Книги

Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

22
18
20
22
24
26
28
30

Если сопоставить кинематограф с такими временными искусствами, как, скажем, балет или музыка, то отличительная особенность кинематографа выразится в том, что фиксируемое им время обретет видимую форму реального. Явление, зафиксированное однажды на пленку, воспринимается во всей своей непреложной данности.

То же самое музыкальное произведение может быть сыграно по-разному, то есть определить исполнением разное по длительности время. Время становится здесь лишь условием причины и следствия, располагающихся в определенном заданном порядке. То есть время носит здесь абстрактный философский характер. А кинематографу удается зафиксировать время в его внешних, эмоционально постигаемых приметах. И тогда время в кинематографе становится основой основ, подобно тому, как в музыке такой основой является звук, в живописи – цвет, а в драме – характер. Так что совершенно справедливо тобою приведен пример фильма Обье, где лишь движение времени в замкнутом пространстве становится единственным формообразующим элементом картины.

Так что ритм – не есть метрическое чередование кусков, ритм слагается из временного напора внутри кадров. И, по моему убеждению, именно ритм становится главным формообразующим элементом в кинематографе, а не монтаж вовсе, как это принято считать.

Монтаж существует в любом искусстве как следствие необходимости отбора, производимого художником, отбора и соединения, без которых не может существовать ни одно искусство. Иное дело, что особенность киномонтажа состоит в том, что он сочленяет время, запечатленное в отснятых кусках. Монтаж – это склейка кусков и кусочков, несущих в себе разное время. И только их соединение дает новое ощущение существования этого времени, родившееся в результате тех пропусков, которые как бы урезаются, усекаются склейкой. Но, как мы говорили выше, особенности монтажных склеек уже заложены в монтируемых кусках, и монтаж вовсе не дает нового качества, не перевоссоздает это качества заново, а лишь проявляет существовавшее ранее в соединяемых кадрах. Монтаж предусматривается еще во время съемок, он как бы предполагается, изначально программируется характером снимаемого. Монтажу подлежат временные длительности, интенсивность их существования в кадре, фиксированные камерой, а вовсе не умозрительные символы, не предметные живописные реалии, не организованные композиции, изощренно распределенные в сцене. Должны монтироваться не два однозначных понятия, в стыке которых возникает пресловутый «третий смысл», но многообразие воспринятой жизни.

Лучше всего правоту моего суждения подтверждает опыт самого Эйзенштейна. Ритм, который он ставил в прямую зависимость от склеек, обнаруживает несостоятельность его теоретических посылов тогда, когда интуиция изменяет ему и он не наполняет монтируемые куски требуемым для данной склейки временным напряжением. Возьмем для примера битву на Чудском озере в «Александре Невском». Не думая о необходимости наполнить кадры соответствующим им напряжением временем, он старается добиться передачи внутренней динамики боя за счет монтажного чередования коротких, иногда чересчур коротких планов. Однако, вопреки молниеносному мельканию кадров, ощущение вялости и неестественности происходящего на экране не покидает зрителя и происходит это потому, что в отдельных кадрах не существует временной истинности. Кадры совершенно статичны и анемичны. Так что естественно возникает противоречие из-за отсутствия внутреннего содержания кадра, не запечатлевшего никакого временного процесса и становящегося поэтому совершенно искусственным, внешним и безразличным по отношению к чисто механическим склейкам. Зрителю не передается ощущение, на которое рассчитывал художник, потому что он не позаботился о том, чтобы насытить кадр правдивым ощущением времени легендарной битвы.

Ритм в кино передается через видимую, фиксируемую жизнь предмета в кадре. Так по вздрагиванию камыша можно определить характер течения в реке, его напор. Точно так же о движении времени сообщает сам жизненный процесс, его текучесть, воспроизведенная в кадре.

В кинематографе прежде всего через ощущение времени, через РИТМ режиссер проявляет свою индивидуальность. Ритм не придумывается, не конструируется произвольными, чисто умозрительными способами. Ритм в фильме должен возникать органично, в соответствии с имманентно присущим режиссеру ощущением жизни, в соответствии с его «поисками времени». Мне, скажем, представляется, что время в кадре должно течь независимо и достойно – тогда идеи размещаются в нем без суеты, трескотни и поспешности. Для режиссера кинематографа ощущение ритмичности в кадре… как бы это сказать?., сродни ощущению правдивого слова в литературе. Неточность ритма в кино точно также, как неточное слово в литературе разрушают истинность произведения.

