Книги

Век криминалистики

22
18
20
22
24
26
28
30

Зутермайстер писал Альдеру так: «Я закончил свое европейское турне, побывал у известных цитологов Германии, Англии, Франции и Австрии, и повсюду эти ‟Ундрицевы клетки печени” вызывали лишь смех. В этой связи я хочу задать вам ряд вопросов, которые вам должны были задать в суде (далее следовали вопросы, иногда без всякой связи). Да и вообще вы уже давно знаете, кто настоящий убийца. <…> Я пишу вам об этом не для того, чтобы науськать вас или спровоцировать, но чтобы напомнить: существует решение федерального суда, согласно которому эксперт, который не отзывает свою экспертизу, признанную неверной, до начала пересмотра дела, может быть приговорен к лишению свободы сроком до пяти лет. Вы не пожалели Жакку, мы не станем жалеть вас, экспертов».

Фанатизм Зутермайстера, несомненно, способствовал тому, что были собраны средства, и в борьбу за доследование и пересмотр дела Жакку вступили серьезные бернские и женевские адвокаты Гораций Мастронарди и Роланд Штайнер. Однако тот же фанатизм Зутермайстера, неумение соблюсти меру и полное отсутствие самокритики отпугнули авторитетных судмедэкспертов и серологов. Пожалуй, его ждал бы полный провал, если бы ле Бретон, оскорбленный своей неудачей на процессе в Женеве, не жаждал реванша. Он мечтал, чтобы на ближайшем ученом конгрессе научное сообщество осудило Ундрица. Мареш также не мог простить провал своего учителя Веркгартнера и настаивал на перепроверке методов и доказательств, представленных Ундрицем на суде в Женеве. Любые научные сообщества всегда склонялись к тому, чтобы не признавать результаты исследований посторонних ученых. В общем, Ундрицу грозил всеобщий остракизм.

Однако вскоре научное сообщество образумилось. Уже на конгрессе судебной медицины в Граце в октябре 1960 г. и на Международном конгрессе судебной медицины в Вене никакого осуждения Ундрица не последовало. Наоборот, несколько итальянских ученых – Мурино, Ателла, Гуальди и Массарелли, которые «доработали» метод микроскопного исследования крови Ундрица, – осторожно подтвердили результаты его исследований: в следах крови могут быть выявлены и вычленены лейкоциты. При этом итальянские ученые также констатировали, что выявление лейкоцитов по методу Ундрица слишком зависит от специализированных гематологических знаний, и потому не «может быть стандартным методом для общей диагностики следов крови». В то же время в Бонне один из учеников немецкого судебного медика Фридриха Шляйера проверил методы Ундрица для определения давности следов крови и для различения мужской и женской крови. Результаты этой проверки также подтвердили достоверность методов Ундрица.

Сам Шляйер установил, что работа Ундрица никак не может быть отвергнута, однако достоверность его методов ограничена теми благоприятными случаями, когда следы крови легко отделяются от несущей поверхности в виде чешуек. Он также полагал, что методы Ундрица вряд ли могут быть широко практически использованы в криминалистике, поскольку слишком зависят от личного опыта и оценки, и следовательно, результаты таких исследований нуждаются в дальнейшей проверке, прежде чем будет получен однозначный результат. В октябре 1962 г. на конгрессе судебных медиков во Франции в Марселе был опубликован отчет о дневном заседании, где об Ундрице говорилось следующее: «Этот метод дает удовлетворительные результаты». Еще через два года немецкий ученый Штеффен Берг (в то время – руководитель технико-криминалистического отдела при Управлении уголовной полиции Мюнхена, а вскоре – руководитель кафедры судебной медицины и криминалистики Западногерманского университета в Гёттингене) писал об исследовании сухих мазков крови по методу Ундрица: «Эти мазки, по сравнению с мазками жидкой свежей крови, ужасны, однако, если их тщательно исследовать, можно найти достаточное количество вполне сохранных лейкоцитов, которые могут быть подсчитаны и описаны на основе гемограммы».

