Сестра обозвала брата негодяем. Тот ударил ее по лицу. Лина замахнулась на него утюгом, он увернулся и выскочил из ее комнаты в коридор, выхватил у сестры утюг и замахнулся на нее. Продолжая браниться, Лина бросилась на чердак. Брат швырнул утюг ей вслед и задел по голове. Она упала спиной на пол и осталась лежать возле угольных брикетов, мертвая. Когда Фридрих «очнулся от своего бешенства» и понял, что стряслось, он кинулся вниз и запер дверь в дом. Поднялся на чердак, завернул мертвое тело в старое пальто, валявшееся на полу, и стащил труп вниз по лестнице в сарай. Там он спрятал тело в сене и опилках. Холодной водой смыл кровь с башмаков, рук и кожаного фартука. Протер пол. Угольные брикеты, на которые брызнула кровь, бочар сжег. Когда из сада вернулись его жена и дочь, «самое страшное» было уничтожено, дом так чисто вымыт, что женщины ни о чем не догадались. Линдёрфер выждал сутки и на следующий вечер отвез тело сестры на поле в 500 м от дома и закопал.
Когда Лаутенбаху сообщили о признании Линдёрфера, он заявил, что обвиняемый лжет. Судя по следам крови, Лина не могла умереть так, как описывал ее брат. Борьба, вероятно, проходила в помещении чердака, и Лине было нанесено множество ударов по голове. По опыту Лаутенбах знал, что от одного удара не бывает столько брызг, если только не повреждена артерия. Женщину явно били по голове, причем не один раз, от дальнейших ударов и появились брызги на ящике для угля.
Опять допрос, снова модель чердака на столе перед обвиняемым. Два дня Линдёрфер сопротивлялся. Потом признался – чего теперь скрывать, если господину инспектору и так все известно. Не всю правду рассказал бочар. Он ударил сестру по лицу, она вытолкнула его из своей комнаты и заперла за ним дверь. Он в бешенстве навалился на дверь и вышиб замок. Сестра схватилась за утюг, брат кинулся в коридор. Сестра – за ним. В коридоре он схватил сестру, они боролись, он втолкнул ее в помещение чердака. Фридрих вырвал у нее утюг в первый раз и швырнул ей в голову. Лина рухнула между угольным ящиком и лестницей на стропила, но хваталась за них, пытаясь подняться и встать на колени. Тогда ей на голову обрушился второй удар утюга. Она упала на пол и осталась лежать головой к угольным брикетам. Кровотечение было сильное. Брат обернул ей голову курткой, чтобы остановить кровь, и оттащил тело влево, чтобы его не было видно. Так кровь попала на коробки, обувь и гофрокартон. Все прочее – чистая правда, утверждал Линдёрфер.
Поле обыскали, перекопали, не нашли ни следа от тела Лины. Тогда бочару пришлось признаваться дальше. Не закапывал он труп на поле, а разрубил его топором в сарае, пока семьи не было в доме. Сначала Линдёрфер утверждал, что сжег расчлененное тело по частям в печи в своей мастерской. Лаутенбах обследовал тот угол сарая, где бочар, по его словам, расчленил тело сестры, и действительно нашел следы крови. За печью Лаутенбах обнаружил мелкие осколки костей, они, перемолотые в муку и исследованные по методу Оухтерлони, оказались человеческими. Однако Лаутенбах счел, что бочар никак не мог сжечь тело в печи. Тогда Линдёрфер выдал последнюю правду. Нет, не сжег. Сварил в большом котле, в котором обычно кипятил воду, чтобы чистить винные бочки своих соседей. Кости отделил от плоти и сжег. То, что осталось от трупа, рассовал по бумажным мешкам и развез по лесам вокруг Райхельсхофена. «Это нелегко, нервы надо иметь крепкие, – заявил бочар, – нужно быть очень хладнокровным… И на что только не способен человек, чего только не вытворяет, просто диву даешься». И добавил: «А потом я пошел спать, как обычно». «Бульон», оставшийся в котле, Линдёрфер вылил частично в канал, а что-то выплеснул в кусты в своем саду. Жир так до сих пор и липнет к листьям, полиция ничего этого не заметила. В конце концов, с прахом, оставшимся после сожжения костей, Линдёрфер отправился на кладбище и закопал его в могилу матери. «Чувство у меня такое было, что надо так сделать», – объяснил он. Позднее Линдёрфер пришел в комнату Лины и забрал ее документы, паспорт, иначе сразу бы поняли, что она не уезжала из дома. При случае забрал и наличные деньги. И с того дня постоянно драил мыльной водой и щеткой чердак, лестницу, сарай и мастерскую. Воду с остатками крови вылил в канал, чтобы в водосливе не оставалось следов. Стены в сарае и в мастерской он много раз мыл и скоблил, а окровавленные опилки смешал с удобрениями. Лестницу и стену в коридоре заново покрасили. Больше он не видел никаких следов крови. Линдёрфер был твердо уверен, что никто никогда не сможет уличить его. Он вымыл и вычистил даже там, где не было никакой крови, но куда она могла бы случайно попасть. Причитал, убеждая: «Ничего они там не найдут, вот что, бояться мне нечего, пусть обыскивают и пол вскрывают. Я подумал: они сами себе не доверяют. Поверил, что полиция что-то знает, только когда увидел модель чердака. Я там снова убирался. Никаких следов крови я там не заметил, но все равно потер щеткой».
