17
Впоследствии один французский журналист назвал дело Пьера Жакку после 17 июня «трагедией или трагикомедией кровавого следа». Сомнительное замечание. Уж комедии в этом деле точно не было, скорее сплошная трагедия, экстраординарная научно-криминалистическая драма, причина которой – неразвитое, неудовлетворительное состояние серологии как науки, неумение качественно исследовать следы крови и национально-исторические особенности швейцарской жизни.
Судебная серология произошла от судебной медицины в целом, а в Швейцарии и та и другая находились в недоразвитом состоянии. Швейцарская судебная медицина безнадежно отставала от европейской. Прибавьте к этому необычайно низкий уровень преступности в стабильной, благополучной стране, и вот результат – нет необходимости в развитой криминалистике и судебной серологии. До 1912 г. даже в Цюрихе не было института судебной медицины. Лишь в 1912 г. Генрих Цангер основал подобное учреждение – в здании бывшего универсама на Цюрихбергской улице. Цангер стал основоположником собственно швейцарской школы судебной медицины, которая начала заниматься не только патологоанатомией, но и помогать полиции. Его преемник и последователь Фриц Шварц продолжил дело основателя школы и значительно продвинулся в сфере изучения следов крови. Но в целом цюрихская школа мало повлияла на общее положение в сфере серологии в Швейцарии. Первый наиболее известный швейцарский судебный медик Саломон Шёнберг в 1953 г. имел в своем распоряжении всего лишь несколько тесных кабинетов на физическом факультете Базельского университета и в основном делал вскрытия. Институт судебной медицины в Берне занимался преимущественно патологоанатомическими исследованиями и не следил за современными тенденциями в криминалистике и серологии, хотя его руководитель, профессор Деттлинг, вышел из цюрихской школы. В 1958 г. бернский институт уже безнадежно устарел и нуждался в обновлении. Институт судебной медицины в Лозанне был маленьким «довеском» при Высшей школе медицины и никакими значительными исследовательскими возможностями не располагал. Его директор, профессор Телин, занимался в основном теоретическими вопросами криминалистики. Хуже всего обстояло дело с криминалистикой и серологией как раз в Женеве, где Навилль, уже очень пожилой выпускник Лионской медицинской школы, проводил в случае необходимости вскрытие тела, но давно уже не имел отношения к развитию судебной медицины. В те дни, когда дело Жакку потребовало научно-криминалистической экспертизы, швейцарская судебная медицина нуждалась в фундаментальном обновлении, и началось оно с Базеля, где 45-летний преемник Шёнберга Юрг Оберштег начал строительство современного Института судебной медицины.
Чем обернулась эта ситуация для исследования следов крови по делу Пьера Жакку – очевидно. Навилль вынужден был признаться, что его институт не способен провести исследование следов крови и установить группу крови, как бы невероятно это ни звучало в 1958 г. Однако это факт, и так было не только в Женеве, но и вообще в стране. Все, что касалось крови и ее следов, перенаправлялось на исследование в региональные донорские центры, где в связи с переливаниями крови постоянно определяли и ее группу. Казалось бы, да, закономерно, пусть там группу крови и определяют, но только вот существует принципиальная разница между свежей кровью и засохшими ее следами. У них совершенно разные методы исследования. Была и еще одна причина неумения исследовать следы крови. По части естественно-научной криминалистики швейцарские кантоны сильно отставали от остальной Европы. Да, основал Арчибальд Рейсс в Лозанне на рубеже XIX и XX веков одну из первых научно-криминалистических лабораторий, а потом совместно с Лозаннским университетом – Институт криминалистики, но об этом быстро забыли. В 1958 г. научно-технические полицейские лаборатории в Швейцарии были редкостью, методы исследования – старые и ненадежные, да и полиция сама редко обращалась куда-либо для научно-криминалистического исследования, так что другие европейские страны успели шагнуть в этом отношении далеко вперед.
