Уже после кончины князя Изяслава Давыдовича Ипатьевская летопись под 1167 г. помещает следующее известие: «Том же лете яша половци Шварна за Переяславлемъ, а дружину его избиша и взяша на нем искупа множьство»[245]. Кому же в это время служил Шварн? П.С. Стефанович на этот счет делает следующие рассуждения: «В это время в Киеве княжил Ростислав Мстиславич, а в Переяславле – Глеб, сын Юрия Суздальского. Теоретически Шварн мог действовать от имени любого из этих князей, а возможно, он пустился в какие-то предприятия – торговые или грабительские (например, против тех же половцев) – на свой страх и риск»[246].
Нам неизвестно, были ли сыновья у Изяслава Давыдовича и кому из черниговских князей служил Шварн после его гибели. Тем не менее у нас есть основания полагать, что отец Марии продолжал свою службу при черниговском дворе. Думать так заставляет одно обстоятельство.
Симеоновская летопись, рассказывая о похоронах дочери Шварна – Марии, добавляет одну на первый взгляд малозначительную подробность – на погребении среди прочих были «и вси Лужане оть мала и до велика»[247].
Издатели летописи внесли слово «Лужане» в географический указатель, но не объяснили, жители какого населенного пункта подразумеваются. Просмотр источников показал, что в ближних и дальних окрестностях Владимира нет поселений с названиями, от которых можно произвести подобное определение. Между тем в «Списке городов русских дальних и ближних» упоминается городок Лужа, получивший название от одноименной реки, притока Протвы[248]. С последней четверти XIV в. он находился в составе владений серпуховских князей, пока в середине XV в. не был отобран Василием Темным[249].
Локализация Лужи вызвала среди исследователей споры. В частности, М.Н. Тихомиров счел «возможным отождествить Лужу с современным Малоярославцем». Эту позицию впоследствии поддержали А.А. Юшко и В.Н. Темушев[250]. В отличие от них В.Н. Дебольский, А.М. Сахаров, А.Б. Мазуров и А.Ю. Никандров пришли к выводу, что Лужа и Малоярославец являются двумя разными городами[251].
Действительно, духовная грамота князя Владимира Андреевича Серпуховского начала XV в. отдельно упоминает Малоярославец (Ярославль) и Лужу. В ней сначала перечисляются владения, завещаемые сыновьям Ивану, Семену и затем Ярославу: «А благословил есмь сына, князя Ярослава, дал есмь ему Ярославль с Хотунью, с тамгою, и с мыты, и с селы, и з бортью, и со всеми пошлинами». В другом месте грамоты говорится: «А жене своей, княгине Олене, дал есмь еи Лужу и со всеми слободами, и с волостми, и с околицами, и с селы, и з бортью и с тамгою, и с мыты, и со озеры, и со всеми пошлинами. И что в Луже села за слугами и в слободах, и те села все княгине моеи, Козлов брод з бортью, и с селы, и со оброчники, и со всеми пошлинами, Бадееву слободку. А слободы Лужовские и волости княгине моеи: Ловышна, Ярцова слободка, Сосновецъ, Турьи Горы, Бубол, Вепреика, Якимова слободка, Маковецъ, Сетунка, Терехова, Спиркова, Ортемова слободка, Скомантова, Гриди Ярцова, Михалкова, Степана Осипова, Дынка Мосолова, Гриди Федотова Лукина»[252].
Археологически местоположение городка Лужи не определено. Тем не менее это возможно сделать, поскольку в бассейне одноименной реки, помимо Малоярославецкого, имеется еще лишь одно городище – Отяково (или Николо-Лужицкое). Оно находится в нынешнем Боровском районе Калужской области, правда, не на самой реке Луже, а на мысу правого берега реки Сушки в 80 м от впадения ее в речку Бобровку, являющуюся левым притоком Лужи. Городище расположилось на площадке трапециевидной формы 50×45 м, высотой 8–10 м над рекой. С напольной восточной стороны его защищает вал (высотой до 3 м) и ров (глубиной 1,5–3,5 м). Был обнаружен культурный слой толщиной от 0,2 до 0,6 м со слоями раннего железного века, XI–XIII, XIV–XVII вв., а также немногочисленные находки: лепная дьяковская керамика, гончарная древнерусская и позднесредневековая, шиферное пряслице, костяная рукоять ножа, железные шлаки, кости животных[253]. Само городище возникло не ранее XII в. и занимает площадь 0,28 га[254].
