На чердаке царил беспорядок – нагромождение ящиков, коробок и всевозможного барахла. Луч Лаутенбаха упал сначала на доску пола между дверью и противоположной стеной, где узкая крутая лесенка вела к стропилам под крышей. На доске – 40 см в длину и 12 см в ширину – «загорелось» голубым большое пятно. С высокой долей вероятности можно было предположить, что люминол высветил кровавый след. Всеобщее внимание было сосредоточено теперь на чердаке. На досках пола справа и слева от светящегося голубого пятна мерцали пятна поменьше. Лаутенбах обвел эти пятна мелом и велел осторожно извлечь самую запятнанную доску из пола вместе с грязью, налипшей на ее краях, и тщательно упаковать. Он сделал соскоб и с тех участков дверного косяка, которые светились голубизной.
Чердак был узкий и длинный. Слева от двери находился старый платяной шкаф, набитый платьями, тряпками, бельем и дешевыми бульварными романами. Напротив у стены – два старых ларя. В углу под узенькой крутой лесенкой, что вела на стропила, стояло деревянное ведро и лежали угольные брикеты. Вокруг ларей и на них валялись разбитые горшки, коробки, деревянные рейки, гофрокартон и старая обувь. Справа от двери торчал примитивный водослив, тянувшийся в водосточный желоб на крыше. У самой крутой лесенки стоял сундук для угля.
Ночь заканчивалась, и обыскивать каждый квадратный метр этой чердачной кладовки смысла не было. Лаутенбах решил завершить осмотр. На сложенных брикетах над полом снова вспыхнул голубой свет. Засветились следы и на лесенке на высоте примерно 70 см над полом. Кусок гофрокартона на ларе тоже обнаружил синие брызги. На некоторых брикетах в свете лампы возникли бурые пятна. Угольные брикеты и картон немедленно изъяли и упаковали, а также топор и обувную колодку, тоже с бурыми пятнами.
Ночь прошла, и Лаутенбах с тщательно упакованными уликами уехал в Эрланген – определить, кровь ли это, и если да, то какой группы, много ли ее пролилось на чердаке и какой давности пятна. 31 августа и 1 сентября появились первые результаты исследований. Идентифицировать следы было очень сложно, почти невозможно. Доску из пола сразу после кровопролития тщательно вымыли, так что для анализа почти ничего не осталось. Пришлось изрядно расковырять грубую древесину, и тогда удалось обнаружить микроскопические остатки крови, поддающиеся анализу. На брикетах следы были ярче. На дверном косяке осталось лишь «напыление». Наиболее отчетливые следы крови были на гофрокартоне. Тем не менее, вопреки всем трудностям, удалось установить, что обнаруженные следы – это кровь, и по методу Оухтерлони выяснили, что во всех случаях, где бы она ни была обнаружена, это кровь человека. Для надежности Лаутенбах использовал различные антисыворотки из Института Пастера. Реакция на человеческую кровь была однозначной. Пластины с агаровым гелем служили доказательством.
Лаутенбах сообщил, что попробует определить группу крови по новому английскому методу смешанной агглютинации. Сначала он пытался установить группу крови по следам на брикетах и гофрокартоне. Но особенные надежды возлагал на остатки крови по краям доски, изъятой из пола на чердаке, однако ее анализ предполагался очень кропотливый и аккуратный, поэтому его Лаутенбах отложил. По следам на гофрокартоне группу крови выяснить не удалось. Лаутенбах попытался впитать следы крови на брикетах с помощью фильтровальной бумаги, заодно очистив их и от угольной примеси. Впитанный кровавый след на фильтровальной бумаге он исследовал по методу Латтеса и Хольцера. Но и здесь ничего не получилось. Реакция по методу Латтеса в лучшем случае позволяла предположить, что это может быть кровь группы 0. Лаутенбах применил метод смешанной агглютинации – и снова неудача. Волокно с остатками крови, присохшее к угольному брикету, оказалось искусственной синтетикой, не пригодной для теста. Тогда он вернулся к фрагментам фильтровальной бумаги, из которых по методу смешанной агглютинации удалось выяснить, что это кровь группы А. Когда же Лаутенбах ради точности эксперимента решил удостовериться, что кровяные тельца группы В в этом образце крови не агглютинируют, результат был настолько нечетким, что пришлось отказаться от его дальнейшего применения. Очевидно, мешала угольная пыль. Лаутенбах сообщил Хебергеру, что, судя по всему, речь идет о крови группы А, однако четких доказательств у него пока нет. Придется исследовать дальше. Он попросил Хебергера выяснить следующее: 1. Лечилась ли Лина Линдёрфер в какой-нибудь клинике и определяли ли там ее группу крови? 2. Осталось от нее нестираное белье, чтобы определить группу крови по выделениям ее тела?