Основатели первых швейцарских криминалистических лабораторий доктор Фрай-Шульцер в Цюрихе, Э.П. Мартин в Базеле и Пьер Хегг в Женеве сильно отличались друг от друга – разные ученые, разные цели, разные характеры, разные методы, но каждый по-своему был пионером в своей области. А Пьер Хегг первый заговорил о создании научной лаборатории еще в конце 1940-х гг.
16 июня Хегг, получив заказ от полиции на исследование следов крови на пальто, костюме и кинжале, представить не мог, что его имя навсегда теперь будет связано с «судебно-серологической драмой» Пьера Жакку. Хегг, сухопарый брюнет лет сорока, родился в Женеве. Он единственный из основателей криминалистических лабораторий в Швейцарии работал в Институте криминалистики в Лозанне, основанном Рейссом, уже под руководством последователя Рейсса – Марка Бишоффа. В 1948 г. Хегг получил «Диплом полицейских наук и криминологии» – такие свидетельства институт выдавал после 7-го семестра обучения, но никакого профессионального признания данный документ не означал. Институт не имел большого влияния ни в Швейцарии, ни в Европе в целом, поскольку всерьез не занимался наукой и ее развитием. Рейсс изучал фотографии и идентификацию личности по методу Бертильона, Марк Бишофф специализировался на графологии и исследовании поддельных документов. Практического сотрудничества с полицией было чрезвычайно мало, и злые языки утверждали, будто свита студентов и ассистентов вокруг руководителя состоит в основном из заморских эмигрантов, рассчитывающих получить швейцарский диплом. Это, конечно, было преувеличением, но верно одно: институт не успевал за развитием современной криминалистики и безнадежно отставал от требований времени, и Пьеру Хеггу, когда к нему обратилась полиция Женевы, пришлось самостоятельно осваивать новые научные знания и практику. Никто его особенно не поддерживал. Лаборатория состояла из единственного помещения по адресу Шман-де-л’Эку, 14. Недоброжелатели дразнили Хегга «директором лаборатории одного сотрудника», и он вот уже лет десять работал в стесненных условиях, не имея ни квалифицированного штата, ни современного оборудования. Ему приходилось обращаться в частные фирмы и к частным специалистам, когда необходимо было провести современные исследования вроде спектрографии, и это никак не способствовало развитию лаборатории. Кроме того, многих раздражало его французское имя в сочетании с немецкой фамилией и нелюбовь Хегга ко всему немецкому и немецкоязычному, в том числе в самой Швейцарии, а эта антипатия, разумеется, мешала полноценному научному сотрудничеству. Даже хорошие знакомые, как бы ни ценили и ни уважали его усилия организовать в Женеве что-то новое, считали, что Хегг болезненно честолюбив, а постоянная оппозиционность и противостояние общественному мнению сделали его недоверчивым, эгоцентричным одиночкой и «всезнайкой». И противникам, и сторонникам Пьер Хегг представлялся человеком, преследующим великую цель, для достижения которой ни в Швейцарии, ни в соседних странах не хватало лабораторий и современной техники. Хегг мечтал о централизованном руководстве грандиозными разветвленными научными экспертизами, об исследованиях в криминалистике и мучился, оттого что его желания и намерения трагически не совпадали с его возможностями.