В мае 1962 г. адвокаты Жакку передали препараты печени, представленные Ундрицем на суде в Женеве, на проверку цюрихскому профессору судебной медицины Рюттнеру, и тот подтвердил, что «эти клетки выглядят как клетки печени. Следует заметить, что доказательств обратного представить нельзя. Высохшие клетки печени, как показывают наши собственные исследования, сохраняются месяцами и могут быть выявлены по методу Ундрица». Так было восстановлено равновесие в научном мире. Исследование крови под микроскопом по методу Ундрица было действительно новаторством, прорывом по сравнению с методами рубежа XIX и XX веков, уже почти забытыми. Однако ученые сходились во мнении, что каждый отдельный случай исследования по методу Ундрица нуждается в дополнительной проверке, прежде чем может служить юридическим аргументом. Во время процесса Пьера Жакку этого постулата не придерживались, и это стало поводом для пересмотра дела. Между тем в борьбе за доследование и пересмотр дела Жакку на первый план вышел уже другой вопрос, также нуждавшийся в научной экспертизе и не использованный до сих пор защитой. Речь шла о кинжале Жакку. Был ли он действительно орудием убийства? Вопрос о достоверности или недостоверности методов Ундрица стал неактуален, как только выяснилось, что кинжал, который рассматривался как орудие убийства и носитель следов крови и клеток печени, не является орудием преступления.

Дообследование одежды Цумбаха и особенно место ножевого удара на поясе брюк дало защите надежду. Если бы дело возобновилось, то возник бы вопрос – как на кинжал попали следы человеческой крови и клетки печени, обнаруженные Ундрицем. Ответ представлял бы чисто академический интерес, но для процесса Пьера Жакку никакого значения уже не имел бы.

В общем, к тому времени, когда заговорили о научном доследовании по делу Жакку, метод Ундрица, по выражению одного серолога, «сам собой уже ушел в прошлое в истории гематологии». Никто не знал, какое будущее ждет и этот метод, и прочие исследования крови. В 1961–1963 гг. метод Ундрица стали забывать, а изучение следов крови развивалось своим чередом. Он исчез, будто был создан лишь для того, чтобы встряхнуть криминалистическую гематологию и шокировать общественность, пока шел процесс Пьера Жакку. Шокировать настолько, чтобы придать науке стимул к новому развитию. Не случайно это произошло именно на территории Швейцарии, где судебная медицина и криминалистическая серология, прежде всего в Берне и Женеве, немедленно сделали выводы из последних событий и стали развивать новаторские методы и идеи в серологии и гематологии. Особенно в Берне, где профессор Лойппи, ученый цюрихской школы, всего за несколько лет полностью преобразовал Институт судебной медицины. Здесь начали применять и развивать новейшие методы определения группы крови и резус-фактора, отсюда в 1961–1962 гг. эти знания и опыт распространились в Англию, Швецию, Францию, а потом и по всей Европе. Этому обновлению науки способствовали и Морис Мюллер в Лилле, и Вольфганг Мареш, последователь профессора судебной медицины Веркгартнера в Граце. Методы определения группы крови вошли в научный обиход под двумя таинственными названиями: «метод Оухтерлони» и «смешанная агглютинация». Развитие этих методов, пришедших на смену «Уленгуту», «Латтесу» и «Хольцеру», безусловно, звездный час серологии.

22

В период между 1961 и 1965 гг., когда усовершенствованные методы серологии распространялись по Европе, произошло множество случаев, которые потребовали их применения. К таким случаям прежде всего относится преступление, совершенное в крошечном южнонемецком местечке Райхельсхофен 10 мая 1962 г. Как раз там, где пересекались федеральные трассы B-25 и B-470, находилось неприметное хозяйство бондаря Фридриха Линдёрфера, тихого, незаметного человека лет шестидесяти. На первом этаже его дома располагались кухня, гостиная, спальня, узкая кладовая и бочарная мастерская с окнами во двор, а во дворе – сарай и свинарник. Сам Линдёрфер обитал в первом этаже с женой Элизой и двумя взрослыми сыновьями, которые уезжали на работу в другой город. В мансарде было еще три комнаты и чердак. Двери обеих комнат выходили на узенькую лестничную площадку, откуда лестница вела в прихожую дома на первом этаже. В одной из комнат в мансарде в убогой тесноте ютились дочь Линдёрфера Эрика с мужем и ребенком. Еще две комнаты и чердак «принадлежали» Лине Линдёрфер, 52-летней сестре бочара, портнихе, с врожденным дефектом тазобедренного сустава. Линдёрфер как старший ребенок своих родителей унаследовал их небольшую усадьбу с условием предоставить увечной сестре для проживания три комнаты.

