Общее число умерших за четыре месяца эпидемии, по моим данным, в Нише превышает 35 тысяч человек, из них больше трети приходится на пленных… В девяти каменных конюшнях (кавалерийских казарм), рассчитанных на 1200–1500 лошадей, помещалось от пяти до шести тысяч человек пленных. Всех заболевших сносили в одну из конюшен и предоставляли их своей участи; врач серб к ним не входил, раз в день им приносили пищу и тем самым ограничивали все заботы о них. Один раз в неделю приходили убирать умерших.
При входе в конюшню от сырости и смрада долго нельзя было разобрать все окружающие предметы. На полу на тонкой соломенной подстилке лежали в какой-то бесформенной массе люди, полуодетые, с иссинябледными лицами; одни из них лежали навзничь, другие полусидели и полулежали, точно восковые фигуры; среди них метались в бреду, срывая с себя одежду, больные; некоторые из них, успокоившись, мирно спали, положив голову на труп умершего товарища; умерших много виднелось в яслях, где больные погибали от слабости и дизентерии; разносить пищу было некому и каждый заботился о себе, пока имел силы двигаться. Товарищи сносили умерших к дверям конюшни, где и складывали их в поленицу, которую я при входе принял за груду сложенного тряпья и старого платья. Мертвых убирали только раз в неделю, так как не было достаточного числа людей для уборки даже мертвых. Те, кто был болен дизентерией, все отправления делали здесь же, в конюшне, не имея сил выйти наружу, поэтому атмосфера в ней была ужасна. К этому описанию д-ра Софотерова прибавлю, что отхожие места для пленных были в таком состоянии, что один из этих несчастных, провалившись сквозь гнилой пол, утонул в них.
Это происходило не по жестокосердию, а по полному недостатку средств для борьбы с эпидемиями и по крайней беспечности и халатности сербов. Разумеется, пленные терпели во всем недостаток, но это потому, что у сербов было всего мало. Между тем они пользовались полной свободой. Из зараженных помещений они выходили и гуляли по всему городу. Иногда они брали хлеб у больных или от умерших и продавали его в город.
Не лучше было положение беженцев. Близ собора стояло двухэтажное каменное здание, где прежде была школа. Туда поместили беженцев. Верхний этаж был занят цыганами, нижний – сербами. Разумеется, комнаты были так набиты народом, что едва можно было перешагнуть через тюфяки, раскладывавшиеся ночью на полу для спанья. В нижнем этаже дважды перемерло все население его, по очереди сменявшее прежних жильцов. Каким-то чудом цыгане остались живы. Этот интересный случай невосприимчивости к жесточайшей заразе, к сожалению, не был исследован, ибо некому было этим заняться.
Несмотря на старания заполучить докторов, в начале войны их было всего 540 человек во всей Сербии. Немало было в том числе русских из России, а так же из Швейцарии, из числа эмигрантов, особенно евреев. Из этого числа за 4 месяца умерло 160 человек, а 130 человек лежали больными в госпиталях. В Нише под заразные болезни была отведена особая больница за городом, под названием Челе-кула[189]. В эту больницу свозили всех заболевших тифом. Их было так много, что больных клали не только на кроватях, но и под ними. При крайне малочисленном персонале ухода почти не было. Когда заболевшего везли в Челекулу, это значило, что его везут на верную смерть. Это все знали и перед отправлением больного, если он не был в беспамятстве, происходили иногда раздирающие сцены. Был и такой случай, рассказанный мне одним французским доктором. Один из врачей Челекульской больницы внезапно пропал. Его стали искать и нашли в самой больнице лежащим на полу, в агонии, среди других больных. При этом его не сразу хватились. Этот случай доказывает, как редко совершался даже простой обход больных.
При таких условиях немудрено, что население старалось утаивать случаи заболевания. Зараза разносилась с каждым днем все больше и больше. По улицам среди дня ехали повозки с трупами. Не хватало досок для гробов, и умерших клали по несколько человек в фуру, плохо прикрывая их дерюгой, из-под которой торчали ноги и руки.
