Словом, Лев Николаевич суживает и часто, как нам кажется, искусственно суживает общую картину развития живописи, чтобы избежать признания положительного значения едва ли не за огромным большинством ее созданий. В частности, мне кажется, что Толстой недооценил русскую живопись и ее духовно-общественное содержание.

Все дело в том, что не только принадлежность к «христианскому» или «доступному» искусству определяет высоту и значение тех или иных произведений изобразительного искусства и, в частности, живописи, но также и сила, оригинальность, уменье, чуткость, талантливость или гениальность мастера. Между тем, в оценке Толстого принцип эстетический играет обидно малую роль.

Если кто-нибудь, идя за Толстым, скажет: «человеку нужно только выучиться рисовать, писать красками и лепить, в особенности голые тела» («Что такое искусство?»), чтобы затем «не переставая писать одну картину и лепить одну статую за другой» (там же), то мы ответим только: выучись и попробуй – рисовать, писать и лепить!

Имеет ли эстетика самостоятельное, насущное значение? Конечно.

«Если у тебя два каравая хлеба, продай один и купи лилию», – говорит китайская народная мудрость.

Прелесть одного такого выражения убивает наповал антиэстетические теории, вроде тех, что развивали у нас некоторые нигилистические философы и публицисты 1860-х годов, или той, какую отчасти развивал Л. Н. Толстой в своей книге об искусстве.

Живопись… Что важнее: краски или сюжет? Старая проблема, старый спор, разбивший любителей искусства на два лагеря. Лагери эти, для краткости, пожалуй, можно было бы назвать французским (краски!) и русским (сюжет!). Французская живопись, в самом деле, – в том, что касается развития формы и красок, – идет дальше всех и впереди всех. И, пожалуй, нет другой, столь же насыщенной идейностью, столь же богатой по содержанию и по сюжетам, как русская.

Куда приткнуться?! К какому лагерю?!

Ища синтеза, можно будет, пожалуй, сказать, что русская школа является до известной степени школой синтеза. В самом деле, многие, очень многие выдающиеся произведения русской живописи, произведения, художественной значительности которых не станут отрицать и критики-формалисты, отличаются как раз не только ярким идейным содержанием, но полноценной гармонией красок: так это и у Венецианова, и у Федотова, и у Александра Иванова, и у Брюллова, и у Крамского, и у Репина, и у Серова. С технической стороны картины этих художников нисколько не ниже творений лучших западноевропейских мастеров.

Между тем, искусство Запада, искусство высокое, за немногими исключениями (вроде, скажем, гениального испанца Гойи, французов Ленена и Милле или немца Менцеля второй половины его деятельности), развивается почти исключительно в соответствии с понятиями и вкусами сначала феодального, потом капиталистического общества и руководствуется, главным образом, лишь теми или иными эстетическими, формалистическими теориями и принципами.

Темы западного искусства: портреты королей и принцев (Веласкес, Ван-Дейк, Менгс), библейские, античные и батальные сюжеты, семейные портреты и семейный быт буржуазии (голландцы, австрийцы, немцы), обнаженное женское тело (французы, итальянцы), женские головки (Грез, английские художники), виды городов – в их центральной, парадной части (Каналетто, Беллотто), изображения соборов и замков, история в ее наиболее эффектных и красивых эпизодах (Менцель, Давид), охоты, шинки, выпивки (голландцы, немцы), пейзажи, натюрморты, в последние годы – необъяснимые явления болезненной экспрессионистической, сюрреалистической, абстракционистской фантазии…

Темы русского искусства: портреты выдающихся деятелей культуры (Кипренский, Тропинин, Брюллов, Крамской, Перов, Репин, Серов), преступления власть имущих (Флавицкий, Репин, Ярошенко, Якоби), пороки аристократии и буржуазии (Федотов, Пукирев, Неврев), жизнь трудового крестьянства (Венецианов, Мясоедов, Максимов, Савицкий, Прянишников, Богданов-Бельский, Серебряков, любимый художник Л. Н. Толстого Н. Орлов), жизнь городской бедноты (Перов, В. Маковский), жизнь рабочих (В. Маковский, Архипов, Касаткин, С. В. Иванов, Лемох), нарастание революции в стране и борьба против царского правительства (Репин, В. Маковский, Ярошенко, С. В. Иванов, Серов), осуждение войны (Верещагин, Савицкий), история в ее поворотных пунктах (Суриков, Прянишников, Серов), вольное изображение евангельских сюжетов (Крамской, Ге, Поленов), прямая критика церкви (Перов, Корзухин, Репин), народные легенды и сказки (Васнецов, Нестеров, Рерих), пейзажи – не столько эффектные, сколько интимные (Саврасов, Ф. Васильев, Шишкин, Остроухов, Левитан), – русский пейзаж, впрочем, вообще скромен и интимен… Идейность и сюжетная насыщенность советской живописи еще более повышается.

