Мы опять видим, что Лев Николаевич потому так резко отрицательно относился к идее какого бы то ни было правительства, что слишком сильна была его оппозиция, сильно его отвращение к русскому правительству, современником которого он являлся, – к самодержавному царскому правительству, в течение столетий беспощадно и жестоко эксплуатировавшему трудовой народ. Да в его время не было и никакого другого правительства, которое, не ограничиваясь казовой стороной и словесным провозглашением принципов демократии и равенства, разрешило бы по существу вопрос о жизненных интересах широких крестьянских и рабочих масс, создало бы для них устойчивое экономическое положение и не смотрело бы на них как на «низшие сословия». Едва ли можно сомневаться, что Л. Н. Толстой горячо поддержал бы правительство, поставившее себе задачей проведение в жизнь теории «единого налога» Генри Джорджа! Ему, кстати сказать, часто указывали, что для осуществления этой теории нужно правительство. Толстой ничего не мог возразить против этого и однако… от теории Генри Джорджа не отказывался.
Правительство, о котором Л. Н. Толстой мечтал, – правительство, которое, «поняв направление пути, по которому движется человечество, ведет по нему свои народы», правительство, которое «смело взяло центральную идею прогресса» и «проводит ее в жизнь», народилось всего только через семь лет после смерти Толстого. Поразительно это предвидение гениального Толстого, совершенно точно и почти что в терминах наших дней определившего, каким должно быть то правительство, которое установилось в России в результате
Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года! Правительство это, «поняв направление пути, по которому движется человечество», ориентирует все развитие государственной и экономической жизни, в том числе и постановку земельного вопроса, не на дворянство, не на буржуазию, не на деревенское кулачество даже, не на частника и не на кустарника, а на весь трудовой, рабочий и крестьянский, народ. Это – не Столыпин с его «хуторами», столько крови испортившими Толстому и вызывавшими его острейший протест. Нет, «смело взяв центральную идею прогресса», идею уничтожения собственности на средства производства, в том числе собственности на землю, идею раскрепощения трудового народа и освобождения его от власти эксплуататоров как в городе, так и в деревне, Советское правительство «всеми силами, которыми оно обладает, проводит в жизнь эту идею», ни перед чем не отступая и побеждая все встречающиеся на пути препятствия. Творя дело Маркса – Энгельса – Ленина, оно тем самым прямо выполняет и примечательный и до сих пор недостаточно оцененный Толстовский императив. Каковы бы ни были те средства, которыми оно пользуется для борьбы за свое дело (Толстой мог бы их отрицать), оно непреклонно идет к указанной нашим мыслителем цели. Счастье трудового народа стоит на первом плане для правительства Коммунистической партии. Толстой должен был бы это признать, а признавши, не изменил ли бы он свое воззрение на правительство и государство вообще?
Не будем говорить за Толстого. Но ответ напрашивается сам собой, – и ответ
Итак, можно считать установленным, что Толстой готов был бы с уважением и с признанием отнестись к такому государству и правительству, которое поставило бы своей целью осуществление идеи Генри Джорджа о мирном и безнасильственном освобождении земли от частной собственности. А как бы он отнесся к государству и правительству, которое сделало бы главной целью своей внешней политики
Можно ли, в наши дни, представить себе возможность войны между СССР, Китаем, Польшей, Чехословакией, Германской Демократической Республикой или каким-либо другим из тех государств, которых связывают союзные отношения на почве взаимного уважения к народовластию, к гражданскому равенству, к идее мира? Нет, нельзя. А что, если бы и другие государства, обновив и усовершенствовав свой внутренний строй, примкнули бы к тому же союзу? Тогда исполнилась бы вековая мечта народов: войны не было бы больше, половина рода человеческого не калечилась бы в битвах и не погибала бы от нужды и голода, а все материальные ресурсы расходовались бы только на мирные – социальные и культурные – цели. Это кажется, действительно, мечтой, а между тем это так близко! Ведь уже около 1 миллиарда людей, т. е. около половины всего человечества, живет в этом мирном союзе. Когда же, когда войдут в него и все остальные народы?! И когда варварский и жестокий обычай войн прекратится совершенно и навсегда?!