На следующий день Хебергер переслал Лаутенбаху белье Лины. Заодно выяснилось, что много лет назад она лечилась в Университетской клинике Эрлангена. Историю болезни долго не могли отыскать и лишь 4 сентября нашли – у Лины была группа крови А. К этому времени Лаутенбах уже исследовал выделения на белье пропавшей женщины. Они также показали группу А. 5 сентября он передал результаты в Ансбах и предложил повторно обыскать дом на предмет следов крови, особенно чердак. Лаутенбаху предстояла командировка, но он собирался продолжить дело Лины Линдёрфер, как только вернется в Эрланген. Лаутенбах был убежден, что снова займется этим. Однако, приехав в Эрланген, к своему изумлению он узнал, что прокуратура сочла дальнейшее расследование в Райхельсхофене нецелесообразным и безнадежным. Пока Лаутенбах отсутствовал, главный региональный прокурор, не знакомый с исследованиями крови и ее следов, решил еще раз осмотреть доску из чердачного пола, чтобы лично убедиться, что пятна на доске – это именно следы крови. В отсутствие Лаутенбаха один из его молодых сотрудников ненадлежащим образом провел тест с бензидином, так что никакой реакции на кровь на доске не последовало. Вероятно, стараясь прикрыть собственную неудачу, сотрудник лаборатории сообщил в прокуратуру, что следы на доске – вовсе не кровь, а моча. Неуверенность прокурора от этого лишь возросла, и расследование прекратили.
Так бы и остаться делу нераскрытым, так бы и не узнал никто, что же случилось с Линой Линдёрфер, если бы через несколько месяцев не назначили в Ансбах из Мюнхена нового следователя уголовного розыска – молодого, хорошо знакомого с новейшими достижениями криминалистики. Это был инспектор уголовного розыска Валентин Фройнд. Вступив в должность в начале 1963 г., он сразу занялся нераскрытыми делами в районе Ансбаха, весной наткнулся на дело Линдёрфер, связался с Лаутенбахом и лично возобновил расследование.
8 апреля 1963 г. Фройнд впервые появился в Райхельсхофене, намереваясь изучить место происшествия. Жители местечка, давно полагавшие дело закрытым, встретили нового следователя враждебно. Линдёрфер явно испугался и поначалу даже говорить не мог, но быстро успокоился, как и раньше. Фройнд осмотрел чердак и комнаты пропавшей женщины. Линдёрферы уже успели поменять обстановку, убрали из комнат Лины множество предметов, которые числились в протоколе дела. На чердаке больше не было ни ведра, ни угольных брикетов. Кое-какой хлам переложили и переставили на другие места. Однако уже при первом осмотре Фройнд обнаружил на полу пару черных женских полуботинок, у которых внутри и по краю подошвы имелись бурые пятна. Инспектор изъял эту обувь. В Ансбахе он просмотрел фотофиксацию чердака от 29 августа 1962 г. Судя по снимкам, эти ботинки стояли прежде под лесенкой на стропила, перед первым сундуком. 9 апреля ботинки были доставлены в лабораторию Лаутенбаха.
