«Алексей Александрович, Государь приказал передать свои сожаления, что не может приказать расстрелять вас за ближайшим сараем. Ваше дело рассмотрит Главный военный суд».

«Александр Агеевич, учитывая ваше физическое состояние и преклонный возраст суд постановляет освободить вас от каторжных работ по сооружению Беломор-канала. Вы будете валять валенки в тюремном пошивочном цехе до истечения срока вашего наказания».

«Дмитрий Иванович, позвольте сразу вам сказать: граф Дмитрий Толстой мудак, а вы гений. Мне очень жаль, что я не могу позволить отправить его подопытным экземпляром для студентов Императорской военно-медицинской академии. Но у вас в настоящем будет свой университет, а у него заведование школой деревеньки Маково, за пределы которой ему запрещено выезжать.»

Герой выйдет на бой, без тени сомнений, через тысячи «не могу», под улюлюканье и вой, с открытым забралом. Он наполнит смыслом бесцветную жизнь и сорвет покровы с тёмного царства. Бунтарь и вождь, простец и уникум — он выжжет конюшни вместе с навозом и стойлом, а «афинские вечера» превратит в русский пилоксинг по утрам.

— А потом придет домой и сделает математику, — прервал этот поток мечтаний Химик.

— Ээх, — признался Историк, — заносит. Жила-цвела святая Русь и две копейки стоил гусь. А на деле все гораздо хуже.

Николай подошел к двери, приложил ухо к замочной скважине. Тишина — основа многих финансовых состояний. Он тихонько притворил дверь и огляделся. Ряд ламп, освещающих с наступлением темноты дворец был притушен. На весь коридор оставили две, заливавшие тусклым светом лепнину стен и ковровую дорожку неподалеку от себя. Времени — часов двенадцать ночи. Пора.

Николай закрыл дверь и прошел коридор. Постоял, прислушиваясь. Взглянул сверху в темнеющий проем, спустился до второго этажа и направился в зимний сад. Только бы не задеть скульптуры, подставки, чаши, вазы — все это золочено-мраморно-зеленое великолепие. Позже в сад перенесут клетки с канарейками и попугайчиками из гостиной Марии Фёдоровны. Быстрый взгляд в окно: падающий снег, караулка — довольно большая, застекленная будка из дерева с печью для обогрева, — полупуста. Две фигуры солдат и одна — унтера, судя по сабле на портупее, на лавке, отогреваются, переговариваясь и набивая папиросы.

А пока можно растянуться на ковре у зеркала в проеме между двумя окнами, за поддоном из зарослей лавра, мирта, латания и циклантуса.

— Имеешь орех — имеешь успех, — провозгласил Историк и зажевал первый арахис.

— Я так понимаю Хоменко в патруле сейчас? — спросил Химик.

— Или уже назюзкался настоечки и спит дома, — сказал Историк, — придется связывать ирода в таком случае крепко-накрепко и обыскивать дом под его храп.

— Если он принял много, — встревожился Химик, — у него начнется дыхательная недостаточность, аритмия и много чего вплоть до комы и смерти.

— Об этом мы узнаем, когда патруль вернется, — равнодушно сказал Историк.

Потекли минуты. Николай изредка вставал и бросал взгляд в окно, но картина оставалась прежней. От скуки он то принимался отжиматься, то считать листочки на мирте.

— На триста семнадцатом листочке со стороны Невского зашли два совместных патруля охранной полиции и пехотный. Служивые зашли в караулку, а одна фигурка осталась стоять. Наклонившись она нелепо сгребла снег и растерла лицо, после чего прислонилась к стене караулки. Расстегнув шинель, Хоменко (а это был он) достал фляжку и сделал роковой глоток. В общем, терпкий и резкий, солоноватый вкус пятидесятидвух градусной анисовой водки обычно бодрит. Но в этот раз фляжка выпала из рук на землю, а фигурка недопив, уныло сползла по стене и завалилась набок.

— Силен кабан, — с уважением сказал Историк, — небось с вечера начал лакать и только сейчас срубило.

В караульной потерю бойцы заметили не сразу, только минут через десять на улицу выскочили подручные Хоменко и заметив шефа, опирающегося на стенку, ринулись к нему. Его растирали снегом, терли за уши, но Хоменко отмахивался и падал без чувств сразу, как оставался без внешнего воздействия.

— Еще через минут двадцать это будет полный труп, — сказал Химик, — даже зрачки перестанут реагировать на свет.

— Хорошая водка, — пробормотал Историк, — и действие у нее прикольное.