Вскоре после успешного отражения австрийского вторжения Государь пожелал оказать особые знаки расположения и внимания сербскому королю и армии. В конце декабря в Ниш прибыл свитский генерал Татищев – тот самый, который до войны состоял при императоре Вильгельме. При нем был ротмистр Олив. Они привезли с собой ордена. Королю Петру был пожалован орден Андрея Первозванного с мечами – отличие, которого никто не имел в то время[184], королевичу Александру – Георгия 3-й степени, королевичу Георгию – Георгия 4-й степени; кроме того, четыре Георгия 4-й степени для сербских генералов, по выбору королевича Александра, и много других боевых отличий для сербской армии. Для Татищева была устроена торжественная встреча, и он остановился у меня в миссии вместе с Оливом. В Ниш по этому поводу прибыл король и престолонаследник Александр. Король принял Татищева в отдельной аудиенции. Когда тот передал ему знаки ордена Андрея Первозванного, он благоговейно приложился к ним. После этого был небольшой завтрак, за которым были только король с двумя своими сыновьями и я с Татищевым. Король был так взволнован, что после завтрака он тотчас удалился и с ним сделался легкий обморок, поэтому он не мог участвовать в парадном обеде, состоявшемся в тот же день. Ему было 70 лет, он выглядывал то значительно моложе, то значительно старше своих лет. Когда он рассказывал что-нибудь, что его волновало, то он весь оживлялся, в глазах его был юношеский блеск, но затем, когда он кончал, взор его потухал и сам он становился дряхлым осунувшимся стариком. Он очаровывал простотой и приветливостью своего обращения, в нем чувствовался старый солдат. Приближенные его, однако, очень страдали от его раздражительности и вспыльчивости, во время коей пробуждался в нем тот необузданный характер, который, к сожалению, унаследовал от него его старший сын принц Георгий.
Этот последний был красивый молодой человек с тонкими чертами лица. Его можно было принять за кавказского горца, и по своему общему облику он больше всего приближался к такому типу. Безумно храбрый, он был дважды тяжело ранен и жил на излечении в Нише. Он тяготился бездействием, но ему не хотели дать командования даже батальоном, потому что боялись, что он погубит и его, и себя.
Королевич Александр был полной противоположностью своего брата. Он не был так красив, как Георгий. Его портили очки и сутуловато приподнятые кверху плечи. Он был таким же скрытным и сдержанным, каким Георгий был порывистым. События сложились так, что королевич скоро стал в ответственное положение. Он сделался наследником неестественным путем{108}. Пример его брата был у него всегда перед глазами. Он рано начал наблюдать за собой и выработал в себе сдержанность и скрытность.
Во время балканской войны королевич Александр уже командовал 1-й армией. После этой войны король Петр удалился на покой в местечко Топала, передав бразды правления своему сыну, который получил звание регента, в ожидании удобной минуты, когда ему окажется возможным совсем отказаться от престола. События довершили воспитание королевича Александра. В нем была заметна постоянная работа над собой и он во многом развился и приобрел опыт, хотя постоянно чувствовал пробелы своего образования. Ко мне он отнесся вначале недоверчиво. Мое прибытие в Сербию было предварено слухами о моем болгарофильстве. К тому же после популярного Н. Г. Гартвига, которого сербы считали совсем своим человеком, заместителю его не могло быть легко.
Королевич Александр несколько раз заговаривал со мной о болгарах. Он хотел выпытать мое мнение, но его личная ненависть к болгарам была так велика, что он высказывал ее, не дожидаясь моих слов. Он не раз говорил так, чтобы это доходило до меня, что ни на какие уступки болгарам он не согласится.
Одновременно с Татищевым через Ниш проезжал другой свитский генерал, князь Юсупов, который послан был во Францию, Англию и к бельгийскому королю, чтобы отвезти союзным армиям знаки отличия. Он остановился на один день в Нише и был приглашен на парадный обед, который давался королевичем в честь Татищева. На обеде были все министры и посланники союзных держав. Вечер после обеда и весь следующий день до своего отъезда Юсупов провел у меня в миссии.
Я узнал от Татищева, что ему поручено из Сербии отправиться в Черногорию, чтобы там также вручить ордена. Между прочим, наследному князю черногорскому Даниле предназначался Георгий 4-й степени. Незадолго до того мне пришлось услышать от Пашича, что французский адмирал, командовавший эскадрой в Адриатическом море, обвинял князя Данилу в предательских сношениях с австрийцами и что французы подумывают об отозвании своего небольшого отряда, который в начале войны был переведен из Скутари в Черногорию. Я тотчас телеграфировал в Петроград о том, как неудобно награждать при таких условиях князя Данилу, который даже и не побывал на фронте, и советовал отозвать Татищева под предлогом крайней трудности путешествия в Черногорию через горы, занесенные снегом. Так и сделали. Тем временем Татищев задержался дольше, чем предполагал, в Нише. Нам всем было очень приятно общество этого милого человека и веселого Олива.
