По тогдашнему обычаю, в росписях на стенах храма помещали изображения тех святых, чьи имена носили создатель храма, члены его семьи и родичи. М.В. Щепкина среди многочисленных фресок Нередицы нашла изображения святых патронов: храмосоздателя – князя Ярослава, его жены (по мнению исследовательницы, ее звали Ирина) и ее сестер – Февронии, Марии; Феодосии (так могли звать дочь Февронии и Михаила, старшего брата Всеволода), дочерей Марии – Христины (возможное крестное имя Всеславы), Анастасии, Пелагеи, Елены. Попыталась исследовательница атрибутировать и другие фрески святых жен. По ее мнению, такие имена, как Евдокия, Евфимия, Евфросиния, Татиана, Устиния, Улита, Рипсимия, относились к волынским или киевским родственницам князя Ярослава Владимировича.
Нередицкий храм представляет собой памятник с интересной, но трагической судьбой. С момента создания в конце XII в. фрески церкви практически не поновлялись. Впервые на них обратили внимание в середине XIX в., когда акварельные копии фресок, исполненные в 1862 г. художником Н.А. Мартыновым, были показаны в 1867 г. на Всемирной выставке в Париже и заслужили бронзовую медаль. В 1903–1904 гг. храм был отреставрирован под руководством П.П. Покрышкина (1870–1922), а позднее фрески были тщательным образом сфотографированы.
В период Великой Отечественной войны церковь оказалась на линии фронта и в августе – октябре 1941 г. практически погибла, будучи разрушенной более чем наполовину. Сохранилось лишь около 40 процентов стен, уцелевших под завалами рухнувшего купола и сводов. Тем не менее уже в 1944 г. начались работы по спасению памятника, а в 1956–1958 гг. благодаря сохранившимся обмерам П.П. Покрышкина храм был восстановлен под руководством Г.М. Штендера. Сохранились фрагменты фресок (15 процентов от общей площади) в центральной апсиде (святые и «полотенца»), диаконнике (святые жены), на западной стене (фрагменты Страшного суда) и в некоторых других местах.
Как ни странно, но разрушение, а затем восстановление храма дало толчок к его дальнейшему изучению. Благодаря сохранившимся описаниям, копиям и фотографиям иконографический материал из церкви Преображения на Нередице является одним из наиболее употребляемых в сравнительном анализе древнерусской живописи.
Так, Н.В. Пивоварова пришла к выводу, что «предложенное М.В. Щепкиной истолкование не может быть признано убедительным не столько в силу крайней ограниченности наших знаний об именах представительниц различных ветвей княжеских династий, сколько по причине широкого распространения образов большинства из упомянутых святых в византийских храмовых программах».
Выяснились и другие «неувязки» в построениях М.В. Щепкиной. В частности, на южной грани юго-восточного пилона Нередицы помещена фигура мученицы Февронии, которую М.В. Щепкина отождествила с сестрой Марии. Но оказалось, что рядом с изображением сохранился фрагмент надписи, свидетельствующий, что имя святой в процессе работы над росписью было переписано. В первоначальной надписи святая была названа Февронией, но впоследствии ее имя было изменено на Матрону[169].
В том же 1972 г., когда вышла статья М.В. Щепкиной, на эту же тему появилась статья Л.С. Кишкина (1918-2000)[170]. При этом главным источником для него стали летописи.
Для начала, пытаясь решить, кем являлась жена Всеволода Большое Гнездо – «ясыней» или дочерью чешского князя, исследователь поставил вопрос: являлся ли брачный союз Всеволода и Марии единственным в своем роде, если предположить ее чешское происхождение?
Оказалось, что подобные браки существовали. Второй женой крестителя Руси – князя Владимира Святославича – была «чехиня»[171], а его дочь Предслава была выдана замуж за чешского князя Болеслава III. В 1132 г. на русской княжне женился брненский князь Вратислав (из рода Пшемысловичей). Новгородский князь Святополк Мстиславич (брат киевского Изяслава) в 1143 г. женился на моравской княжне, которой, как полагают, была дочь оломоуцкого князя Оттона II – Евфимия, сестра Оттона III. Второй женой Пшемысла Отокара II и матерью чешского короля Вацлава II (XIII в.) являлась Кунгута, дочь галицкого князя Ростислава Михайловича (из черниговских Ольговичей).
Но также известны и браки русских князей с ясами. Из Лаврентьевской летописи узнаем, что сын Владимира Мономаха – Ярополк – в 1116 г. ходил на половцев «и жену полони себе ясыню»[172]. На Руси она получила имя Елена. О высоком положении жены Ярополка свидетельствуют находки нескольких вислых печатей, атрибутов княжеской власти, несущих на себе изображение святой Елены, которые атрибутируются как принадлежавшие Елене Ясыне, жене Ярополка Владимировича[173].