Вечером 11 мая в усадьбе Линдёрферов появилась Анна Эккель, приятельница Лины Линдёрфер, чтобы помочь портнихе по хозяйству. К ее удивлению, дверь в кухню Лины оказалась приоткрытой, замок, вделанный в дверную раму, болтался, словно его кто-то взломал. Ни в кухне, ни в спальне никого не было, но обнаружилось начатое и брошенное шитьё и остывшая еда, что удивляло еще больше, поскольку Лина Линдёрфер была известна своим педантизмом и аккуратностью.

Анна Эккель еще стояла в дверях, когда по лестнице поднялся в мансарду Фридрих Линдёрфер в рабочем комбинезоне и взглянул на посетительницу с такой злостью, что она не решилась даже спросить, где Лина, и поскорее убралась прочь. Анна зашла к соседке Линдёрферов, и та подтвердила, что Лина никогда не покинула бы свою квартирку в таком беспорядке и обязательно оставила бы записку, сообщив, когда вернется. Соседка не замечала, чтобы Лина выходила из дома. Любопытство вынудило соседку позднее зайти к Линдёрферам и справиться у брата, знает ли он, где его сестра и что случилось с дверным замком у нее в кухне.

Бочар осмотрел замок и объявил, что до прихода Анны Эккель дверь была заперта, и только Анна могла что-либо с этим замком совершить. Лина же ушла из дома около 14 часов и села в машину к незнакомцу. Брат как раз случайно выходил из своей мастерской и видел, как Лина садится в автомобиль. Больше он ничего не знает и знать не хочет. Добавил только, что Лина, несмотря на свое увечное бедро, собиралась замуж. И это всем известно. У нее было достаточно денег, чтобы забрасывать письмами еженедельную газету «Дома и вдалеке» («Heim und Weite»), известную своими брачными объявлениями. Может, ей удалось кого-нибудь подцепить, и у них «испытательный срок».

Весьма вероятно, что на эту историю долго еще никто не обращал бы внимания, если бы не старания Анны Эккель. 21 мая она обратилась в соответствующий участок баварской региональной полиции и подала заявление против Линдёрфера по обвинению в нанесении оскорблений. Начальник местной полиции Пфлигль выслушал ее и отправился в Райхельсхофен. Полицейский прекрасно знал усадьбу Линдёрферов. Лина Линдёрфер неоднократно обращалась в полицию, жалуясь на то, что брат и его семья издеваются над ней; им нужны ее комнаты, они готовы выгнать ее прочь из дома и занять квартирку! Пфлигль выяснил, что в тесном доме бочара часто ссорятся. Линдёрфер со своей семьей ютится в ужасной тесноте, а Лина – сварливая, скандальная, злобная старая дева, несдержанная на язык. Так, по крайней мере, воспринимали ее соседи, а вот брата считали достойным, прилежным, трудолюбивым человеком и рачительным хозяином. В отделении полиции округа Ротенбург знали много таких семейств, где постоянно ссорились и мечтали избавиться друг от друга.