Признания затянулись до начала июля. В середине лета Лаутенбах вместе с полицейскими нашел в окрестных лесах места`, где Линдёрфер закопал останки своей сестры. Лаутенбах обнаружил множество осколков человеческих костей, что подтверждало признания обвиняемого. Лаутенбах нашел также обгорелые фрагменты костей, закопанные неглубоко в могиле матери Линдёрфера. Орудие убийства – утюг – так и не обнаружили. Но это уже ничего не изменило в картине преступления, и Линдёрфер закончил свое признание словами: «Теперь я со спокойной совестью могу поужинать».
Когда через пять месяцев Линдёрфер предстал перед судом присяжных в Ансбахе по обвинению в убийстве, присутствующие наблюдали за ним с отвращением и ужасом. Многие догадывались, какие демоны гнали по жизни этого человека (и ведь не его одного), как нищета и безнадежность вынудили его на убийство; как он, против своей воли, раз за разом совершал все более гнусные и мерзкие поступки, чтобы скрыть свое преступление. Линдёрфера приговорили к восьми годам тюрьмы, и он покинул зал суда без малейшего раскаяния, очевидно, полагая, что очистил совесть уже самим признанием своей вины. По окончании этого процесса стало ясно, что научная сторона дела войдет в историю серологии. Через 60 лет с начала своего развития серология, вопреки преградам и препятствиям, оправдала надежды тех, кто верил в нее как в науку, и в первую очередь тех, кто старался создать действенную систему сотрудничества науки и полиции.
Глава 5
Следы в пыли, или Этапы судебной химии и биологии
1
Они появились в 1886 г. – два литературных персонажа. В декабре 1887 г. лондонский альманах «Рождественский ежегодник Битона» впервые представил их читательской аудитории, пока еще весьма скромной. Шерлок Холмс – самый известный детектив в мировой литературе и доктор Ватсон – верный спутник и хронист Холмса, его деяний, мыслей и методов.
Шерлок Холмс возник в ту же пору, когда в Париже Альфонс Бертильон основал научную криминалистику. На первый взгляд, случайное совпадение. Артур Конан Дойл, врач 27 лет, открыл частную практику в Саутси, в ожидании пациентов коротал время за написанием рассказов для журналов и однажды выдумал нового литературного героя – Шерлока Холмса. В то время доктор Дойл не знал о Бертильоне и к Скотленд-Ярду никакого отношения не имел, как, впрочем, и его персонаж – Шерлок Холмс. По воле своего создателя Холмс – частный детектив, а к полицейским и криминалистам относится с откровенным пренебрежением.
И все же вклад Альфонса Бертильона в развитие криминалистики и карьера вымышленного Шерлока Холмса – явления близкие. В то время почитали здравый смысл, четкое, ясное мышление, способное решить любую проблему, науку и прогресс. Бертильон уверовал в разум и науку еще в родительском доме, где часто бывали ученые, а в 1879 г. занял должность помощника письмоводителя в парижской полицейской префектуре и вскоре обратился к руководству с первыми предложениями по идентификации преступников посредством антропометрии. В 1876 г. Артур Конан Дойл поступил на медицинский факультет Эдинбургского университета и понемногу увлекся, как и Бертильон, антропометрией и криминалистикой. Бертильон создал целую систему, ставшую основой для дальнейшего развития дактилоскопии, судебной медицины, науки о ядах, баллистики, судебной серологии и гематологии. Шерлок Холмс шагнул дальше – он стал блестящим криминалистом-следопытом, экспертом в области криминалистической химии, биологии, физики, техники. Начал изучать следы на месте преступления при помощи химических, биологических и технических средств, которые в изобилии породил естественно-научный и промышленный прогресс рубежа XIX и XX веков.