Он установил, что пятна на ботинках – это человеческая кровь, и по методу смешанной агглютинации выяснил, что это кровь группы А, как раз такая группа была у Лины Линдёрфер.
Фройнда не остановили ни скепсис прокурора, ни открытая враждебность жителей Райхельсхофена. 16, 17 и 22 апреля он снова обследовал усадьбу бочара и прислал Лаутенбаху для анализа тряпки, которые, возможно, использовали для уборки чердака; водослив и пробы грязи и осадка из водосточного желоба на крыше. 7 мая, вопреки всем препятствиям, Фройнд получил новый ордер на обыск, а 8 мая вместе с Лаутенбахом возобновил тщательные поиски следов крови в доме.
На сей раз Лаутенбах привез с собой автоматический распылитель, чтобы люминол попал в каждый угол и каждую щель, и обнаружил множество новых следов крови на досках пола вокруг доски, изъятой при первом обыске. Здесь, судя по всему, пролилось немало крови. Спрей люминол выявил брызги на картонных коробках, которые в августе стояли рядом с женскими ботинками перед сундуком. Обнаружились и многочисленные брызги на ящике с углем – на передней стенке ящика было не менее двадцати брызг, целая группа – на боковой стенке, повернутой ко входной двери на чердак. Оставалось доказать, что это брызги крови группы А. При внимательном изучении эти следы также определяли направление брызг; стало ясно, откуда и как брызги летели на стенки ящика и где именно на полу происходила кровавая борьба.
Лаутенбах поспешил в Эрланген. Исследование водослива и образцов грязи из желоба не дали никаких результатов. Сюда точно никто не сливал никакой крови. Половая тряпка дала реакцию на бензидин, однако доказать, что это именно кровь, не удалось – эту тряпицу слишком часто использовали. Зато следы на полу, картонных коробках и угольном ящике, исследованные по методу Оухтерлони, оказались следами человеческой крови. Мелкие брызги не позволяли определить группу крови под микроскопом по методу смешанной агглютинации. И Лаутенбах сосредоточился на эпицентре кровопролития. Он принялся за половую доску, исследование которой было прервано в августе, и обнаружил вполне пригодные для анализа частички крови в трещинах и царапинах на доске, более всего – в грязи, налипшей по краям доски. Вскоре на том краю доски, что упирался в стопку угольных брикетов, Лаутенбах нашел, что искал. С помощью фильтровальной бумаги он вычленил частички крови из налипшей грязи и подготовил препарат, пригодный для анализа. Спустя сутки не возникало больше сомнений – на доске была человеческая кровь группы А, как у Лины Линдёрфер.
Инспектор Фройнд предложил соорудить деревянную модель чердака и нанести на нее все обнаруженные следы крови. С помощью этой модели он хотел убедить прокурора в том, что чердак дома Линдёрферов хранит тайну исчезновения Лины. Лаутенбах поддержал идею создать модель для реконструирования процесса совершения преступления.
Шаг за шагом Лаутенбах сумел воспроизвести направление брызг крови и последовательность ударов. Следы на боковой стенке угольного ящика были явно от ударов небольшим плоским предметом или из раны на уровне 70–80 см от пола и на расстоянии 35–40 см от ящика. 20 брызг на передней стенке ящика возникли, наоборот, от ударов большим предметом или от раны, находившейся на расстоянии около 50 см от ящика и в 30 см от пола. Оттуда кровь брызнула на стенку ящика горизонтально. Следы на ботинках и картонных коробках на расстоянии более 2 м от угольного ящика появились от ударов на высоте 50–100 см от пола. Комплекс следов указывал на то, что здесь происходила борьба или «убийство в драке», как раз на полу в районе обследованной доски. Тут развернулась последняя фаза преступления, отсюда и следы крови на угольных брикетах.
В последние недели июня 1963 г. все следы были нанесены на модель: следы крови известного типа и группы – красным цветом, следы крови неопределенного типа и группы – оранжевым. Красных следов было предостаточно, и они свидетельствовали о том, что на полу чердака был как минимум тяжело ранен человек с группой крови А.