Когда Пфлигль приехал в Райхельсхофен, Линдёрфер постукивал молотком в своей бочарной мастерской. Он повторил полицейскому все, что ранее рассказал соседке, и пожаловался, что «от этой бабы одни проблемы», имея в виду сестру. Пфлигль осмотрел взломанный замок и решил выждать, пока Лина вернется домой. 3 июня квартира старой девы все еще пустовала. Пфлигль снова явился в Райхельсхофен и на сей раз обследовал комнаты пропавшей. Беспорядок насторожил его. Он попросил Фридриха Линдёрфера опросить всех родственников – не у них ли Лина? Прошла еще неделя. 11 июня местная полиция обратилась в Управление криминальной полиции Баварии в Мюнхене с заявлением об исчезновении Лины Линдёрфер. Одна семья из местечка Штайнсфельд заявила, что видела Лину на празднике по случаю освящения местной церкви. Заявление о пропаже было отозвано. Окружная полиция в Ротенбурге все еще не относилась к делу всерьез. Только когда 4 июля семья из Штайнсфельда выяснила, что перепутала Лину с другой женщиной, в Мюнхен поступило повторное заявление о пропаже. Из баварской столицы пришло распоряжение выяснить, взяла ли Лина Линдёрфер с собой существенную сумму денег в «свое путешествие». 6 июля полиция тщательно обследовала жилище пропавшей женщины. Обнаружили ящик для хранения денег со сберегательными книжками на общую сумму около 13 000 немецких марок, а также 234 марки наличными. Со сберегательного счета денег давно никто не снимал. Без сомнения, Лина Линдёрфер уехала, оставив все свои сбережения. 9 июля делом занялся уголовный розыск в Ансбахе во главе со старшим инспектором Хебергером.

Хебергер и двое его сотрудников, Клюг и Буркерт, начали с обычной в таких случаях процедуры: опросили всех в Райхельсхофене – от самого Фридриха Линдёрфера до тех, кому Лина шила одежду. Никто не видел пропавшую с 10 мая. Но поначалу и Хебергер придерживался версии, что она куда-то уехала, и если речь вообще идет о преступлении, то совершено оно могло быть где-то в пути. Лина Линдёрфер была объявлена в федеральный розыск. К сообщению о розыске прилагался рентгеновский снимок ее увечного бедра. Все газеты в Средней Франконии опубликовали сообщение о розыске. Имя и описание пропавшей появилось в федеральном разыскном бюллетене. 19 июля для ускорения поисков из Ансбаха во все полицейские участки в ФРГ через телетайп был разослан запрос о помощи. В редакции газеты «Дома и вдалеке» выяснили адреса потенциальных женихов Лины, которые отвечали через газету на ее объявления. Всех мужчин по списку проверили, но это не дало никаких результатов, как и прочесывание Райхельсхофена и его окрестностей со служебными собаками. Предположили, что Лину мог убить незнакомец, с которым она уехала, а тело ее сбросить или утопить в одном из окрестных водоемов. Проверили и водоемы, с надувными лодками и водолазами – опять без всякого результата.

У Хебергера возникло подозрение, которое сначала и ему самому казалось абсурдным. Ему не давали покоя показания жителей Райхельсхофена – многие всерьез обращали внимание на враждебность, с какой к пропавшей женщине относились в семье ее брата. Сестры Лины, посещавшие родительский дом, подчеркивали, что их брат Фридрих стремился любой ценой завладеть комнатами Лины в мансарде. Он был всего лишь бочаром, небогатым крестьянином, и если бы сестра потребовала компенсацию за комнаты, заплатить ему было бы нечем. Очевидно, он просто задался целью выжить ее из дома путем издевательств. Фридрих и его семейство запирали от Лины дрова, выставляли под дождь ее велосипед, забирали себе ее участки в саду. Стало известно, что брат угрожал сестре: «Подожди, придет время – вышвырну тебя на улицу. Рада будешь унести ноги». В кухне пропавшей Хебергер обнаружил записи малограмотной Лины о ее взаимоотношениях с семьей брата. Например: «1960. 5 февраля он сказал выбьет мне все зубы», «5.3.61… хочет выбросить мои вещи». Стоило ли искать женщину по всей Западной Германии, если тайна ее исчезновения – здесь, в самом доме Линдёрферов? А если низкорослый, застенчивый, неловкий бочар знает эту тайну? Хебергер еще раз собрал и проанализировал все показания Фридриха Линдёрфера, его жены, детей и соседей об отъезде Лины. Никто, кроме брата, не видел, как сестра уезжает. Все пересказывали только слова Линдёрфера. И, разбираясь в этом, Хебергер сразу наткнулся на множество противоречий. Начальника местной полиции Пфлигля бочар уверял, будто не может описать ни автомобиль, в который села сестра, ни незнакомца за рулем, но через несколько дней Линдёрфер уже дал несколько описаний и того и другого. Согласно первой версии, машина стояла около пивоварни, затем бочар уверял, что на дороге в сторону Адельсхофена; потом – на дороге на Эндзее, наконец, около кузницы на углу Клаппенвег. И автомобиль был то серый, то зеленый, то желтый. Лина была одета вроде бы то в серое, без пальто, то в светлом пальто и с платком на голове.