Данная локализация подтверждается сохранившимися писцовыми описаниями XVII в. Боровского уезда. Благодаря им имеется возможность очертить пределы территории, непосредственно «тянувшей» к Луже. В частности, в писцовой документации упоминается Лужецкий стан. Он являлся наиболее рано освоенной территорией Боровского уезда, охватывавшей земли по течению реки Лужи. В духовной грамоте Елены Ольгердовны 1433 г. «лужецкими селами» названы Юрьевское, Деготьское, Осеневское, Аврамовское, Михалково, Миседское и Сосновское. До нашего времени не дожили только Деготьское и Миседское. Все остальные уверенно локализуются на современной карте. Со второй половины XV в. части прежней Лужецкой земли начинают постепенно оформляться в самостоятельные станы и волости. Михалково вошло в состав Бубольского стана, на территории которого протекает речка Мисида, по которой можно локализовать исчезнувшее село Миседское. Аврамовское стало центром самостоятельной волости. Сосновское вошло в Ловышинский стан[255].
Каким же образом Лужа оказалась связанной с именем Марии? Разгадка оказывается крайне простой: очевидно, эти земли представляли собой приданое, с которым она вышла замуж за Всеволода. Понятно и почему лужане оказались во Владимире в марте 1206 г. Как известно, принятие монашеского пострига означает отказ от всего мирского, и поэтому лужанам вскоре после ухода Марии в монастырь необходимо было выяснить, кому должна была перейти их волость.
Эти земли в качестве приданого Мария могла получить только от отца. Это означает, что после гибели князя Изяслава Давыдовича в 1162 г. Шварн по-прежнему продолжал служить в Черниговском княжестве.
Интересной деталью последующей владельческой истории Лужи стало то, что, поскольку земли, полученные Всеволодом в качестве приданого за Марией, не были исконно его родовыми владениями, на протяжении почти двух столетий они являлись собственностью женской половины его потомства. Однако проследить эти переходы можно лишь с XIV в., когда документы московских князей фиксируют соседнюю с Лужей волость Заячков, принадлежавшую Анне, тетке Семена Гордого. В частности, в договорной грамоте 1341 г. Семена Гордого с братьями читаем: «Или что мя благословила которыми волостьми тетка моя, княгини Анна, Заячковым…»[256] Второй раз ее имя встречается в завещании Семена Гордого 1353 г.: «Заячков, что мя благословила тетка моя, княгини Анна, и Гордошевичи…»[257] В.А. Кучкин полагал, что в ней следует видеть «не упоминаемую источниками дочь первого московского князя Даниила Александровича, родную сестру Ивана Калиты, бывшую замужем за одним из рязанских князей»[258]. Позднее С.Н. Абуков предположил, что ее супругом мог быть рязанский князь Иван Коротопол[259]. Однако, на наш взгляд, в первом браке она являлась женой можайского и брянского князя Святослава Глебовича († 1310 г.), а затем вышла замуж за брата Ивана Калиты – Афанасия Даниловича († 1322 г.) и тем самым приходилась теткой Семену Гордому[260]. После перехода Лужи в состав Серпуховского удела эти земли, по завещанию Владимира Андреевича Серпуховского, в начале XV в. стали собственностью его вдовы Елены Ольгердовны[261].