Думается мне, что в вопросе о целях и стремлениях политико-социального характера между политическим коммунизмом и «толстовством», на самом деле, большой разницы нет. Каков идеал коммунизма? Уничтожение классов, всеобщее равенство, уничтожение богатства и бедности, обобществление всех средств производства (с целью воспрепятствовать обогащению отдельных лиц и эксплуатации бедных богатыми), личный труд, мир. Всему этому, несомненно, сочувствует и «толстовство». Ленин говорил, что для Толстого характерно было «срывание всех и всяческих масок». Но то же характерно как для самого Ленина, так и для его партии вообще. Недаром только в Советской России мог появиться ряд таких замечательных и при том строго научных изданий, как, например, только что проштудированные мною «История дипломатии» или «Дипломатический словарь». Марксистский, всеобнажающий метод дает авторам возможность сказать правду о явлениях и людях в той области буржуазного мира, само название которой можно было бы считать синонимом лжи, обмана и подлости. Все капиталистические правительства (а только их знал Толстой) тут разоблачены.
Разница между Толстым и коммунизмом – лишь в способе обоснования своего идеала и в способе его осуществления. У Толстого – религиозное обоснование, у коммунистов – чисто практическое. Что же касается способа осуществления, то «толстовский» способ – «лучше» (мир и любовь), но только он не приводит к цели, а большевистский способ – «хуже» (насильственная революция), но зато он гарантирует победу.
В самом деле, если бы спросить не только у «толстовцев», но и у самого Толстого, верили ли они серьезно в возможность
Замечательно говорит об этом выдающийся чешский философ и критик Франтишек-Ксаверий Шальда (1867–1937) в своей статье «Пятнадцать лет Советской России» («Salduv zapisnik», ч. V), перевод с чешского:
«Что может сказать о Советской власти такой человек, как я, который не является правоверным марксистом, хотя и был структуралистом другого направления? И многие-премногие, кто находится в таком же положении? Думаю, что какова бы ни была их теоретическая точка зрения, они не могут отказать в своем интересе к этому грандиозному эксперименту, подобного которому до сих пор не существовало. Удастся он или не удастся, будет иметь полный успех или только половинчатый, это никак не может уменьшить уважения к нему, уважения, обусловленного именно титанизмом его размаха. Ни за что на свете мы не должны желать, чтобы перестало быть то, что произошло; чтобы это завоевание человеческого духа вернулось к своему исходному пункту; чтобы было стерто все усилие последних пятнадцати лет, столь беременное будущим, как никакое другое доселе не только в русской, но и во всемирной истории. Наоборот: спиритуалист ли ты, или христианин, или идеалист, красней, что дело общественной справедливости вершится за границей на основе материалистической и атеистической и не подвигается дома, у тебя, на основах твоей идеологии, которую ты считаешь единственно правильной. Как это возможно, что эти твои хорошие идеологии совершенно недействительны в жизненной реальности? Что они годятся только для того, чтобы покрасоваться ими? Только для академической тихой пристани, безветренной, уютной? Нет, вам бы следовало попытаться принудить свои государства и народы не к борьбе с Россией, а к всемирному соревнованию с ней, по своим планам и идеологическим методам, чтобы они не оставались только на бумаге, а постарались обратиться в дело».
Шальда советует сделать своим соотечественникам то самое, что они делают теперь, после победоносной войны славянства против немцев, а именно: идя в ногу с Советским Союзом по пути социального прогресса, стремятся доказать, что и они способны стоять на высоте современного научно-политического миропонимания.
Обличения Шальды относятся и к тем, кто, как Толстой, внутри России считал, хотя бы и с лучшими намерениями, «единственно правильной» свою «хорошую», но «недействительную в жизненной реальности» идеологию.
Конечно, можно продолжать спорить – «по-интеллигентски» – с теорией Ленина, но практика его учения, сказавшаяся через 40 лет, опрокидывает спорщиков «вверх тормашками».
Большевики, – как хороший землекоп, – запустили глубоко лом, нажали изо всех сил на ручку и выворотили страшенный ком… И все начали строить по-новому. Хоть и дорого обошлось, а добились своего. Правда, и людской материал в их распоряжении был подходящий. Кажется, только русский народ, с его смелостью, верой в себя и способностью самоотречения, мог провести и осуществить столь грандиозный переворот.
Можно ли говорить об
«Класс, имеющий силу в своих руках, класс, действительно в трудовом порядке изменяющий мир, всегда склонен к реализму, но он склонен также и к романтике».
К мечте. Но только это – не недостижимая фантастическая звезда, не утешающая химера. Это просто – самый план, самая советская пятилетка и дальнейшие сверхпятилетки.
Это – тот
Проповедуя необходимость физического, главным образом земледельческого труда, Лев Николаевич рассматривал интеллигенцию в целом как