Вслед за этим купец сейчас же справился, нет ли здесь г. М. из Вены, на что хозяин предупредительно ответил:

– Ах, это значит, вы – г. П., которого ожидал мой постоялец? Так он придёт сюда часов в пять или немногим позже. Он просил вас подождать его тут.

– Неужели он не оставил ни записки, ни письма?

– Никак нет! Почему-то сочли неудобным!

На этом разговор и кончился. Купец пошел вслед за комиссионером в номер. Мы продолжали спокойно сидеть за столом. Через несколько минут он снова вышел и заказал себе завтрак. Пока он ел, а я читал газету, старик исчез, буфетчик завозился у прилавка, предлагая различные вина. Прошло с четверть часа. Купец поднялся и, немножко сонный от усталости и от вина, отправился в свою комнату. В ту же минуту буфетчик оставил в покое свою возню и потащил меня за собой. Я подошёл к двери. В замочную скважину, в которой торчал с той стороны ключ, было видно, что купец лежал на постели одетым, а возле него на стуле покоился чемоданчик. Медленно открылась дверь нашего номера, и старик жестом подозвал нас. У них, оказывается, время не пропало даром: пока купец обедал и пил вино с крепким сонным порошком, товарищи сменили саквояж купца точно таким же, но наполненным всякими пустяками, а настоящий саквояж – очищался сейчас. В нём ничего не оказалось важного, кроме револьвера, который был взят мною, и счетов, записок, обязательств, которые были забраны стариком. Деньги и паспорт купец, очевидно, носил при себе.

И тут произошла самая интересная для меня картина. После того, как саквояж закрыли подобранным ключом, – старик пошарил рукой за умывальным столиком в углу, и вдруг вся стенка, отделяющая нас от соседнего номера, плавно опустилась вниз. Мы оставались на местах. Старик сам взял саквояж и поставил его на место, передав нам подложный. Затем он осторожно подошел к спящему и прислушался к его дыханию. Потом, расстегнув на купце жилет и вынув из внутреннего кармана толстый, туго набитый конверт, он подозвал меня и передал пакет. В нём были самые разнообразные ассигнации – русские, австрийские и итальянские, все очень крупные; затем чековая книжка на предъявителя от банка «Хольм и Кº», потом письма и прочие неважные для нас документы. Деньги были взяты нами почти что все, за исключением верхних пяти сторублёвок, которые, будучи русскими – не имели себе подобных под рукою. Остальные же были подменены фальшивыми кредитками, которых в Италии очень много. Труднее было заменить чековую книжку. Тем не менее, её взяли; вложив подложный пакет, старик достал из пиджака купца паспорт, застегнул жилет, – и, выйдя к нам, восстановил перегородку.

В два часа дня получился от друзей ответ из Вены, где сообщали, что русский коммерсант М. получил из Неаполя телеграмму.

Мы вышли в гостиную, куда к вечеру собрались в значительном количестве мужчины и женщины.

В то же время от имени купца П. была послана депеша в Неаполитанское отделение банка «Хольм и Кº» о немедленном и срочном переводе всей вложенной туда суммы на банк «Венета».

Пока готовились дела, мы сидели в гостиной и обедали, уже, конечно, без грима, в своём естественном виде.

И вот, собственно говоря, единственный день и вечер, когда я сам был каморристом и когда я прочувствовал настоящую жизнь этих романтических бандитов.

Когда все, кого ожидали, собрались, нас в комнате находилось пятнадцать человек, из которых шесть были женщины. Представив меня как нового товарища, с помощью которого обделано сегодняшнее дельце, старик объявил, что у купца пока взято различными ассигнациями наличных около 12.000 франков и есть надежда, что завтра получится еще 20.000 по чекам в банке «Венето». А потому расчёт будет таков: какая бы сумма в конечном счете ни была получена, 60 процентов получает касса, а 40 процентов непосредственные участники.

– Ты, Сальваторе, позаботься о том, чтобы твой гость проспал ещё до завтрашнего вечера, после чего он получит немедленно приглашение в Милан… А теперь, господа, будем веселиться и обдумаем дело с зеркалами. Кто предлагает? Ты, Маттео? Говори! – И старик сел в мягкое кресло.

Поднялся красивый смуглый человек лет сорока, и долго подробно объяснял предприятие, которое казалось ему весьма выгодным. Все внимательно слушали. Потом выяснили состав участников. Из здесь присутствующих были намечены семь человек, без участия неаполитанской группы. Когда началось рассмотрение деталей, кружок неучаствующих отделился, и у нас полилась своя беседа.

Я стал присматриваться. Какие интересные лица! Одно любопытнее другого! Сейчас возле меня, кроме наших неаполитанцев, были ещё четверо, из них трое женщин. Какие женщины! У одной – сверкающие глаза, мужской резкий смех и тонкая, совершенно аристократическая фигура. Её зовут Флоретта. Мы быстро разговорились с ней и с её подругой – полуиспанкой Ниной, жгучей брюнеткой с усталыми глазами, полной высокой грудью и длинным рубцом около уха.

Мы весело болтали, сменяя одну бутылку другой. Рассказывали они о своих «работах», вспоминали самые ужасные кровавые истории.

– А помнишь, Нина? – вдруг воскликнула третья женщина, седая, хоть и нестарая «Тихоня» (как её называли) – действительно, сидевшая неподвижно и одиноко за бутылкой, прислушиваясь то к одним, то к другим. – А помнишь, как тебя хватил Коррадо по щеке? Почему ты не расскажешь этого молоденькому форестьеру24? Ему пригодится на всякий случай…

Я заметил, что лица Флоретты и Нины грозно нахмурились. Но они не ответили ни слова. Только юноша, который сидел возле них, ударил кулаком по столу, и крикнул:

– Тихоня! Замолчи! Я убил Коррадо и убью всякого, кто дотронется до Нины!..

– Не убьёшь! – протянула спокойно Нина. – Не убьёшь. Только хвастаешь. Теперь я и сама тебе спуску не дам! – Вдруг она вскочила. – Ты надоел мне, слышишь! Я хочу драться с тобой! Выходи!