Огромные размеры земельных владений Марии, доставшихся Всеволоду от ее отца в качестве приданого, заставляют вновь поднять вопрос: имел ли Шварн княжеский титул? Дело в том, что исследователи, анализируя известие Ипатьевской летописи о Шварне под 1167 г., подметили любопытную особенность: оно – единственное в древнерусском летописании, когда воины под началом лица, не принадлежащего династии Рюриковичей, называются «дружиной». Во всех остальных случаях для характеристики этих людей используются слова «отроки», «чадь» и т. п., а термин «дружина» всегда обозначает именно «княжеских людей»[262]. В определенной мере это подтверждается тем, что поздними летописцами Шварн прямо называется князем. К тому же, пятью годами ранее, в известии Ипатьевской летописи под 1162 г. его имя помещено прежде всех остальных бояр князя Изяслава Давыдовича.
В исследовательской литературе данный вопрос решается отрицательно. В частности, П.С. Стефанович утверждает: «Прямое указание в известии о „сторожах“ на Зарубском броде, что Шварн был боярином, свидетельствует против его княжеского достоинства». Что же касается, согласно поздним данным, принадлежности Марии к княжескому роду, то «именно это утверждение легче всего объясняется как позднейший домысел, имевший в виду повышение статуса жены великого князя Владимирского»[263].
Между тем на Руси вплоть до конца XIV в. существовала традиция, когда князь (потомок Рюрика или выходец из других земель) при переходе на службу к другим владетельным князьям утрачивал свой княжеский титул. Самый знаменитый пример подобного рода – князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, один из воевод засадного полка на Куликовом поле, чей удар обеспечил победу русских войск. В раннем московском летописании он упоминается трижды, в статьях под 1371, 1376 и 1379 гг., причем в двух последних случаях с княжеским титулом[264]. Лишь с начала XV в., после перехода на московскую службу потомков великого князя Гедимина (в лице князей Патрикеевых), выходцы из других княжеств стали сохранять свой титул.
Появившись в середине XII в. на службе у черниговских князей Шварн, следуя тогдашнему обычаю, вынужден был сложить свой княжеский титул. Но память об этом сохранялась долгое время, и не случайно, что летописцы XV–XVI вв. имели определенные основания титуловать отца Марии «князем».
Наше предположение подтверждает поздняя Никоновская летопись, добавляющая к сообщению 1167 г. Ипатьевского свода любопытные подробности: «Того же лета половци воеваша Русь, и убиша дву богатырей, Андрея Жирославича и брата его Шварня, за Переславлемъ; сестричичя же ихъ, такоже Шварня нарицаемого, плениша, и много множество христианъ пленивше отъидоша во своа»[265]. В этой связи особый интерес для нас представляет именование Шварна и его брата Андрея Жирославича «богатырями»[266]. «Словарь русского языка XI–XVII вв.» к слову «богатырь» дает два определения. Одно из них –
В современном осетинском языке до сих пор известно слово «
В своем исходном значении термин «багатар» использовался как титул аланской аристократии. Но какое слово следует употреблять для его перевода на русский язык? Первое слово, что приходит на ум, – князь. Именно его использовали в Древней Руси для обозначения представителей аристократии. Однако здесь возникают определенные трудности. Дело в том, что применительно к истории алан в тех же грузинских источниках известен и другой термин: «мтавар [князь] овсов». Титул «багатар» считался более высоким, что подтверждается свидетельством жившего в X в. Ибн Рустэ, согласно которому «царь алан назывался багатар, каковое имя прилагается к каждому из их царей»[270]. Очевидно, именно с этой трудностью перевода титула столкнулись летописцы XV–XVII вв., когда одновременно именовали отца Марии Шварна то «князем», то «королем» (как это делает Тверская летопись)[271].
Где княжил Шварн?
Но если отец Марии когда-то был владетельным князем, то встает закономерный вопрос: где находилось его княжество? Ответ на этот вопрос дают летописцы XV–XVII вв., именующие Марию Шварновну дочерью «чешского князя». Уже в наши дни, в 2004 г., Т.В. Дадианова первой предположила, что Мария могла происходить «из Зихии – Кубанской Чехии…»[272]. При этом она опиралась на замечание известного историка Кавказа академика П.Г. Буткова (1775-1857) в его статье «О браках князей русских с грузинками и ясынями в XII веке», в которой он упоминает в качестве отдельной области «Зихию, или Кубанскую Чехию»[273].