Образ Холмса сложился в сознании его автора между 1882 и 1886 гг., пока Артур Конан Дойл обдумывал свои весьма успешные приключенческие романы. Дойл, конечно, ориентировался на детективные рассказы и повести американца Эдгара Аллана По, который в 1841, 1842 и 1845 гг. основал детектив как литературный жанр. Три детективных шедевра – «Убийство на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Похищенное письмо» – и его персонаж-детектив Огюст Дюпен – все они также продукт позитивного мышления и веры в науку и силу человеческого интеллекта. Однако Дюпен вычислил убийцу с улицы Морг – орангутанга – исключительно путем наблюдений и умственных заключений, он ни разу не воспользовался ни лупой, ни тем более химическими реагентами.
Несколько по-иному действовал другой частный детектив, также предшественник Холмса – сыщик Лекок, творение французского писателя Эмиля Габорио, умершего от истощения в 1873 г. в возрасте 39 лет, после того как написал для хищных, алчных издателей серию из 29 романов. Между 1867 и 1869 гг. появились четыре романа Габорио, где в центре сюжета – расследование преступления: «Дело № 113», «Преступление в Орсивале», «Господин Лекок, агент сыскной полиции» и «Рабы Парижа». Лекок тоже руководствовался в работе четкими умозаключениями, но уже не только ими. Ему было важно практическое исследование места преступления, его дедукция основана на следах преступления. В «Господине Лекоке» сыщик появляется после снегопада на месте убийства в одном из парижских ресторанов, приказывает сопровождающим его лицам не двигаться и ничего не трогать, чтобы не стереть никаких следов; ощупывает, простукивает все, ложится на пол, высматривает следы ног и заканчивает свою работу словами: «Теперь я знаю все. Заснеженная поверхность – как белый лист бумаги, на котором те, кого мы ищем, оставили не только следы своих поступков и страстей, но и записали тайные мысли, надежды, страхи. Вам эти следы не говорят ни о чем. А для меня они – живые». Лекок первым в детективной литературе изучал следы и отпечатки и снимал с них гипсовые оттиски. Более того, он собрал обширную коллекцию следов. В ней были образцы пыли, текстиля, почвы и растительности – все улики и доказательства совершения преступлений. Так, например, преступник имел при себе зонт, о чем свидетельствует вот этот след на земле, – здесь отпечатался кончик зонта, упиравшийся в землю. Острие зонтика впилось в нее до самого крепления ткани. Или: цвет и материал его костюма можно узнать по клочку коричневой шерсти, застрявшему в шершавой коре этого дерева. Лекок еще не ученый, но уже наряду с умозаключениями ищет и исследует следы на месте преступления.
Итак, первым был Дюпен, потом – Лекок, наконец – Холмс. Артур Конан Дойл придумал Холмса, основываясь не на одной лишь литературной традиции, но и на собственном жизненном опыте – в биографии Дойла был живой пример такого «Холмса». Это был эдинбургский профессор доктор Джозеф Белл, преподаватель хирургии в Эдинбургском университете, консультант Королевской лечебницы и Королевской детской больницы. Белл был худой, жилистый, угловатый, с резкими, точеными чертами лица и крупным носом. Дойл служил у Белла своего рода ассистентом, помогал профессору принимать амбулаторных пациентов, проводил предварительный осмотр и провожал к нему в кабинет. Сам же Белл был мастером диагностики, на свой особый, весьма странный и порой поразительный манер. Он зачастую мог заранее озвучить диагноз пациента, хотя больной еще и рта не раскрыл. Однажды, как впоследствии вспоминал Дойл, на прием к Беллу пришел один отставной солдат, о котором доктор ничего заранее не знал. Разговор получился вот такой:
– Ну-с, уважаемый, вы служили в армии?
– Да, сэр.
– В отставке совсем недавно?
– Недавно, сэр.
– Служили в горном полку?