Когда Хегг обнаружил на синем габардиновом пальто Пьера Жакку следы крови, он проверил все доставленные ему вещественные доказательства на предмет следов крови, а на это, кроме него, в Женеве не был способен никто. При этом Хегг доказал всем, насколько ему удалось продвинуться в науке за последние годы. Он исследовал брызги и разводы под сильной лупой с тщательностью, достойной доктора Мартина; разглядел каждое пятнышко и развод, сфотографировал, пронумеровал, обозначил на ткани, обметал нитью разного цвета и при помощи реакции на гемин установил, что это именно кровь. На пальто таких пятен оказалось не менее десяти, в основном на подкладке, на подоле, в левом кармане и на пуговице на отвороте левого рукава. Подкладка возле левого кармана была повреждена острым предметом. На костюме были обнаружены пятна крови в области левого нагрудного кармана, запачкана кровью была этикетка портного. Такие же следы нашлись и на левой стороне жилетки. Крошечный след крови был на правом кармане брюк. Все эти следы не удалось удалить путем химической чистки костюма. Хеггу в лабораторию доставили и велосипед Жакку. На велосипеде были забрызганы кровью ручка переключения передач, левая ручка руля и нижняя левая часть седла. При исследовании марокканского кинжала нашли целый ряд примечательных следов. На клинке кровь отсутствовала, но в самой середине рукоятки было маленькое кровавое пятно, на отверстии деревянных ножен – следы крови, а внутри ножен крови также не было. Зато ножны были внутри влажные, их явно пытались мыть, и от сырости внутри стала развиваться плесень. Никакой ржавчины на клинке не было, но нашлась ржавчина на рукоятке, словно ее тоже мыли, как и ножны; и сырость осталась не только внутри ножен, но и на металле рукоятки. Едва заметное кровавое пятно обнаружилось и на кораллового цвета переносном шнуре.
Эти кровавые следы усугубили положение Жакку, это были серьезные улики против него. Корню и Морио в расследовании полностью сосредоточились на экспертизе Хегга, а сам он стал ключевой фигурой – от него зависели теперь доказательства, которые перевесят любые свидетельские показания.
Жакку допросили по поводу пятен крови. Он объяснил, что кровь на пальто, вероятно, от падения на лестнице в его канцелярии в апреле или в мае 1958 г. Он тогда поранил руки. Возможно также, что следы крови остались на пальто после автомобильной аварии летом 1957 г., когда разбилось лобовое стекло машины, и он окровавленными руками дотрагивался до пальто. Почему запачканы кровью именно эти места на пальто? Этого Жакку объяснить не сумел. Кровь на костюме – также от ранений на руках. Кровь на велосипеде, вероятно, оказалась 11 мая 1958 г., когда Жакку во время велосипедной прогулки с дочерью чинил цепной ящик на колесе и поранил руку. Кровь на кинжале и на шнурке от кинжала – все от того же падения в канцелярии. В тот день Жакку наводил порядок в шкафу и переложил кинжал на другое место, тогда кровь с раненой руки и могла попасть на шнур и рукоятку. Эти объяснения не убедили следователей. Однако опровергнуть показания обвиняемого могли только веские доказательства. Хегг должен был определить, чья именно кровь на пальто, костюме и кинжале, а для этого необходимо было установить группу крови Шарля Цумбаха.
Хегг обратился к профессору Навиллю с вопросом, какая группа крови была у убитого Цумбаха, и тут выяснилось, что кровь покойного при вскрытии не взяли на анализ, а просто слили. Да, не разбирался профессор Навилль в серологии. Тогда Хегг взял окровавленную рубашку Цумбаха и отнес в один из центров переливания крови, где решили попробовать установить группу по пятнам его крови. Вероятно, Хегг просил установить группу и свойства крови и по пятнам на одежде Жакку, но, судя по всему, ему заявили, что это бесполезно. Известно, однако, что Хегг связался с серологом Эриком Ундрицем, когда тот как раз собирался в Зелисберг на конференцию швейцарских иммунологов. Ундриц сомневался и просил Хегга особенно не надеяться. Все, что Ундриц мог сделать, это определить, человеческая ли кровь на одежде Жакку. Наверное, Хеггу лучше самому приехать в Зелисберг, там будет сам доктор Хессиг, серолог из Центральной лаборатории Красного Креста в Берне. Может, Хегга проконсультируют по поводу определения группы крови. 25 июня Хегг приехал в Зелисберг с чемоданом, в котором лежало пальто Жакку, упакованное в пластиковый пакет.
18
25 июня 1958 г. в Зелисберге Хегг встретился с Эриком Ундрицем.