Но здесь возникает вполне естественная сложность. Мне, предположим, хочется, чтобы время текло в кадре достойно и независимо, для того чтобы зритель не ощущал никакого насилия над своим восприятием со стороны художника, чтобы он «сдавался в плен» режиссеру добровольно, начиная ощущать материал фильма как свой собственный, осваивая и присваивая его себе в качестве нового, дополнительного, своего опыта. Но тем не менее возникает парадокс! Ибо ощущение режиссером времени все-таки тоже выступает как форма насилия над зрителем. Зритель либо «попадает» в твой ритм – и тогда он твой сторонник, либо в него не попадает – и тогда контакт не состоялся. Именно поэтому возникает «свой» зритель и зритель, совершенно тебе чуждый, что представляется мне не только естественным, но и неизбежным, увы.

Итак, свою задачу я усматриваю в том, чтобы создать свой, индивидуальный поток времени, передать в кадре свое ощущение его движения, его бега.

Тот или иной монтаж так или иначе расчленяет единое действие на кадры, нарушая тем самым непрерывность течения времени, прерывая эту непрерывность и тем самым создавая его новое качество. Искажение времени становится способом его ритмического выражения. Я бы это назвал ваянием из времени Однако это ваяние, как сочленение кадров разного временного напряжения, должно диктоваться не случайными соображениями, а внутренней необходимостью, должно быть органично в целом для отснятого материала. Если же органика таких переходов нарушена, то немедленно вылезают, выпирают, становятся заметны глазу монтажные акценты, которые режиссер хотел бы скрыть. Любое искусственное, не созревшее изнутри торможение или ускорение времени, любая неточность смены внутреннего ритма дают фальшивую, декларативную склейку.

Соединение неравноценных во временном смысле кусков неизбежно ведет к ритмическому сбою. Однако сбой этот, если он подготовлен внутренней жизнью соединяемых кадров, может стать необходимым для того, чтобы вычленить нужный ритмический рисунок. Возьмите разное временное напряжение: символически говоря, ручей, поток, река, водопад и океан – их соединение друг с другом и дает возникновение уникального, «океанического» ритмического рисунка, который как органическое новообразование есть вызванное к жизни авторское ощущение времени.

А поскольку ощущение времени есть органически присущее режиссеру восприятие жизни и ритмические напоры в монтируемых кусках диктуют ту или иную склейку, то монтаж выдает почерк того или иного режиссера. Через монтаж выражается отношение режиссера к самому замыслу, через монтаж получает свое окончательное воплощение мировоззрение художника. Думаю, что режиссер, легко и по-разному монтирующий свои картины, достаточно неглубок. Вы всегда узнаете монтаж Бергмана, Брессона, Феллини или Годара. Вы их никогда и ни с кем не спутаете. Законы профессии, конечно, необходимо знать, как необходимо знать законы монтажа, но творчеств начинается с момента нарушения, деформации этих законов. Так, например, Лев Николаевич Толстой не был таким безупречным стилистом, как Бунин, и его романы отнюдь не отличаются той стройностью и завершенностью, как любой из бунинских рассказов, еще не дает никаких оснований утверждать что Бунин лучше Толстого. Однако ты не только прощаешь Толстому тяжеловесные и не всегда необходимые длинные сентенции, неповоротливые фразы, но, более того, начинаешь любить их, как особенность, как составляющую толстовской индивидуальности. Когда перед тобою действительно крупная индивидуальность, то ее принимаешь со всеми ее «слабостями», которые трансформируются уже в особенности и своеобразие собственной эстетики. Если вытащить из контекста произведений Достоевского его описание своих героев, то поневоле становится не по себе – красивые, с яркими губами, бледными лицами и т. д. и т. п. Но это уже не имеет никакого значения, если перед нами не просто профессионал или мастер, но художник и философ, который создает свое собственное пространство. Бунин, бесконечно уважая Толстого, считал, что «Анна Каренина» написана безобразно и, как известно, пытался ее переписать – однако тщетно. Потому как подобные произведения сродни неким органическим образованиям: хороши они или плохи, нравятся они или нет, но это сложившиеся живые организмы со своей кровеносной системой, нарушать которую нельзя.