Нельзя было выйти из дома и не встретить носилок с тяжело заболевшими. Гуляя вдоль Нишаны пешком, я ежедневно наталкивался на людей с блуждающим взором, трясущимся телом. Моя жена подслушала однажды на улице разговор двух приятелей:
– Здравствуйте.
– А у Вас, кажется, пегавый (сыпной) тиф?
И друзья продолжали беседу, находя ее вполне естественной. Между тем громадное большинство случаев кончалось смертельным исходом.
Кроме сыпного тифа, был брюшной и возвратный, а также черная оспа, хотя и не в такой сильной степени, как все виды тифов.
Не скоро нашли мы помещение для заразной больницы и нашли его самым оригинальным способом. Однажды во время поисков Н. В. Марцинкевич и сопровождавший ее санитар зашли в помещение Военного санитета[190], где раньше им не могли дать никаких полезных указаний. На их счастье в эту минуту в санитет зашел какой-то офицер, приехавший в Ниш из армии. Услышав, о чем идет речь, он сказал:
– А что же вы не возьмете бараков, которые два года тому назад были построены в Нише возле вокзала, в ожидании холеры?
Наши врачи немедленно отправились согласно указанию офицера. Они действительно нашли бараки, которые были заперты. В одном из них было сложено изрядное количество белья, в котором чувствовалась крайняя нужда в сербских больницах. Если прибавить, что Ниш – крошечный городишко и что подле станции были расположены две больницы, то получится полная иллюстрация халатности сербов, которые могли забыть о бараках и о складе белья в них.
Со всей возможной быстротой и энергией моя жена принялась за оборудование бараков. Она нашла деятельных сотрудников в лице Н. В. Марцинкевич и других членов отряда, но совершенно незаменимым в этом деле был епископ Досифей. Он вложил всю свою душу, чтобы ускорить дело.
Старания эти увенчались успехом, и в заразные бараки вскоре начали доставлять больных. Во главе их стала Н. В. Марцинкевич, а в подмогу ей – пять сестер, изъявивших желание исполнять опасную работу. Скудость помещения не позволяла на первых порах принимать многих, но все, кто попадал к нам, пользовались таким уходом, о котором не могли и мечтать в своих больницах. Н. В. Марцинкевич подавала всем пример своей самоотверженной неутомимой деятельностью. Вскоре заболела одна сестра, за ней – другая. Наконец свалилась сама Н. В.; лежа в постели, в сильнейшем жару, она не переставала заботиться обо всем, что касалось ее бараков, отдавала распоряжения, во все входила. Остававшиеся здоровыми сестры работали иногда бессменно в продолжении 36 часов подряд.
Здоровая, крепкая натура Н. В. Марцинкевич взяла вверх над болезнью довольно скоро, и она тотчас, не передохнув, принялась за прежнюю работу.
Наши бараки приобрели скоро большую славу. Все заболевшие хотели непременно туда попасть. Процент смертности, благодаря уходу, был самый ничтожный. Но именно ввиду того, что требовался неослабный уход за больными, а ни мест, ни людей не хватало, бараки могли принять конечно очень немногих.
С каждым днем выяснялись все новые и новые потребности. Надо было расширить бараки. Сербское правительство охотно взяло на себя постройку новых по нашим планам. Наша хирургическая больница, а также бараки открыли у себя бесплатный амбулаторный прием. Это дело сильно разрослось, когда узнали об этом в соседних деревнях. Вскоре от них слух перешел и в более далекие места. Отовсюду ежедневно стекались люди за советом и лекарством. Н. В. Марцинкевич принимала ежедневно, в определенные часы, более 100 человек. Многочисленные благодарственные письма селяков свидетельствовали о пользе, которую приносили наши врачи, и о доверии, которое они сумели внушить.
Бесплатный амбулаторный прием был внове для сербов. Общественные организации были у них вообще в самом зачаточном состоянии. Мы решили с самого начала поставить дело помощи Сербии на почву сербо-русского сотрудничества с привлечением местных общественных сил. В состав комитета, который ведал всем делом, были, кроме членов Миссии, приглашены епископ Досифей и г-жа Пашич. На совещания приглашались также главные врачи.