Конечно, можно было предположить, что Линдёрфер не разглядел, не понял, забыл, растерялся. Или с самого начала врал, затем сам забывал, что он там насочинял ранее. Может, Лина вовсе не покидала дома? А если бочар убил свою сестру, не сумев выжить ее из дома, и счел убийство самым дешевым способом избавиться от нее и заполучить себе весь дом?

Хебергер отослал остатки еды из кухни Лины на экспертизу в Мюнхен, чтобы проверили на наличие яда. Никаких ядов в пище не обнаружили. Тогда он стал искать в комнатах пропавшей следы борьбы, особенно внимательно – следы крови. Но у полиции в Ансбахе не было ни средств, ни опыта для системного обнаружения и идентификации следов крови. На крышке одного старого колодца заметили несколько бурых пятен, похожих на кровь. Вырезали деревянные фрагменты. Показались подозрительными и рабочие штаны и башмаки Линдёрфера. 21 июля по распоряжению Хебергера вскрыли линолеум в комнатах Лины и переслали в лабораторию в Мюнхен. Никакой крови нигде не было. Хебергер и его сотрудники вынесли из усадьбы Линдёрферов кучу всякого хлама в надежде обнаружить следы пропавшей женщины. Напрасно! В конце июля поиски в усадьбе прекратили и снова сосредоточились на версии отъезда и убийства в пути. Проходили недели – ничего. И Хебергер во второй раз обратился к усадьбе бочара. 23 августа он и его коллеги снова появились в старом доме на перекрестке двух федеральных дорог. И опять Хебергер стал искать следы крови. Он привез с собой ультрафиолетовую лампу-детектор, которая как средство для поиска следов крови вызывала большие сомнения. На сей раз Хебергер уловил за деланым равнодушием семьи Линдёрфер нервозность и тревогу. Искали часами – никаких подозрительных следов. После 23 августа Хебергер был близок к тому, чтобы прекратить расследование и закрыть дело.

Лина Линдёрфер не первая и не последняя в Западной Германии пропадала бесследно. Десятки тысяч исчезали так же, не оставляя никаких следов. За годы национал-социализма у немцев сформировалась аллергия на государственный контроль и власть, после войны эта реакция лишь усилилась, и в ФРГ очевидна была противоположная тенденция – тотальная либерализация и отмена всякого контроля. В системе оповещения и розыска зияли дыры, через которые человек легко мог исчезнуть. ФРГ стала излюбленным местом пребывания для преступников из разных стран. Как сказал один французский бандит: «Мы сохраннее всего в стране, которую мучает совесть из-за ее прошлого». С чего бы Хебергеру в расследовании повезло больше, чем его другим коллегам? Он готов уже был сдаться, но ему не давала покоя нервозность семейства Линдёрфер. Не означало ли это, что в их доме найдутся следы страшного происшествия, если подвергнуть усадьбу планомерному тщательному обследованию? Хебергер вспомнил недавний доклад одного сотрудника в Институте судебной медицины и криминалистики в Эрлангене о современных возможностях обнаружения и исследования следов крови. Этот сотрудник, ассистент доктор Лотар Лаутенбах, утверждал, что за последние годы исследования крови шагнули далеко вперед, а ученые, полиция и криминалисты давно уже работают вместе.

27 августа Хебергер решился позвонить в Институт судебной медицины и криминалистики в Эрлангене и попросить о помощи. Если ему пришлют опытного серолога, то он убедит прокурора выдать ордер на обыск, и усадьбу бочара можно будет исследовать от кровли до подвала. Если и тогда ничего не обнаружат, значит, все, не судьба.