Согласно установленным обычаям, я заранее сообщил Пашичу текст моей речи, для того чтобы он мог заготовить ответ на нее. В обычное время обмен речей при вручении верительных грамот не содержит в себе ничего, кроме приветствий и любезностей. На этот раз я счел нужным отклониться от протокола. Кроме весьма теплого обращения к Сербии и уверения, что она не будет покинута Россией, я в конце речи добавил, что одной из главных своих задач Россия ставит умиротворение на Балканах и что, принеся много жертв, она ожидает от Сербии содействия своей задаче.

Речь престолонаследника не оставила моего намека без ответа. Наряду с уверениями в горячих чувствах по отношению к России, в ней выражалась готовность оказать полное содействие нашей задаче, но высказывалась надежда, что будут приняты во внимание жизненные интересы Сербии. Обе речи были преданы гласности и оживленно обсуждались в печати у нас и в Болгарии.

Позавтракав у наследника, мы в тот же день выехали в Ниш. Приходилось торопиться, потому что на следующее утро был царский день, торжественное богослужение в соборе, а затем завтрак и прием в миссии.

Между прочими приглашенными был и болгарский посланник Чапрашников, который в тот же день должен был уехать в Софию. В первые же дни после моего приезда в Ниш Чапрашников пришел ко мне и сам завел речь о том, на что может рассчитывать Болгария. Я, не обинуясь, сказал ему следующее:

– Мы прекрасно знаем, что нужно Болгарии. Вы хотите исправления Бухарестского договора и, прежде всего, – Македонии, в рамках договора 1912 года. Я скажу вам, на что вы можете рассчитывать и на что – нет. Македонию вы можете получить. Относительно земель, отошедших к Румынии и Греции, мы можем обещать лишь наше полное содействие к возможно большим уступкам в вашу пользу со стороны этих держав. Все это, конечно, только по окончании войны и при условии, что вы бросите вашу двусмысленную политику, которая вызывает негодование в России, и честно повернетесь в нашу сторону, обещая выступить, когда мы найдем, что минута для этого наступила. Вы получите еще впридачу Фракию по линии Энос – Мидия. Вы будете завоевывать ваши права на Македонию во Фракии, наступая против турок. Вы – человек, близкий королю. Если вам удастся убедить его, то вы сослужите службу не только своей родине, но и ему, ибо король может рассчитывать на упрочение и поддержку своей династии Россией в том случае, если открыто повернется в нашу сторону.

Чапрашников высказал полное удовлетворение по поводу моих слов. Он спросил, между прочим, что, в случае если бы Болгария примирилась с Сербией, не согласились ли бы мы на то, чтобы болгары свели, как хотят, свои счеты с греками. Я ответил ему, что никакая расправа на Балканах не может рассчитывать на потворство с нашей стороны.

Дождавшись царского дня, Чапрашников, как я уже сказал, в тот же день выехал в Софию, выражая надежду, что он скоро вернется и что ему удастся достигнуть благоприятных результатов. О нашем разговоре я телеграфировал в Петроград, откуда получил полное одобрение всему, мною сказанному. Прошло Рождество, Новый год, и только в начале января Чапрашников вернулся. Он пришел ко мне по своем возвращении и сказал, что вынес самые лучшие впечатления из своего пребывания в Софии. На мой вопрос, в чем они заключались, Чапрашников с некоторой запинкой отвечал, что ему не удалось повидать короля, а что министры были крайне заняты спешным рассмотрением бюджета, но что как только праздничные вакации пройдут, вопросы, о которых мы с ним говорили, подвергнутся самому серьезному обсуждению, и тогда наметится решение. Я молча выслушал торопливые объяснения моего собеседника и затем сказал ему:

– Если бюджет представляется более спешным и интересным делом для Ваших министров, чем Македония, то это их дело. Знайте только, что это никого не может ввести в заблуждение, а я предпочитаю всегда прямо говорить то, что я думаю, и больше к этому вопросу с Вами не вернусь, пока Вы сами не заговорите о нем.

Чапрашников неоднократно возвращался к тому же вопросу. Не могу сказать, чтобы я охотно и с верой в результат подобного обмена мнений вступал с ним в эти разговоры.