Нашему примеру последовали Франция и Англия, решившие наградить орденами представителей союзных армий. Благодаря этому в Нише мы видели французского генерала По и английского генерала Пэджета, которые из Сербии приехали в Россию и назад возвращались опять через Ниш. Мне было особенно приятно познакомиться с генералом По, который был таким прекрасным представителем французской армии. Он всех обворожил своей милой улыбкой и приветливостью. Подкупала его простота и то горячее патриотическое чувство, которое сквозило в этом старом солдате-герое, лишившемся одной руки во время Франко-прусской войны 1870 года. Я дал завтрак в его честь. За столом он пользовался особым инструментом, который всегда носил с собой: это был нож, на конце которого были зубцы, как у вилки.
Английский генерал Пэджет был один из приближенных своего короля. На возвратном пути из России он остановился в Софии и был принят королем Фердинандом. После этого, проезжая через Ниш, он рассказал о своем посещении королевичу Александру, а последний доверительно передал мне его рассказ. Пэджет убеждал короля Фердинанда присоединиться к державам Согласия и напасть на турок. Он предостерегал его от возможности напасть на Сербию.
– Ну что же Вы в этом случае бы сделали? – спросил его Фердинанд.
– Мы нашли бы способ перевести тысяч двести из Египта в Деде-Агач, – отвечал генерал.
Отвечая на предложение о войне против турок, Фердинанд сказал, что его смущают притязания России на Константинополь. Английский генерал нашел своеобразные аргументы.
– Если Вы этого боитесь, – сказал он, – то войдите сами в Константинополь и оставайтесь там. Для Англии гораздо приятнее видеть в Константинополе болгар, чем русских.
Король Фердинанд ответил на слова своего собеседника театральным жестом.
Несомненно, Пэджет не был в курсе международных вопросов и сам был плохим дипломатом, что доказывается тем, что он все это рассказал сербскому королевичу, не понимая того, что последний менее всего мог сочувствовать мысли о завладении Константинополем болгарами. Таким образом, слова Пэджета не отражали мнения ответственных английских кругов, но все же он занимал высокое положение в армии и при дворе. Это показывает только, как, несмотря на союз с Россией, предубеждения против нас глубоко укоренились среди англичан. Только длительная тяжелая борьба с Германией может изгладить это предубеждение по пословице «клин клином вышибают».
Глава IX
В Нише по временам появлялись политические деятели из Австро-Венгрии. Самым видным из них был хорватский деятель Супило. Мечты сербов об объединении южного славянства, в частности, мечты о присоединении к Сербии Хорватии, были в сущности весьма неопределенны в вопросе о том, в каких формах должно произойти объединение. Старик Новакович мечтал о создании федеративной Юго-Славии, т[о] е[сть] о крупном славянском государстве, в которое входили бы различные области на автономных началах. Мнение это разделялось немногими. Большинство представляло себе объединение, как присоединение к Сербии славянских областей, отведя первое место Сербии.
Сербы были большие шовинисты. Они были убеждены в безусловном превосходстве своей культуры. Склонные к оптимизму, они закрывали себе глаза на трудности, не хотели видеть глубоких различий между собой и хорватами. А между тем различия эти были во всем складе жизни обоих народов. Сербы были православные, хорваты – католики. У сербов не существовало никаких сословных различий, в Хорватии была старинная аристократия. Сербы были в сущности народом селяков, у них постоянно можно было встретить в той же семье одного брата крестьянина, другого – офицера, или чиновника, или парламентского деятеля. Хорваты в продолжение столетий находились под воздействием швабской культуры; в грубых чертах можно сказать, что разница между ними и сербами была такая, как между горожанами и крестьянами.
Зато у сербов было большое преимущество долговременного пользования независимостью. Сербия была государством, имевшим все необходимые, хотя, может быть, и несовершенные органы власти, а также и прекрасную армию. Если бы объединение совершилось, то заслуга в этом деле принадлежала бы Сербии, а не Хорватии, цементом его была бы сербская кровь. Это создавало Сербии несомненное право на первенство в будущем государстве. Кроме того, если бы такое государство осуществилось, перед ним стали бы многочисленные международные задачи, для решения которых потребовалась бы сильная власть. Федеративное государство не могло быть сильным.
С другой стороны, едва ли можно было думать и о простом присоединении. Своими только силами Сербия не могла мечтать о завоевании целых областей у Австро-Венгрии. Вопрос об участи последних мог бы встать практически лишь в конце победоносной войны России и ее союзников с центральными державами. Но в этом случае серьезное значение имел бы вопрос о желании самих хорватов. Пока они находились в пределах австро-венгерской монархии, в мере ненависти к швабам, у них существовало тяготение к Сербии, но как скоро перед этим практически стал бы вопрос о перемене условий существования, отношение к Сербии могло бы измениться, особенно если бы одну зависимость они переменили на другую. Несмотря на одинаковость происхождения, указанная выше разница в складе жизни давала сильно себя чувствовать. Еще не так давно существовал резкий антагонизм между хорватами и сербами в Австрии. В Аграме (Загреб) были сербские и хорватские кафе, куда не допускались сербами хорваты, а хорватами – сербы. Потом политическая жизнь выдвинула идею создания сербо-хорватского блока. В последнем сейме ему принадлежало большинство. Однако наряду с ним еще существовала партия франковцев, т[о] е[сть] непримиримых хорватов, заядлых врагов сербов. Со всем этим необходимо было считаться. Надо было оказать уважение особенностям Хорватии и уверить их в выгодах соединения с Сербией.