То же и с монтажом – дело не в том, чтобы уметь виртуозно владеть им, а в том, чтобы ощущать органическую потребность в каком-то особом, своем собственном способе выражения… Прежде всего необходимо знать, с чем же собственно ты пришел в кинематограф, что ты хочешь сказать, используя его поэтику. Все остальное пустяки: научиться можно всему – невозможно только научиться мыслить. Невозможно заставить себя взвалить тяжесть, которую трудно, а порой невозможно тащить. И все-таки это единственный путь. И не следует уповать на ремесло. Научиться быть художником невозможно, как не имеет никакого смысла просто изучить законы монтажа – всякий художник-кинематографист заново для себя рождает эти законы. А всякий кинематографический почерк на самом деле несет в себе некий духовный смысл. Человек, укравший для того, чтобы никогда не воровать, остается преступником. Единожды солгавший не может считаться правдивым человеком. Человек, однажды изменивший своим принципам, потом уже не сохранит чистоту своего отношения к жизни. Поэтому, когда кинематографист говорит, что сделает проходную картину, чтобы затем снять ту, о которой он мечтает, – это всего лишь обман, и, что еще хуже, самообман. Он никогда уже не снимет своего фильма.

Замысел фильма – сценарий

Тарковский. Теперь мы обратимся к тому, что называется замыслом фильма, имеющим применительно к кинематографу свои особые признаки. Сохранение и воплощение своего замысла в будущем фильме сталкивается в процессе его реализации с вполне специфическими трудностями, связанными с запуском картины.

Как известно, замысел, прежде чем ты получишь право преобразовывать его в фильм, должен быть утвержден в заявке или в сценарии. А если этот замысел выходит за рамки привычного в социальном, эстетическом или каком угодно другом аспекте, то уже с самого начала режиссера поджидают трудности.

Как правило, требуется, чтобы задуманный фильм был прежде всего в глазах начальства «современным» и «актуальным». Но я никогда не мог понять, что означает это вечное требование? Все мы живем в одно время и в том же общественном пространстве, все, так или иначе, должны соотноситься с той же действительностью, получая от нее определенную информацию и полагая себя современниками. Все мы стараемся, как говорится, не отставать от жизни, с одной стороны, а с другой – стараемся быть как можно менее от нее зависимыми и максимально свободными в своем восприятии, чтобы создавать свой художественный образ этого мира. Потому так нелепо обвинять художников в том, что они занимаются чем-то неважным и незначимым рядом с торными «магистральными» темами нашего искусства. Такая постановка вопроса кажется мне как минимум наивной. Как можно быть свободным от того времени, в котором ты живешь? Как можно от него оторваться? Научите!

Ну, например, наш русский декаданс… Но ведь и декадентное искусство, как теперь совершенно ясно, также выражало свое время, как и любое другое искусство этого же периода. И если бы не было декаданса, то мы никогда не сумели бы представить себе начало XX века в России. Не могли бы представить себе не только ее духовный и культурный климат, но, если хотите, даже социальную проблематику. Конечно, декаданс – это тупик, точнее – он выражает то духовное бесплодие, ту растерянность, которые характеризовали состояние умов. Но эти самые «умы», названные декадентами, были не просто бессмысленными и ненужными аппендиксами, неизвестно какому организму принадлежащими, но выразителями своего времени, беременного революцией. Всякое искусство, коли оно искусство, органично и принадлежит своему времени. Нужно только разобраться в закономерностях места и времени рождения произведения.

Проблема замысла в кино связана не столько с его возникновением, сколько с его сохранением, консервацией в том виде, в каком он возник на уровне первоначального импульса. Ибо замысел рискует выродиться, деформироваться, разрушиться в процессе своей реализации. Путь замысла от зарождения до завершения фильма в студии перезаписи исполнен разного рода сложностей. И дело здесь не только в технологии. Скажем, для архитектора тоже непросто построить дом, соответствующий его проекту. Но если предположить, что его проект принят и находится в руках инженера-строителя, исполненного готовности реализовать его в задуманном виде, то здесь речь не может идти о каких-то моральных издержках и убытках. Речь пойдет о времени строительства, материалах и тяжелом физическом труде…

Реализация кинематографического замысла зависима от большого количества людей, вовлеченных в процесс создания фильма. Если, например, во время работы с актером режиссеру не удалось настоять на своей трактовке характера, то замысел немедленно исказится. Если оператор неточно понял замысел режиссера, то картина, хотя и может быть снята блестяще, но это уже будет другая и плохая картина с точки зрения ее цельности. Могут быть сделаны превосходные декорации, но если изготовление их не было продиктовано художнику тем же первоначальным импульсом, что родил в режиссере замысел, то и декорации эти не удались. Если композитор уйдет из-под вашего контроля и напишет музыку, далекую от того, что вам нужно, то замысел снова рискует не осуществиться.