По приезде в Ниш я неоднократно писал и телеграфировал в Петроград о том, какими условиями мне представлялось необходимым обставить требование от Сербии уступок. Прежде всего, надо было стать на почву равноценных компенсаций. От сербов требовали уступки реальной и конкретной – Македонии, в точно определенных границах договора ее с Болгарией от 29 февраля 1912 года. Чтобы иметь некоторые шансы на успех, надо было противопоставить этой тяжелой жертве не менее определенное обещание точно обозначенных территорий. Сербские пожелания были определены в карте профессора Цвиича, который играл при сербском правительстве роль ученого эксперта, «закройщика» территорий. Он в свое время составлял границу сербо-болгарского размежевания, принятого в союзном договоре, он же и теперь составил карту притязаний Сербии на основании племенного принципа. Карта эта, без сомнения, была составлена с сильным запросом. В нее входило все побережье Адриатического моря вплоть до Триеста и большая часть Баната.

Не нам, конечно, было торговаться с Сербией. Всякое расширение ее на север за счет Австрии отвечало нашим интересам. Приходилось, однако, считаться с интересами Италии на Адриатике, ибо для союзников представлялось крайне важным вовлечь эту державу в войну. Карту Цвиича я послал в министерство, помнится, 9 января 1915 года. В январе же я убедил и моего французского и английского товарищей послать нашим правительствам торжественную телеграмму, в коей мы точно определяли объем компенсаций, которые желательно обещать Сербии.

Исходя из того же принципа равноценности компенсаций, мы полагали невозможным пытаться склонить Сербию к уступке Македонии до окончания войны. Она могла обещать отказаться от Македонии лишь в обмен и, одновременно, с получением своих компенсаций. При этом нужно было требовать от нее этой условной жертвы за выступление Болгарии на нашей стороне.

Французский и английский посланники, так же как и я, были убеждены в необходимости соблюсти все три указанные условия для предъявления Сербии требования об уступке Македонии Болгарии, а именно: 1) точное определение компенсации Сербии; 2) передача Македонии лишь после войны и когда Сербия получит обещанные территории и, наконец, 3) немедленное выступление Болгарии.

Наше Министерство иностранных дел, со своей стороны, поддерживало мои представления перед союзными правительствами, но со стороны последних, особенно англичан, оно не встретило достаточно решительной поддержки. Грей никак не хотел понять необходимость точно определить обещания Сербии и боялся связывать себя. Каждое предложение о совместном выступлении союзников в Нише, а также и в других балканских столицах, подвергалось медленному обсуждению между Кабинетами. Делались поправки не только по существу, но и по форме, пропускалось удобное время, заранее выветривалось самое содержание предлагавшегося совместного шага. Все эти переговоры делались достоянием заинтересованных сторон. В балканских столицах создавалось опасное впечатление слабости держав Согласия, недостаточной сговоренности между ними.

Также приблизительно велось дело и в Софии, и в Афинах, и в Бухаресте. Кроме неустановленности взглядов относительно оснований, коими надлежало руководиться в переговорах с каждым из балканских государству между союзниками не достигнуто было и общей системы в ведении этих переговоров. Мои коллеги и я неоднократно обращали внимание наших правительств на необходимость или сначала заручиться согласием Сербии на известные жертвы при известных условиях, или согласием Болгарии на выступление также при тех или иных условиях. Тогда, достигнув успеха в одном месте, можно было сильнее надавить в другом. Между тем представления в Нише и Софии делались одновременно, и содержание их, по местным условиям, тотчас становилось достоянием гласности. После первого шага никогда не следовало второго. Державы не решались нигде проявить настойчивости до конца.

Подробности всех этих переговоров со временем станут достоянием истории. Многие подробности их утратят общий интерес. Здесь я довольствуюсь их самой общей характеристикой. Мне хочется закрепить в памяти лишь общую картину моего пребывания в Сербии, вынесенных мною оттуда впечатлений от столкновения с событиями, людьми и той средой, в которой протекала моя жизнь и деятельность в эти исторические минуты.