15 июня Фройнд запросил в прокуратуре ордер на арест бочара Фридриха Линдёрфера, но получил его не сразу. Пришлось сначала представить прокурору модель со следами крови и долго убеждать, прежде чем 19 июня ордер был выдан. 22 июня в начале десятого утра Линдёрфер был арестован и через толпу возмущенных соседей препровожден в полицейский автомобиль. Арестованный, как только вышел из дома, стал уверять, будто ни в чем не виновен, потом замолчал и больше не произнес ни слова. В следственном изоляторе съел с большим аппетитом свой обед и после долго спал. Узнав об этом, Фройнд засомневался: может ли человек, виновный в убийстве, так себя вести? Что происходит, что скрывается за этим обыкновенным, неприметным лицом, лишенным всякого выражения? Неужели невиновен? Или он просто отупел, разучился чувствовать и хоть как-то выражать свои эмоции?
Первый допрос Фройнд провел после полудня 22 июня и продолжал, с перерывами, целый день 23 июня. Следователь представил обвиняемому результаты расследования, все улики и противоречия – безуспешно. Линдёрфер признавался только в очевидном и настаивал на том, что Лина уехала из дома с незнакомцем. Вечером 23 июня прокурор заявил: если завтра Линдёрфер не признается, придется его отпустить.
Но Фройнд не сдавался. Он припас напоследок самый сильный аргумент – модель чердака со следами крови. Опыт подсказывал ему, что надо выждать, и в какой-то момент Линдёрфер не сможет больше притворяться равнодушным, не выдержит напряжения. У простых, незатейливых натур это происходит внезапно. В общем, 24 июня Фройнд терпеливо и упорно продолжал допрос, подмечая и пользуясь каждой неловкостью и противоречием в показаниях Линдёрфера и задавая один и тот же вопрос: где его сестра? Никуда она не уезжала! Не уходила из дома! После 15 часов Линдёрфер вдруг произнес странную фразу, скорее пробормотал, чем сказал: «Все раскроется, все должно раскрыться». Фройнд насторожился. Линдёрфер опустил голову и тихо заплакал. Следователь молча поставил на стол модель чердака, и Линдёрфер, подняв голову, уперся взглядом в место преступления. Лицо его выразило отвращение и отчаяние, он стал громко всхлипывать… и не выдержал! Сломался! Постепенно, все еще сопротивляясь, но в итоге – окончательно. «Я не хотел ей ничего делать…» – выговорил подозреваемый. И дальше последовало признание со слезами, с судорожными рыданиями, порой урывками – вся правда, которая мучила, давила, терзала бюргерскую совесть и душу: «Я не хотел… Никто не знает… ни одна живая душа не знает… никто в доме, кроме меня… я один… Она не в лесу, не в доме… там ее тоже нет больше… вообще нет в усадьбе… эта ваша модель – она все верно показывает… все как было… она около угольных брикетов упала».
Правда была столь мерзкой, что Линдёрферу стоило большого труда выговорить все, как было. Он запинался, увиливал, старался смягчить свой рассказ, словно сам был в ужасе от собственных слов.
Согласно первым показаниям Линдёрфера, 10 мая 1962 г. произошло следующее. В полдень, когда сыновья и зять бочара были на работе, а жена и дочь трудились в саду, Фридрих Линдёрфер поднялся на второй этаж своего дома и сказал сестре, чтобы та тоже пошла работать в саду, где она обычно возделывала несколько грядок. Брат позвал сестру по имени, постучал в ее дверь и шагнул в комнату. Лина гладила одежду и заявила, что у нее нет времени на сад, отчего брат сразу возмутился и выкрикнул: на сад времени у нее нет, а писать анонимные письма время есть! Он имел в виду анонимные письма, в которых одна соседка обвинялась в любовной связи. Жители Райхельсхофена были уверены, что автор этих кляуз именно Лина.