Ундрицу было 58 лет. Это был высокий, подтянутый мужчина с умным и выразительным лицом, брюнет с проседью, общительный, разговорчивый. Путешественник и полиглот, Хегг умел изъясняться по-русски, по-немецки, по-итальянски и по-французски. Одновременно он был увлеченным исследователем крови, ученым немного не от мира сего. Серологию он называл «миром без начала и конца».
Ундриц был родом с Балтики, родился в 1901 г. в семье пастора, учился в Тарту. Во время учебы заболел туберкулезом гортани, и его отец продал все имущество и отправил своего тяжелобольного сына в Германию в Шварцвальд, где молодого человека вылечили путем электрического выжигания очагов болезни в гортани. Ундриц вернулся в Тарту и продолжил изучать медицину, пока его не поразил туберкулез легких. Он приехал на лечение в Арозу и впервые оказался в Швейцарии, где впоследствии и остался жить. С 1927 по 1938 г. Ундриц медленно выздоравливал, работал ассистентом у докторов в различных санаториях в Арозе, Монтане, Локарно, пока он не стал научным сотрудником, а позднее – руководителем гематологической лаборатории фармацевтической компании «Сандоз» в Базеле. Он занимался проблемами туберкулеза, но основная его работа была связана с исследованием крови и ее болезней.
Летом 1958 г. Ундриц был одним из ведущих гематологов Европы. Он никогда не предполагал, что способность диагностировать различные свойства крови под микроскопом когда-нибудь заставит его покинуть научную «башню из слоновой кости» и выйти в суетный мир.
По дороге в Зелисберг его терзали противоречия. О деле Пьера Жакку Ундриц знал мало, но понимал, что его научные знания понадобились теперь криминалистам и полиции. Хегг же сообщил Ундрицу лишь самое главное. Противники Хегга впоследствии объясняли, что он пытался все держать в своих руках и не доверял даже тем, кого просил о помощи, не выдавал никакой дополнительной информации. Хегг показал Ундрицу в его гостиничном номере пальто Жакку и несколько вырезанных фрагментов костюма, и тот провел кое-какие исследования.
Необычно, конечно, было проводить их не в лаборатории, а в номере отеля, но Ундриц привык работать везде. Хегг следил, чтобы от каждого образца для исследования брали не больше половины. По своему опыту он знал, что понадобятся еще следы для работы. Ундриц поместил образцы под микроскоп, добавил сыворотки, вычленил и окрасил, следуя цветовым законам, которые ему как гематологу давно стали привычными. Так, например, белые кровяные тельца базофилы притягивают такие красители, как метиленовый синий или лазурь. Базофилы окрашиваются в синий в отличие от своего окружения, тогда как другой вид телец эозинофилы притягивают краситель эозин и становятся красными. Все ядра кровяных телец притягивают определенные базовые красители, но в ядре содержится сильная нуклеиновая кислота, которая добавляет к синему, например, красный оттенок, и получается фиолетовый. Частицы или гранулы, обнаруженные в теле клетки, в протоплазме вокруг ядра, содержат неорганическую серную кислоту. Гранулы притягивают толуидиновый синий краситель и становятся совершенно определенного красно-фиолетового цвета. Цветовой шкалы в целом хватает для различения составных частей крови – от синего, через серый, желтый, темно-коричневый, оранжевый, оливково-зеленый и фиолетовый к розовому и густо-красному. Все окраски носят имя своего открывателя – Паппенхайма, Грэма – Кнолля, Лепена, Фёльгена, Хансена. Для постороннего – полнейшая неясность, для Ундрица – упорядоченный и четко структурированный научный мир.