Конечно, это – только схема, исполненная недостатков. Я признаю сам, что «стилизую», «закругляю», «выдумываю» оба перечня, но все же, как мне кажется, они в основном близки к действительности.

Сюжетным содержанием искусства, главным образом, и не может не определяться и его роль в культуре и в народной жизни. И в то время, как на Западе искусство остается принадлежностью высших и хорошо обеспеченных классов, в России оно пользуется общей, всенародной популярностью. К искренней, интимной любви русского студента, русского интеллигента, а в последнее, пореволюционное время и русского рабочего (не только московского, а любого, кого только судьба закидывает в Москву) к Третьяковке не подберете на Западе никакой параллели. Парижский Лувр? Да, но не посещается ли он, преимущественно, тучами налетающих в Париж «для разгулки времени» (по выражению сумасшедшего «князя Блохина» из «Так что же нам делать?» Толстого) иностранцев, с Бедекерами в руках? А о любви, об интимной любви широких народных кругов к своей национальной галерее и к выставленным в ней сокровищам национальной живописи тут едва ли можно говорить. Да и не может быть интимной любви человека из народа к изящным, но холодным творениям Пуссенов и Матиссов.

Связи с народом западное искусство не завоевало и не обладает, не может похвастаться ею, хотя установление такой связи именно на Западе, при сравнительно широком распространении общего образования, и не представляло бы, как кажется, никаких особых затруднений. Но… жизнь народа на Западе, – и это не только во Франции, но и в других странах, – сама по себе, а искусство – само по себе. Это обесценивает искусство, лишает его того особого значения, какое оно всегда имело и имеет сейчас на нашей родине.

Впрочем, я отнюдь не собираюсь выступать в роли хулителя западного искусства. Его культурное значение и глубокое влияние на людей образованных неоспоримо. Говорю это на основании личных впечатлений и наблюдений. Мне посчастливилось видеть на Западе много замечательных, прекрасных полотен, начиная с прославленной Сикстинской Мадонны и кончая оригинальными работами мало известного в России выдающегося швейцарского художника Годлера! А между Дрезденом и Берном – и лондонская Национальная галерея, и парижский Лувр, и берлинский «остров музеев» с Пергамоном, и чудная венская галерея, и мюнхенские, и лейпцигские собрания, и прекрасные галереи в Брюсселе, Гамбурге, Касселе, Праге и других городах Западной Европы. И я не могу не назвать иначе, как великим богатством душевным все то, что я получил от посещенных мною музеев и галерей. Сколько высокого наслаждения доставило мне созерцание тех холстов, которые составляют высокую и бесспорную ценность в западном искусстве! Говорю и об отдельных картинах, полных глубокого идейного содержания (а их много), и о работах просто прекрасных, отразивших глубокий художественный вкус и художническую виртуозность их создателей. Иногда я думал: хоть и работал тот или другой художник феодального или капиталистического мира на богатого и властного заказчика, но все же его талант и бескорыстно-светлое отношение к миру и жизни, его любовь к прекрасному и изящному сквозят в любом сюжете, и искусство тут побеждало.

Подолгу простаивал я, бывало, перед такими шедеврами, как «Мария с младенцем и святыми» Лоренцо Лотто или лондонская и чудесная, хоть и менее известная, «Мария с младенцем» Ван-дер-Верффа, «Портрет дожа Лоредано» Джиованни Беллини или «Дремлющая Венера» Джорджоне, перед тициановскими, рембрандтовскими, боттичеллевскими холстами и перед другими картинами венецианской, флорентинской, испанской, французской, голландской школы, в которых все дышало непостижимой красотой и гармонией и божественным краскам соответствовал прелестный, легкий и совершенный рисунок.

Каждая из таких картин оставляла свой след в душе.

Искусство, едва ли не всякое совершенное искусство, несомненно воспитывает, по внутренней, подспудной, глубокой линии, без каких бы то ни было (хотя бы и Толстовских) программ и катехизисов.

Искусство подымает.