Правда, на взгляд Л.С. Кишкина, сведений о русско-ясских отношениях в летописях гораздо меньше, чем о русско-чешских брачных союзах. В XII в., если не считать Елены, вдовы Ярополка (1145 г.), это – единственное упоминание Амбала Ясина, ключника Андрея Боголюбского.
Мало что дало исследователю выяснение времени и места женитьбы Всеволода на Марии. Первое косвенное упоминание ее в летописи под 1175 г. говорит о том, что к тому времени Всеволод был уже женат на ней, а следовательно, брак между ними был заключен еще во время пребывания Всеволода в Южной Руси.
Поэтому Л.С. Кишкин сосредоточился на анализе русских летописей, в которых несколько раз говорится о происхождении Марии. Для начала он, как и предшествующие исследователи, обратил внимание на известие Ипатьевской летописи (ее древнейший список относится к первой четверти XV в.) под 1182 г. о женитьбе двух сыновей киевского князя Святослава Всеволодовича, один из которых женился на «ясыне», свояченице Всеволода Большое Гнездо[174]. Сестра жены Всеволода здесь прямо названа ясыней, из чего можно сделать вывод, что и княгиня происходила из южного племени ясов или аланов, как в древности именовали предков осетин.
Однако начиная со второй четверти XV в. в летописных источниках начинает фиксироваться версия о чешском происхождении Марии. В частности, в статьях, предшествующих одному из списков Новгородской первой летописи младшего извода (на листах бумаги с водяными знаками, относимыми к 1441 г.), читаем: «Всеволод … княжи лет 37. А княгини его Мариа Всеволожа Щварновна, дщи князя чешьского, постави церковь Успение святыя Богородиця, новый манастырь великымъ княгинямъ»[175].
Еще больше сведений о Марии находим в Летописном сборнике, именуемом Тверской летописью (составлен в 1534 г.): «В лето 6713 [1205]… марта 2, на память святаго священномученика Феодота, пострижеся велика княгины Всеволожа Мария, дщи Шварлова Ческаго, въ черници и въ скиму, въ Володимери въ манастыри святыа Богородица, иже бе сама създала, и нарекоша имя ей Мария; въ то же бе имя и крещена въ Володимери, а приведена ис чех не крещена»[176].
Наконец, в Степенной книге (середина XVI в.) читаем о Марии в рассказе об основании ею монастыря: «…иже бысть благоплодная супружьница сего хранимаго самодержьца Всеволода Димитрия Юрьевича, Щварновна дьщи князя чешскаго, памяти дело достойно сотвори… купи ценою часть земьли на строение церкви и монастыря… идеже и до ныне есть новий монастырь великихъ княгинь». Еще раз она называется «Щьварновной» в конце рассказа[177]. О чешском происхождении Марии также говорится в поздних Летописцах: Владимирском конца XVI в. («Мария, дщи князя Четскаго»)[178], и Мазуринском конца XVII в. («инокиня Марфа Щварковна»)[179].
Обзор летописных источников поставил перед Л.С. Кишкиным дилемму: чему следует доверять – ранней Ипатьевской летописи, называющей Марию «ясыней», или поздним летописцам, дружно именующим ее «чехиней»?
Исследователь обратил внимание на то, что о чешском происхождении княгини говорится в связи с сообщением о постройке ею монастырской церкви либо там, где говорится о ее смерти в основанной ею обители. На его взгляд, появляющиеся в поздних летописях подробности о Марии и ее отце были взяты из не дошедших до нас различного рода монастырских записей. Скажем, встречающиеся в Степенной книге и Мазуринском летописце уникальные сведения о расположении погребений, в том числе и самой Марии, в основанном ею храме, могли содержаться только в монастырских записях.
По предположению Л.С. Кишкина, они существовали еще в конце XVIII в. За это говорит тот факт, что, кроме упоминаемых в летописях трех дочерей Марии – Все славы, Верхуславы, в крещении Анастасии, и Елены, В.Н. Татищев в своей «Истории Российской» называет четвертую дочь – Сбыславу, в крещении Пелагею, которая, по его данным, родилась в 1179 г. При этом историограф сообщает подробность, которую мог взять только из монастырских записей, что воспреемницей новорожденной была ее тетка княгиня Ольга Юрьевна, гостившая тогда во Владимире. Только у В.Н. Татищева приведен год рождения одного из сыновей Марии – Глеба (1188). В описании проводов княгини в основанный ею монастырь у В.Н. Татищева встречается такая подробность, что больную княгиню везли на санях (в других источниках она не встречается)[180].
Все это привело Л.С. Кишкина к мысли о том, что летописцы XV–XVI вв., говоря о чешском происхождении Марии, использовали не дошедшие до нас источники. Окончательно убедило его в этом сравнение Тверской летописи XVI в. и «Летописца Переяславля Суздальского», хотя и обнаруженного в сборнике XV в., но составленного в начале XIII в. Описания смерти и погребения Марии в этих двух памятниках совпадают почти дословно, за исключением того, что в Тверской летописи пострижение княгини описано более подробно и сказано о ее происхождении[181].