описать, что нам пришлось пережить от этого человека. Он постоянно шантажировал меня моей дочерью. Зная его жестокость, с которой нам постоянно приходилось сталкиваться, я ненавидела его и боялась. Он пил и ел за наш счет, а мы с дочерью целыми днями выстаивали на рынке…»

Девочка на суде добавит: «Он над нами издевался, избивал меня палкой и требовал приводить к нему собак, которых он съедал. Он требовал, чтобы я жила с ним половой жизнью, издеваясь, водил ножом по горлу и выгонял из квартиры, заставляя приносить сигареты, спиртное. Пытался заставить заниматься проституцией, чтобы отдавать ему деньги. У нас пропадали деньги, вещи, даже нательное белье…»

С помощью знакомого (тоже небось ставили бутылку) его удалось выселить. Однако, пользуясь похищенным ключом, в ночь 30 октября он появился снова, стал пить на кухне водку, потом упал и, падая, перевернул стол с посудой. Лежа выкрикивал ругательства и грозил расправой. Пьяного его оттащили в комнату на кровать, а сами втроем сели на кухне и стали думать, что же делать дальше. «Я уже знала, – пишет Ануфриева, – что идти ему некуда и так просто он нас не оставит. Мысли путались, переносить все снова не было больше ни сил, ни терпения. Нервы были на исходе. Боязнь и ненависть к этому человеку перебороли все, и я уже не думала о дальнейших событиях…»

Решили его удавить. Принесли веревку и сидели, прислушиваясь, ждали, когда он уснет. Около трех часов тихо пробрались в комнату, Ануфриева накинула на шею веревку, и вместе с несовершеннолетней дочкой стали ее затягивать. Дочь на суде скажет, что она была в истерике от страха, представляла, что он встанет и убьет их. Стоявшая с кирпичом в руках третья женщина, видя, что Зорин не сопротивляется, отложила кирпич и тоже взялась за веревку. Тянули долго и сильно, пока не поняли, что он мертв. Затем вынесли труп в строящийся гараж и впервые вздохнули спокойно.

Ануфриева получила шесть лет, дочка четыре, третья женщина пять. Случай-то вроде необычный, но он такой обычный. Женщины попытались защититься от произвола уголовника и были жестоко наказаны. Я не о решении суда. Мы их помиловали. Но сколько их, мучениц, за стенами домов несут свой крест, не в силах противостоять насилию? В судебном деле, кстати, записано: «Вещественное доказательство – веревку – уничтожить». Но можно ли уничтожить то, что осталось у девочки-убийцы в душе?

За стальной оболочкой

Как известно, они отвечали на стук по корпусу атомной подводной лодки «Курск» до среды 16 августа. Это можно даже представить зрительно: четверо суток от утра 12 августа, или 96 драгоценных часов, их, оставшихся в живых, поддерживает этот единственный крошечный сигнальчик из мира: мы слышим вас, мы идем к вам на помощь, мы вас спасем… Стук снаружи по бронированному корпусу субмарины… И они, отвечая слабеющими ударами оттуда, из темноты, из глубины, замурованные в стальной панцирь, ждали этой нашей помощи… Не дождались. Ибо, еще ничего толком не зная, наши военачальники довольно уверенно объявили на весь мир, что жизнеобеспечение по всем параметрам закончилось и в лодке в живых никого нет. Все, кто надеялся на благополучный исход, близкие и родные, да просто россияне, что с тревогой следили за событиями по минутам, ловя крохи противоречивых запутанных сведений в эфире, не хотят верить военным. До сих пор не верим.

Но я сейчас не о самой трагедии, о которой столько наговорено, что невозможно отличить правду от лжи, разве что пора по привычке, как в старые времена, ловить западные «голоса», чтобы вообще что-то узнать реальное. Я о Российской армии, которая является слепком нашего общества, но в еще более неприглядном, тяжком варианте. Беспредел и жестокость, творимые вокруг нас, перенесенные на благодатную армейскую почву, дают новые в чудовищной форме всходы. Хуже, но и то спорно, выглядит лишь наша тюремная система.

В давние времена воинской службы у нас во взводе не без насмешки произносили: «Солдат должен, солдат обязан, солдат не имеет права!» Но и умиротворяющее: «Солдат спит, а служба идет». Как идет? А так: «Первый год за страх, второй за совесть, а третий – кто кого обье… объегорит…» Произносилось иначе, но понятно, смысл примерно тот же самый. И спасительная «солдатская геометрия»: «Всякая кривая короче прямой, проходящей мимо начальства!» Ну а если не удалось обогнуть, можно получить свыше приказ рыть канаву от забора до обеда (переосмысление закона Эйнштейна сержантом). Но, опять же, надо знать, что… «не спеши выполнять приказ, ибо поступит команда: «отставить».

Запомнилось же это, как и многое другое, лишь потому, что совпадало даже в подробностях с повседневной армейской жизнью. А жизнь была такова, что ротой хоронили брошенный кем-то окурок, совершив для этого марш-бросок с лопатами и при полной выкладке на десяток километров; отдавали честь столбу, проходя мимо него строевым шагом, шлифовали животами землю на плацу, проползая по-пластунски десять (двадцать, тридцать и т. д.) раз туда и обратно; прыгали через «коня», поставленного у входа в столовую, и те, кто не мог перепрыгнуть, не допускались к обеду… Много изощренных способов унизить новобранцев было, запомнились ночные подъемы и зажженная спичка в руках сержанта: пока она горит, надо было проснуться (ох как не просто после многочасовых физических нагрузок!), вскочить с постели, одеться-обуться и встать в строй. За одну ночь так могло повториться два-три раза. А всего и причин, что подгулявший сержант недопил или получил по морде от своей барышни и теперь вымещал злобу на солдатах. Ну а те, кто не успевал подняться, тут же направлялись драить полы, в кухонный, особо тяжкий наряд и т. д: Особо запомнился старший сержант Маслий по службе в Саратове, по окончании курсов мы собирались его изметелить, да он, смекнув, скрылся в день отъезда в городе, и единственное утешало, что потом получили мы известие, что стащил тот Маслий сумочку у своей дамы и был судим.