– Урусов, Опочинин, Строганов и мы решили разослать всем рогоносцам дипломы от Ордена Рогоносцев, – сказал князь. – Хотим соорудить таковой, между прочим, и для Пушкина.
– О, это совсем не ново! – сказал, насторожившись, посланник. – Виконт д’Аршиак недавно рассказывал мне, что, когда он был еще при посольстве в Вене, дипломатическая молодежь долго забавлялась там этим. Действительно, взбудоражили всю Вену. Но с Пушкиным я не советовал бы вам, господа, связываться: это такая бешеная голова, что может натворить чудес на весь город…
– Но он-то самый интересный и есть! – захохотал князь. – Он, так сказать, высочайше кокуирован!
– Но… но… но… – попытался остановить посланник.
– Mais voyons! Nous sommes entre nous!..[119] – воскликнул князь. – Ухаживания его величества за прекрасной Психеей ни для кого не секрет. И никто не поверит, что его величество руководствуется отеческими чувствами к очаровательной супруге своего бурного камер-юнкера… Да и черт его совсем возьми: он своими претензиями надоел всем…
– Нет, я все же лучше оставил бы это, – сказал дипломат. – А, между прочим, как же именно составлены дипломы? Тут надо выдержать торжественный стиль… И на хорошей бумаге, конечно… А ну вас! Вы и меня в эту чепуху еще втянете… Что слышно в городе новенького?..
На другое утро по только что введенной в Петербурге городской почте Пушкин – и многие из его близких – получили следующую бумагу: Les Grands-Croix, Commandeurs et Chevaliers du Sérénissime Ordre des Cocus, reunis en grand Chapitre sous la présidence du vénérable Grand-Maître de l’Ordre, S. E. D. L. Narychkine, ont nommé à l’unanimité Mr. Alexandre Pouchkine coadjuteur du Grand-Maître de l’Ordre des Cocus et historiographe de l’Ordre. Le secretaire perpétuel: Cte I. Borch[120].
Раненный в самое сердце, Пушкин затрепетал… Но когда в тот же день молодой граф Соллогуб привез ему копию этого диплома, адресованную на имя его тетки, Васильчиковой, Пушкин небрежным, светским тоном сказал:
– Я уже знаю, что это такое… Я такое же письмо получил сегодня от Элизы Михайловны Хитрово. Это мерзость против жены моей. Впрочем, вы понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить мое платье, а не мое… Жена моя ангел, – поспешил он закрыть ее собой. – Никакое подозрение не может коснуться ее. Послушайте, что я пишу по этому поводу г-же Хитрово…
Он прочел Соллогубу письмо к Лизе голенькой, составленное приблизительно в тех же выражениях, и спокойно добавил:
– Все это штуки толстой Нессельрод… Никак не может до сих пор переварить моих эпиграмм!
Смущенный, Соллогуб уехал, Пушкин метался, как укушенный змеей. Он помчался к Зизи Вревской: он отдыхал у нее. Она жалела его просто, по-бабьи, без ковыряний в душе, и это было так хорошо. Но он вернулся с дороги. Все в грязной бумажонке говорило, что негодяи имели в виду обратить его внимание прежде всего на Николая. Но неужели же это возможно?! И что, если так?! – Вся кровь бросилась ему в голову. – А тогда убить негодяя! И не просто убить, нет, а убить какою-нибудь медленной смертью… чтобы корчился в муках… и плевать ему в лицо… А… а может быть, это только отвод?! Может быть, письмо послано Геккеренами, чтобы отвести ему глаза от истинного героя авантюры?
Он больше не мог терпеть этого ада. Виноват Дантес или не виноват, пока он уберет его…
И он сейчас же послал Дантесу короткий и решительный вызов на дуэль…
LI. Ловкий ход
Дантес сидел, по обыкновению, под арестом – со всем возможным комфортом, конечно. Неисправнее его не было в полку ни одного офицера. То на параде он позволял себе закурить, когда не следует, сигару, то выходил на линию бивуака не в колете, как было предписано, а в спальном халате, то терял на учении дистанцию, то до команды «Вольно!» сидел в седле, распустившись, то опаздывал на службу, то даже уходил с караула… Словом, блестящий питомец запада всеми способами показывал северным варварам, что он на них плюет и что будет он вести себя среди них так, как это ему будет приятно…
За отсутствием приемного сына вызов принял старый голландец. Он струсил и понял, что переиграл: дипломатический пост все же обязывал и некоторой, хотя бы и внешней только, серьезности и приличию. Но так как Дантес должен был сидеть еще не один день, то у него было некоторое время в распоряжении: авось удастся как-нибудь дело уладить. Старик нашел случай встретить Пушкина и со слезами на глазах стал говорить ему о своих отеческих чувствах к молодому человеку, которому он посвятил всю жизнь, о том, что все его надежды разрушены как раз теперь, когда труд его был только что доведен до конца, и проч., и он просил Пушкина дать ему хотя неделю, чтобы приготовиться ко всяким случайностям… Тронутый волнением старика, Пушкин обещал ему, что в течение двух недель он не предпримет по этому делу никаких шагов… Жуковский, который пришел в величайшее волнение при известии о вызове и которого старый Геккерен соответственно подвинтил, всячески поддерживал это решение.
Начался невообразимый кавардак: разъезды, встречи, отказы от встреч, уговоры, свидания, переговоры, письма… Вяземский, Жуковский, Е.И. Загряжская, оба Геккерена, Наталья Николаевна, Соллогуб, сам Пушкин кипели, как в котле… И вдруг из дворца представителя Голландии бомбой вылетает и разрывается слух: но все это одно сплошное недоразумение! Молодой Дантес влюблен совсем не в Наталью Николаевну, а в ее сестру, Екатерину Николаевну, и – просит ее руки! Игра была ясна: старик, зарвавшись, стремился оградить свое официальное положение при русском дворе, которое, во всяком случае, было бы поколеблено скандальной дуэлью, а Жорж, кавалергард, – одним забавным приключением больше, только и всего! Этим способом он, во-первых, избежит дуэли, которая, принимая во внимание характер его противника, будет, во всяком случае, не шуточной, а во-вторых, он станет еще ближе к очаровательной Натали, одно имя которой туманило эту кудрявую голову. Katinjka? Но она влюблена в него как кошка, и будет счастлива иметь его, хотя некоторое время… Нет, положение просто удивительно забавное!..
Пушкин пришел в неистовое бешенство… Снова все кому это было нужно и не нужно, бросились в эти смерчи страстей, чтобы предотвратить катастрофу. Все дело теперь было в том, чтобы заставить Пушкина взять вызов обратно: иначе дело будет иметь такой вид, что Дантес от страха, спасая свою шкуру, женится на его свояченице, а он нисколько не боится, – напротив!..
Гостиные гудели как ульи. Возбуждение было до того велико, что даже такое пикантное событие, как женитьба графа де Грав на необъятном Дунае, прошло почти незамеченным. Впрочем, сейчас же после свадьбы новобрачные уехали за границу, а старики в «Отрадное». Но старая графиня все же успела осведомиться о возможности помпейской катастрофы и о кончине мира. Она получила со всех сторон, до митрополита Серафима включительно, самые успокоительные заверения, но все же осталась в некотором сомнении: петербуржцы показались ей что-то очень уж легкими. В этом заключении сходился с ней и ее могучий супруг: с тех пор, как он, бывало, сотрясал всю столицу своими похождениями, петербуржцы стали еще жиже и их постоянная мирихлюндия для черноземного человека еще нестерпимее.