Ундриц исследовал первые образцы и объявил, что это человеческая кровь. Еще восемь раз он подтвердил то же самое. Для Хегга, таким образом, был снят хотя бы первый вопрос, теперь надо было установить группу крови. Ундриц познакомил Хегга с признанным серологом из Базеля Петером Холлендером, директором Базельского центра переливания крови. Но Холлендер отказался проводить исследование, сославшись на недостаточность материала. Тогда Ундриц представил Хегга уже упомянутому руководителю гематологической лаборатории Швейцарского Красного Креста в Берне доктору Альфреду Хессигу, но и тот отказался. Впоследствии утверждали, что отказ Холлендера и Хессига не был связан только с якобы недостаточным объемом образцов крови. Оба серолога сопротивлялись тому, чтобы их втягивали в дело Пьера Жакку. В общем, Хегг вернулся в Женеву только с наполовину выполненным заданием.
В Женеве директор Центра переливания крови доктор Фишер сообщил Хеггу, что у Шарля Цумбаха была группа крови 0. И у Пьера Жакку группа крови 0. Факторы крови установить не удалось. И любое дальнейшее исследование следов крови на одежде, кинжале и велосипеде Жакку не имеет смысла. Кровь группы 0 и у жертвы, и у подозреваемого, и теперь никто не сможет ни опровергнуть, ни подтвердить показания Жакку. Любая кровь другой группы не будет иметь отношения к этому убийству. Это означало практически конец любых серологических и гематологических исследований, если только не будут предприняты попытки установить хоть какую-либо разницу между кровью жертвы и кровью подозреваемого. Необходимо определить факторы крови обоих. Но осуществимо ли это, ведь следы крови высохли, а научно-технических возможностей почти никаких? Еще одна загадка в деле Жакку – почему-то Хегг тогда не сдался и не объявил, что дальнейшие поиски различий между кровью жертвы и кровью подозреваемого невозможны. Он опять связался с Ундрицем и попросил о новой встрече в Базеле. Верил ли Хегг в способности и возможности Ундрица, как верят в чудо? Или правы его критики, утверждавшие, что Хегга подстегивало его нездоровое честолюбие, и он не мог провалить дело всей своей жизни? В любом случае 3 июля Хегг приехал в Базель. На сей раз он привез с собой не только пальто Жакку, но и детали его велосипеда со следами крови, и марокканский кинжал. В тот день Хегг еще не мог знать, что его настойчивость, объективно, казалось бы, ничем не подтвержденная, приведет к открытию, которое изменит весь процесс Жакку и даст следователю Морио совершенно особенную улику. Не знал этого и Ундриц, принимавший Хегга в своей лаборатории на втором этаже здания компании «Сандоз».
Рабочая встреча 3 июля началась как обычно. Ундриц не понимал, зачем Хеггу еще какие-то доказательства наличия человеческой крови, и размышлял не о криминалистике, а о дальнейшем подтверждении своего впечатляющего метода. Ундриц начал с использования препаратов для следов крови по методу Хансена на шнуре от кинжала и констатировал, что «все лейкоциты свидетельствуют о человеческой крови», и вдруг замер. Его взгляд остановился на крупном фиолетовом скоплении клеточных ядер, которые по величине и свойствам не могли быть клетками крови. И таких скоплений было много. На каждую сотню лейкоцитов Ундриц насчитал 18–19 некровяных клеточных ядер. С возрастающим вниманием он исследовал другие препараты того же кровавого следа, окрашенные по методу Грэма – Кнолля. Тогда-то и обнаружил элементы, которые впоследствии обозначил как «фрагмент ткани одного из внутренних органов. Четко выделяемая группа клеток с цитоплазмой, пигментом и достаточно крупным ядром, с хорошо видными, крупными нуклеолями». По мере пристального изучения препарата под микроскопом Ундриц все больше убеждался в том, что эта группа клеток – микроскопическая часть внутреннего органа, оказавшаяся в следах человеческой крови. Перепроверка с окрашиванием по методу Лепене в большом количестве показала некровяные крупные клеточные ядра, в два-три раза крупнее, чем белые кровяные тельца. Он еще раз рассмотрел препараты, окрашенные по методу Грэма – Кнолля, и пришел к выводу, что это – клетки человеческой печени.